Диверсия

I. Он хочет обвинить во всём Юнги. Пациент № 32, Мин Юнги, доставлен в госпиталь в четверг, примерно в 4:18 утра. Волнующихся людей бесили шестеро парней, бледных и растрёпанных настолько, что казалось, будто им вытащили мозги (и по сути, это было недалеко от правды). – Что случилось? – спрашивает у Чимина Хосок, когда они устраиваются в кафе ближе к пяти утра. Через четыре часа у них начнётся чёртов шоукейс, а Чимин даже не собирается ему отвечать – Хосок вообще не уверен в его адекватности. Сокджин наблюдает за ситуацией краем глаза, но едва ли различает маячащих медсестёр и врачей скорой помощи, вывозящих Юнги в коридор, и думает, что скоро сойдет с ума. Операция на аппендицит длится около двух часов, после которой одногруппники вламываются в палату как дети, в первый раз вырвавшиеся на свободу. Юнги оказывается в полном порядке. В его венах вперемешку с кровью ещё течёт наркоз, из-за которого язык отказывается ему подчиняться – не полностью, но достаточно для того, чтобы среди дружеской болтовни проскальзывал иногда родной диалект. И несмотря на то, что Юнги много смеётся, он такой вялый и исхудавший, что Намджун видит его скулы, почти прорезающие кожу. В остальном дела у него идут хорошо. В семь утра сеульская погода особенно холодна, все плотнее закутываются в свои пальто, пока неуместный смех заполняет больничную палату. Сокджин по самые уши заматывается в вязаный шарф, Чимин то и дело нервно хихикает – пока Юнги лежит в госпитале, это означает, что они скоро уйдут и оставят его одного отсыпаться после операции. И действительно, чуть позже, после того, как Хосок невесомо поцеловал больного в лоб, компания выходит в сторону кафе. Намджун держит Сокджина под руку, Чимин тянет Хосока прочь из здания, а те, кто замешкается, должны будут заплатить за кофе. Доктор, только что проверивший палату № 264, не увидев больше никого из взрослых, вызывает к себе Чонгука, гуляющего этажом ниже, чтобы поговорить. Чонгук, хоть и ошарашен, всё же поднимается в его кабинет. "Лечащий врач Шин" – успевает прочитать Чонгук на его бейджике, и доктор сразу исчезает из поля зрения: между ними появляется ширма. Слышно, как Тэхён произносит своё имя, затем возраст и адрес проживания. Остальная часть разговора с каждым словом становится тише и тише, и в конце концов затихает настолько, что Чонгук даже не пытается больше вслушиваться. Для себя он решает, что Тэхён просто патологически устал, и волноваться им особо не о чем. 7:42 – тот момент, который въедается Чонгуку в подкорку, он точно запомнит его на всю жизнь, впишет в органайзер и обведёт красным день в календаре. Он продолжает нервно постукивать ногой, когда доктор возвращается и с торопливой улыбкой выпроваживает Тэхёна за дверь. Врач бледен – Чонгуку становится страшно. Он пытается прочесть, что такого ужасного написано в медкнижке, но вот незадача – у него не получается разобрать даже собственный почерк. Врач даёт Чонгуку ручку, когда тот откладывает документ, и просит ответить на несколько вопросов. (Все они оказываются о Тэхёне, и один из списка, ну, об их отношениях). Доктор Шин останавливает его посреди шестого пункта: – Чонгук? Постепенно понимая то, что ещё не было сказано вслух, Чонгук прокашливается, как будто прочищая горло: – Хм? – Skhizein Phrenos. Он боится заставить себя переспросить, неуверенный, хочет ли знать точный ответ, и ни один мускул не подчиняется ему. – Что, простите? – голос звучит непривычно безжизненно. – У него шизофрения. Ручка выскальзывает из рук. Ему словно выстреливают в голову, и невидимая пуля проходит насквозь так, что мозг истекает кровью прямо в неповреждённом черепе, не желая понимать значение каждой сказанной буквы. Но он понимает; вдруг всё приобретает смысл, как будто кусочки мозаики цепляются друг за друга, выкладываясь в цельную картинку. Может, он просто привык к тому, что Тэхён всегда непредсказуемый и не поддающийся пониманию: Чонгук представляет его, как раскрытую книгу, страницы которой ждут, когда он их прочтёт, но почему-то от него постоянно ускользает смысл, заложенный между строк, и ясно только то, что лежит на поверхности. Внезапно начинает