Шимада-маркет

Шимада-маркет ненавидит проигрывать. Шимада-маркет всю школьную жизнь провел на скамейке запасных. И знает, каково это – ощутить себя в полной заднице от происходящего. Шимада-маркет больше всего ненавидит проигрывать себе. Проигрывать в чем бы то ни было. Работа, зарплата, выбор вывески или, мать ее, любовь. Но именно сейчас, глядя в расширившиеся от неожиданности и жалости глаза, он понимает, что беспросветно проиграл. Проиграл мягкой робкой улыбке, солнечным веснушкам и болотно-теплым глазам. Твердить, что мальчишка – несусветный ребенок, твердить, что в пятнадцать лет – его самого больше интересовал мяч, чем отношения: бесполезно. Просто – бес-по-лез-но! В его возрасте детей заводят, а не влюбляются в них. Что делать со сводящими с ума чувствами – Шимада-маркет не представляет ни на минуту. Все его осязаемое время заполнено работой и помощью неуклюжему, но старательному подростку. А неосязаемое – отдано на поруку снам и робким, невесомым прикосновениям. Шимада-маркет уверен, ничто в этом мире не способно разглядеть его чувства. Никто в мире не сделает ему замечания. В школьных спектаклях он всегда получал главные роли. Все же притворяться у него выходило куда лучше, чем играть в волейбол. Тем неожиданнее настороженный взгляд Укая-тренера, тем сильнее горчит замечание Магазина Электроники, тем больнее ранит жалостливый взгляд и померкшие веснушки. – Я не претендую, – выхрипывает он после признания. Какой смысл скрывать? Какой вообще во всем этом смысл? Шимада-маркет подумывает открыть магазин в Сендае. Работа поглотит с головой, а проблемы просто не оставят места жалким страданиям. – Простите, Шимада-сан. И Шимаде хочется лечь на место аккуратно порционально разделанной свиньи на вывеске. Шматки мяса – это вообще его идея. Шимада-маркет до сих пор гордится ею. Но никогда еще ему не хотелось занять место несчастной счастливой в своем неведении свиньи. Он чувствует себя шпиком, но никак не может им стать, чтоб перестать чувствовать совсем. А болотно-зеленые глаза теплеют вместе с жалостью и сочувствием, от чего хочется вбить в вихрастую головку – что жалеть не надо(!) надо ненавидеть гадского педофила, надо избегать, презирать и сдать с поличным полиции. Но никак не жалеть. От этого еще больнее, потому что Шимада-маркет в который раз убеждается, что сердце выбрало идеальную половинку. Только слишком юную, наивную и с чистейшими помыслами в добрых болотных глазах. – Шимада-сан… Мальчик зовет неуверенно, вышептывает имя, словно пробует на вкус. А Шимаду передергивает от желания. Проклятые гормоны, сказал бы он. Но дело не в них. Далеко-о-о не в них. Дело в проклятом мозгу, который солидарно с телом хочет пятнадцатилетнего ребенка. Хочет на разворошенных простынях, покрытого липким тренировочным потом, отзывчивого, сговорчивого, жадного до него. До Шимада-маркета. Тут он трезвеет. – Шимада-сан, – вновь неуверенно зовет мальчишка, словно знает, как его голос действует на семпая, и напропалую пользуется этим. Болотные глаза вскидываются, обнажая душу, срезая кожу слой за слоем, просто-напросто убивая и возрождая Шимаду вновь, – если вам нужно… в благодарность за разученный пас… И Шимада-маркет ненавидит себя до глубины своей черной души, потому что на мгновение, всего лишь на мгновение, представляет, как соглашается на предложение ребенка. Представляет бисеринки пота, мягкие, сдержанные стоны, и узкие запястья в собственных руках. Едва не подавился вдохом. Едва смог отдышаться. – Топай домой, Ямагучи-кун. Топай домой. Взрослые дядьки всегда сами решают свои проблемы. Детишкам ни к чему вмешиваться во все эти закруты и нервотрепку. Иди домой, Тадаши. Пока я держу себя в руках, добавляет Шимада-маркет мысленно. Как и парочку молитв какому-то всевышнему. Кому? Зачем? Без разницы. Лишь бы помог, лишь бы не дал выцеловать каждую веснушку с бледных щек, лишь бы не дал сжать в руках хрупкие запястья и прикусить нежнейшую кожицу губ. Лишь бы не дал воли… Я боюсь сломать, повторяет он мысленно. Я не боюсь сесть, я боюсь сломать… И мантра помогает. Тадаши неуверенно разворачивается, мяч валится из безвольных рук, ударом об асфальт перемыкая все провода в мозгу Шимада-маркета. Словно бы говоря – гасите свет, пора сорваться. Шимада-маркет срывается, всего на секунду – губы трогают соленую кожу, ведут по выступающему позвонку на шее, потеют очки и страшно хочется умереть, чтоб сохранить в памяти этот момент, как засыпают ифриты пустыни, боясь, что больше никогда не испытают подобного счастья. Шимада-маркет не боится, потому что наверняка знает, что больше не испытает. Он сжимает сильнее губы, слизывает соль с мурашек на коже и делает резкий шаг назад. – Никогда, – голос хрипит, как гравий в фанатских бутылках, – никогда больше не подходи ко мне. Не заговаривай со мной. Не смотри на меня. Забудь, Тадаши, – имя звучит сладко и жалко, Шимада-маркет глотает звуки, слизывает шипящие с губ и смотрит на затылок больными глазами, – забудь о том, что когда-то был знаком с Шимада-маркет и его хозяином. Шаг назад. Второй. Третий. Шимада разворачивается и сбегает в ярко освещенный магазин, боясь. Чертовски боясь услышать ответ, увидеть ответ. Прочитать его в болотных, до сжимающегося сердца теплых глазах одного мальчишки. Ребенка. Шимада-маркет бьется лбом о стену своего магазина, в который раз повторяя – ребенок, ребенок, ребенок. Еще не годится в сыновья, но в племянники. У Шимада-маркет есть племянники. И от этого только хуже. Он не вынесет жалости в глазах родни. Хватило жалости Укая и расстроенных глаз Тадаши, чтобы понять – этим чувствам нет места. Ни в мире, ни в Японии, ни в Тороно. Ни в сердце веснушчатого мальчишки. Только в его проклятом магазине, с вывеской наструганной свиньи. Словно в насмешку над его наструганным этим вечером сердцем. Возможно, Сендай примет его благосклоннее. Возможно, в Сендае не будет сводящих с ума глаз. Возможно, он просто скончается от переутомления и конкуренции раньше, чем начнутся новые отборочные на национальные. По крайней мере – Шимада-маркет со всеми своими магазинами и идеально ровно нарезанной свиньей на вывеске на это очень и очень надеется.