Giuseppe Tartini — Sonata II in B Minor
Мама была одета в чёрное, когда убила моего отца. Когда я был маленьким, на каминной полке стояла фотография мамы в белоснежном свадебном платье. Я часто смотрел на неё. На фото она улыбалась, хотя взгляд был полон молчаливого беспокойства. Фата лежала изящно и почти невесомо, будто дымка. Но именно в чёрном платье мама осталась в памяти до конца моих дней.* * *
Мама кружилась на месте в диком вихре, когда я нашёл её в тесной кухне нашего не менее тесного дома. Полы чёрного платья окутывали её тёмным облаком. Ещё никогда я не видел, чтобы мама носила этот траурный цвет. Тёмная, как самая глубокая ночь, ткань струилась в отблесках света лампы. На мгновение я даже перестал дышать. Моя мама, обычно бледная, словно тень, изо всех сил старавшаяся стать невидимкой в тусклых серых одеждах, в один миг превратилась в ту самую чистокровную волшебницу, которой была когда-то. Волосы, обычно собранные в тугой пучок, сейчас ниспадали на белые плечи каскадом светящейся чёрной воды. А ведь я и забыл почти, что она была ведьмой. Много лет назад отец в буквальном смысле выбил из неё всю магию, но теперь палочка лежала на обшарпанном столе у всех на виду. Я и не знал, что мама до сих пор владела палочкой. И как, Мерлин всемогущий, ей удавалось все эти годы хранить её в тайне от отца? По всей кухне распустились цветы — такие же необычные и дикие, как образ мамы, невероятных оттенков, которые могла сотворить только магия. Её магия. Тёмно-багряные жасмины, тёмно-синие розы, изумрудные незабудки… И не было никакой нужды спрашивать, где отец. Мама будто возродилась каким-то чудесным образом, навсегда избавившись от личины призрака и увядающей тени. Он мёртв. Я понял это сразу, как увидел её. Быть может, упился до смерти, наконец. Или, может, ярость была так сильна, что слабое сердце не выдержало и перестало биться. Он мёртв. А она ожила. Мы встретились взглядом, и мама тихо произнесла: — Твой отец упал с лестницы, Северус. Щёки её залились румянцем. Такая красивая, даже с этими извилистыми шрамами на лице — от стекол разбитой бутылки. Я пытался залечить её раны, но отец постарался сделать последний шрам слишком глубоким. Себе на радость. Но теперь он мёртв, и я могу дать ей одно из своих зелий. Открыв дверь, ведущую в подвал, я стал вглядываться в темноту. Сердце отбивало бешеный ритм. Шею свело судорогой. Неужели спустя столько лет я до сих пор боялся его? Слабый, едва уловимый стон донёсся до моих ушей сквозь молчаливый мрак. — Помоги мне… я умираю… Какое-то время я просто стоял, не в силах пошевельнуться. Обернувшись к матери, я увидел, что позади неё распустился целый сад удивительных цветов с серебряными нарциссами и багровыми колокольчиками. Она пересекла комнату в поисках новой вазы для них. Шаги её были так легки, будто она танцевала. Я запер дверь в подвал и повернул ключ в замке. Поставив цветы в старую серебряную вазу, мама отдёрнула тяжёлые шторы запачканного окна. Солнечный свет ворвался в комнату, золотыми нитями окутав бутоны, локоны матери и полы её чёрного платья. Взяв маму за руку, я почувствовал, как она сжала мою ладонь в ответ и улыбнулась. — Тебе очень идёт чёрное, мам, — прошептал я.