дёргаться веко, и в кончике носа появляется странное жжение, усиливающееся с каждой новой мыслью. Он подворачивает пальцы ног внутри своих адидасов, съезжая по стулу, на котором так удобно сидел почти целый час. – Пожалуйста, не говорите остальным, – он заставляет себя произнести эти слова тихим шёпотом, выцарапывая их из глотки. – Я сам расскажу, чуть позже. Чонгук захлопывает за собой дверь и, впиваясь ногтями, хватает за руку Тэхёна, ждущего снаружи, тащит его обратно в общежитие. Он никому никогда не расскажет об этом. II. Но целых две недели спустя его спрашивает только Тэхён. Юнги уже вернулся в общежитие, ему не нужно ходить на репетиции и концерты, чтобы не разошлись швы, но он в порядке, и вскоре они привычно встанут в линию всемером, как сплочённая команда. Чонгук на вопрос Тэхёна отвечает, что доктор обвинял их безумный график и говорил, как важен здоровый отдых. Всё до единого слова – продуманная ложь. На часах всего четыре вечера. – Я заслужил, – смеётся Тэхён, хватая свою тарелку с вкусняшками с кухонной тумбочки, потом опускает взгляд на ту, которую Чонгук положил ему на колени. – Ты уже не хочешь? – тихо спрашивает он, глядя на уставившегося на него рыжеволосого старшего. Тэхён ленивым движением убирает тарелку, и Чонгук садится рядом с ним, скрестив ноги. – Я люблю тебя. У Тэхёна – то самое, очень серьёзное лицо. Его голос, обычно ровный, сорвавшийся в конце от смущения, всё равно звучит уверенно и жёстко. Он смотрит на Чонгука, взгляд блуждает по его лицу. Чонгук решает, что в Тэхёне уживаются две совершенно разные личности. Одна из них – главная – что-то среднее между дурачком и неконтролируемым ребёнком, в каком-то смысле эта его часть любима всеми; а другая, неустойчивая, разрушает своё окружение. Тэхён и Чонгук любят друг друга. Он точно знает, что нравится Тэхёну больше всех; ничто не сможет заменить им чувство взаимного доверия, их потрясающую совместимость, их способность буквально прочитывать мысли, прежде чем они будут сказаны. Поначалу Тэхён был просто одним из тех, к чьему присутствию Чонгук так или иначе должен был привыкнуть. Потом они стали ближе, так сказать, подружились или образно: проложили отдельную – свою – полосу в общей трассе. – Я тоже люблю тебя. Тэхён, хихикая, осыпает его шею лёгкими поцелуями. Чонгук несёт на своих плечах слишком тяжёлый груз ответственности, и будущее скрыто от него неизвестностью. III. Он понимает, что ему должно быть страшно, но страх почему-то не приходит. – Ты поздно вернулся, – однажды вечером заявляет Тэхён Чонгуку, лежащему в постели. Тот поворачивается, щурясь на парня, одетого в чёрную футболку Юнги с надписью "Rolling Stones". – Тренировался с Чимином, – бубнит он. Тэхён ничего не отвечает. Кровать скрипит, когда он забирается на неё, и Чонгук начинает пододвигаться, освобождая для него место, но Тэхён усаживается сверху, загребая в горсть волосы на затылке, а пальцами другой грубо сдавливая шею. Чонгук от неожиданности захлёбывается слюной, пытается освободиться (или хотя бы сбросить его с себя), но Тэхён только усиливает хватку до тех пор, пока не перекрывает Чонгуку дыхание, заставляя безуспешно глотать воздух в попытках вернуть его в лёгкие. – В последние дни ты проводишь с ним слишком много времени, – шепчет Тэхён в самое ухо. Всё, что Чонгук видит, это чёрные и красные всполохи под веками. – Детка, тебе лучше это прекратить. Тэхён без лишних движений наклоняется, не прекращая душить Чонгука и сдавливать бёдрами его колени. Руки цепко держат жертву, которой удаётся наугад поймать и пососать тэхёнову нижнюю губу, словно она источник воздуха – словно она его спасёт. Он безуспешно дёргается, пытаясь выбраться из-под Тэхёна. Слышит, как старший фыркает, затем тяжесть исчезает, и Чонгук тут же отползает подальше, хрипя; его лёгкие горят от слишком глубоких, жадных вдохов. Тэхён сидит перед ним, подобрав ноги, и смотрит на него с пустым лицом: – Мой. Ничей больше. IV. Кругом только эхо да тени. Их топит в самых тёмных оттенках чёрного и полной тишине, разбиваемой глухим неровным дыханием, смешанным со сдерживаемыми стонами, – Тэхён остервенело толкается в Чонгука, вдавленного