Сон разума

«Встать! Лечь! Встать! Лечь!» — голос сержанта стучал в голове отбойным молотком. Но это хорошо. В эти минуты Йен не думал о Микки. Не вспоминал, как просил его не жениться. И как Микки просил его не уходить в армию. Плохо, что при этом Йен не переставал хотеть Микки до блядских звездочек в глазах. И дело даже не в недотрахе. В анкете Йен указал, что верующий католик — подумал, что это добавит ему баллов. И поэтому теперь каждый воскресный вечер он с другими новичками-католиками, ездил с капелланом в город. Отлучаться на десять минут во время молитвы было сложновато, но у Йена получалось. И вот не далее как вчера пока остальные стояли на коленях перед распятием, один смазливенький клирик стоял на коленях перед Йеном и самозабвенно отсасывал. Но пока тот отсасывал — охуенно отсасывал, кстати говоря — Йен все равно думал о Микки. Нет, он не представлял его на месте служки. Он просто продолжал мысленно доказывать Микки, что тому похуй на жену — русскую проститутку, любит-то он все равно Йена. Вот этот нескончаемый спор в голове так и не дал как следует расслабиться. Кончил Йен нормально: глядя в вытаращенные в экстазе глаза клирика, спустил ему в глотку, а потом еще и стряхнул капли на лицо, но обычного удовлетворения не получил — приятно, но не более. Вот с Микки… Кованный ботинок с силой пригвоздил Йена к земле: — Галлагер! Ты — дерьмо собачье! Никчемный ублюдок! Отжался двадцать раз. — Да, сэр! — натужно прохрипел Йен, стараясь приподнять тело на вытянутых руках — нога дрилл-инструктора (1) продолжала давить на позвоночник, утяжеляя задание в несколько раз. Сержант Денли, казалось, ненавидел всех рекрутов поголовно, а беспощадную муштру даже не оправдывал — он ей гордился, твердя что «еще никто не утонул в собственном поту». Но все же Йена выделял особо. И, кажется, злился, что тот внешне никак не реагировал на издевательства и унижения. Не то, что Йену было наплевать на злобное внимание инструктора, просто к этому он оказался готов. Еще на курсах вневойсковой подготовки младших офицеров резерва его предупредили, чтобы не очень-то рассчитывал на звание полковника- кадета: в армии их всех одинаково пропустят через настоящую мясорубку, выжимая все соки и по пятнадцать часов в сутки мешая с кровью, грязью и дерьмом. И если Йен окажется хоть в чем-то лучше других, то работать с ним будут жестче, а давить сильнее. Так что, емутвроде как повезло засветиться в рядах лучших новобранцев, только это уже почему-то не радовало. А ведь Йен с младшей школы мечтал стать морским пехотинцем — элитой армии США, неся свободу и демократию по всему миру, защищая Америку и американские интересы. Но сама армия быстро выбила эту хрень из его башки. Да она выбила все, кроме разговоров с Микки. «Почему ты не сказал, что любишь меня?» «Не каждый может пиздеть о том, что он чувствует каждую минуту. Но я не хотел тебя отпускать». — Блядь! — Йен не поверил Микки, с силой впечатывая кулак в его лицо и со злорадной улыбкой вслушиваясь в хруст ломающегося носа. — Джонс в госпиталь! Галлагер — гауптвахта, двое суток, и тестирование у психолога! — Окрик сержанта словно сдернул пелену с глаз, и Йен несколько секунд безучастно всматривался в кровь на своих руках, пытаясь понять, что на него нашло. А потом его охватила паника, и лишь усилием воли Йен взял себя в руки: он не чокнутый и у него нет глюков, просто устал и задумался. А пара дней отдыха в одиночке — то, что надо, чтобы привести мысли в порядок. Камера оказалась просторной, тихой и пугающе чистой. Она скорее напоминала больничную палату, чем тюремную каталажку, пусть и военную. Здесь нигде не было решеток, а дверью служило пуленепробиваемое стекло. «Пиздец, как жук в стеклянной банке, — поежился Йен, чувствуя себя очень неуютно, — или лабораторная мышь в аквариуме». Но, несмотря на это, весь первый день Йен практически проспал, вставая лишь тогда, когда приносили обед и ужин. Поэтому он подумал, что не сможет заснуть ночью, но его ебаный организм решил по-другому. Только наградил жуткими кошмарами. Всю ночь снилось что-то страшное, но он не помнил что именно — просыпался в холодном поту и засыпал вновь, а под утро ему приснился голый Френк. Он кружился у шеста, отклячивая морщинистую задницу и тряся вялым членом, и завывал «Я буду жить». А потом вдруг стал тыкать в Йена пальцем, смеяться и кричать: «Пидорас! Мой сын — хуесос!». На Йена темной тучей стала надвигаться огромная толпа, и он, подскочив на кровати, проснулся. — Присниться же такая хуйня, — пробурчал Йен, и нахмурился. Блядь, а вот это уже точно было опасной херней: стоило только кому-то пронюхать, что Йен