щекой в стенку душевой, с яростью впиваясь пальцами в его мокрые ключицы, пока Чонгук пытается вести себя как можно тише. – Я не позволю им, – как в бреду, повторяет Тэхён в выпирающие чонгуковы лопатки, оглаживая его тазовые косточки. – Никому не позволю трогать тебя. Чонгук понятия не имеет, как, черти его дери, Тэхён смог отпереть дверь и забраться к нему в душ, – не знает, звать ему на помощь или нет, но надеется, что их хотя бы не заподозрят в очевидном. Тэхён ломает ногти о кожу Чонгука, раскрашивая её ярко-красными росчерками. Повсюду очень много крови. Он до боли медленный и остро режет по чувствительным точкам, Чонгук может только слушать собственные задушенные и жалкие всхлипы, слетающие с губ и рикошетом возвращающиеся в уши, и ясный пошлый звук от обжигающих касаний кожи к коже. Способность связывать буквы в слова покидает его, когда Чонгук постепенно теряет себя, разбитый и разорванный на куски разрушающими тэхёновыми прикосновениями, живот резко поджимается, как будто в него вонзают нож, от приближающегося оргазма и непонятно чего ещё. Чонгук истекает кровью внутри и снаружи. Он отталкивает Чимина, пытаясь избавиться от его вкуса на губах. Тэхён с безучастным выражением лица прячется в темноте гостиной. Тэхён видел всё. V. Даже если бы ему выпал шанс, он не стал бы ничего менять. Чонгук нервничает. У него дрожат ноги и пальцы, до побеления вцепившиеся в раму зеркала. Волосы уложены, одежда подобает мероприятию. Костюм он надевает не в первый раз, но этот уникальный – для красной дорожки в Лос-Анджелесе. Одногруппники сейчас должны ждать его за кулисами. Дверь туалета любезно приоткрывается, впуская боком проскальзывающего внутрь Тэхёна. Он улыбается, на щеках – лихорадочный румянец. – Здравствуй, любимый. Если Тэхёну и нравится видеть Чонгука в чём-либо, помимо толстовок, обнажающих белые плечи, то это определенно точно в костюме цвета красного вина. И он был прав: Чонгуку пойдут янтарные линзы, красные волосы и блеск на веках. Он, заворожённый отражением, просто дышит секунду или две, прежде чем пройтись по скользкой дорожке и провести ладонью по чонгуковой щеке, свободной рукой смело обвивая его талию. За короткое мгновение его рот, едва касаясь шеи Чонгука, находит податливые губы и приникает к ним, прижимаясь ближе, и Чонгук позволяет себе выдохнуть. Жилистые руки Тэхёна спускаются от волос младшего к красному галстуку и пробегаются по всей его длине – движение обращает на себя внимание Чонгука, и в следующую секунду он понимает: Тэхён что-то задумал. Он крепко держит кончик галстука и, медленно вращая запястьем, наматывает его на кулак. Тэхён неторопливо, но с жестокостью скребёт ногтями чонгуковы рёбра, в то же время другой рукой ища что-то в кармане. Чонгук не сводит глаз с отражения, пытаясь разглядеть, что Тэхён собирается сделать. Тот не торопится. Отполированный металл поблёскивает разными цветами в свете неоновых ламп уборной, но Тэхён отвлекает Чонгука, оставляя на его челюсти дорожку влажных поцелуев. Он чувствует, как Тэхён вдавливает острый край пистолета ему в висок. На собственных губах – чужие короткие поцелуи, грудь напротив его груди, но всё, что Чонгук чувствует – как холодный люгер обводит по контуру его лицо, и в горле становится слишком сухо, чтобы хотя бы позвать Тэхёна по имени. А может быть, Чонгук не хочет прекращать это: он уничтожил бы себя, лишь бы помочь Тэхёну. – Я очень люблю тебя. Он впервые видит, как Тэхён плачет. И это напоминает ему о том, как всё начиналось. Поездка на американских горках, украденная сахарная вата, переплетённые пальцы, кровавые метки. Если бы Чонгук мог вернуться в прошлое, он не стал бы ничего менять. Предпочёл бы жить, пряча постоянный страх быть убитым в любое мгновение, чем сказал бы кому-нибудь то, что могло забрать у него Тэхёна. Чонгук ненавидит признавать, что до невозможности любит его, настолько, что это сводит с ума. Тэхён ласково вытирает пот с лица Чонгука и приставляет серебряный люгер к его лбу. – Ты либо мой, либо ничей. Чонгук улыбается, даже когда Тэхён нажимает на курок. Ему выстреливают в голову, и пуля проходит насквозь так, что мозг истекает кровью.