гей, как его тут же с позором выпнут из армии. Он, конечно, больше не горел армейской службой, но домой тоже не собирался возвращаться. Значит, чтобы не спалиться, придется завязать с сортирным перепихом, вернувшись к старому доброму дрочеву. Плохо, но потерпеть можно. А вот все эти психологические штучки обмануть будет труднее. Будь рядом Лип, он бы подсказал, как их обойти, но сам Йен ничего придумать не смог, только башка разболелась. Он умылся, а потом сунул под кран голову, но чересчур теплая вода не остужала закипевшие мозги. Некоторое время он бесцельно бродил по камере: спать уже больше не мог, а делать было нечего. От скуки Йен прислонился к стеклу и облегченно вздохнул, ощутив желанную прохладу. Смотреть оказалось не на что: по ту сторону тянулся длинный пустой коридор. Йен приложил ладонь к гладкой прозрачной поверхности и явственно услышал голос Микки: «Убери руку от стекла». «Сука», — зло сплюнул Йен, поклявшись, что это последний раз, когда он вспомнил о гребаном трусе. И до самого выхода с гауптвахты ему это удавалось: как только перед глазами вставал Микки, Йен просто отвешивал себе мысленную оплеуху и повторял порядок сборки-разборки М16. А уж после окончания ареста навалилось столько, что он собственное имя порой забывал, а не то, что Микки. О предстоящем тестировании Йен не то, чтобы забыл, но думал, что оно состоится когда-нибудь потом, и он успеет подготовиться. Только его мнение на этот счет никого не интересовало: Йена развернули прямо у ворот гауптвахты, передав приказ о немедленном посещении психолога. Йена, которому и без того было хуево, начало потряхивать. Ему еще при поступлении довелось «побеседовать» с их штатным психологом — миз Блеквуд, красивой женщиной, похожей на Ви Фишер, только с неприятно-пронзительным взглядом немигающих черных глаз. В тот раз она задавала бесконечные и какие-то внезапно тупые, а порой и просто идиотские вопросы (типа, сколько ног у курицы) или показывала дебильные картинки и заставляла придумывать истории по ним. И при этом не отрывала глаз от лица Йена, словно пыталась проникнуть в его черепушку. Йен чувствовал, что не нравится миз Блеквуд, и это чувство было взаимным. Она тогда обвинила его во вранье, хотя на вопрос «зачем он пошел в морскую пехоту?» он абсолютно честно ответил: — Хочу служить своей стране, мэм! Но испугавшись, что она даст заключение о его непригодности для службы в морской пехоте, а может и армии вообще, Йен быстро исправился: — Дома у нас одна спальня на троих парней, на базе — на четверых, но зато с кондиционером и телевизором. Бассейн и тренажерный зал бесплатно. В столовой — пятьдесят блюд на выбор, вместо тостов с арахисовым маслом. И мясо. Мясо есть всегда. И я люблю строгий порядок, мэм. Такой вариант ответа миз Блеквуд приняла, кивнув головой, хотя, кажется, так до конца и не поверила. В это раз она не стала задавать никаких вопросов. — Филипп Галлагер. — Удовлетворено кивнув на приветствие, психолог достала блестящий металлический шарик на нитке. Йен вздрогнул и чуть не обернулся назад, чтобы посмотреть на Липа. — Не надо меня бояться, я собираюсь тебе помочь, Филипп, — снисходительно сказала она, и уже приказным тоном велела смотреть на шарик и начала отсчет. Йен похолодел: кто знает, что он выболтает под гипнозом, но мир уже поплыл перед его глазами, а цифры отсчета стали путаться. Очнулся он резко, будто вынырнул из черноты. Уши словно заложило ватой, а виски сдавливало тупой болью. Миз Блеквуд внимательно всмотрелась в его лицо, равнодушно поинтересовалась самочувствием и, услышав, что он в порядке, отпустила. К этому времени теоретические занятия уже прошли, но от физической подготовки Йена никто не освобождал. И на бесстрастный взгляд Денли он не купился — наверняка тот опять приготовил нечто особенное «своему любимчику». Разумеется, сержант не подвел: — Рекрут Галлагер, три мили в полной выкладке. Потом к остальным — на полосу препятствий. — Да, сэр, — вытянулся Йен, старательно пучась бессмысленным взглядом. — Вперед, недоносок, — гаркнул Денли, и Йен сорвался с места. В ушах метрономом стучала кровь, пот, ручьями бежавший из-под каски, заливал глаза, бронежилет давил на плечи бетонной плитой, но Йен упрямо бежал, стискивая зубы от напряжения. И с каждым его шагом боль в висках разрасталась, пока не охватила всю голову, и взорвалась сверхновой, оставив после себя невнятный гул в ушах и алые всполохи перед глазами. Стало не легче, а как-то пусто — Йен словно потерял свое тело, и со стороны наблюдал, как оно размерено переставляет ноги на беговой дорожке. Механические движения, пустая маска вместо лица — Йен казался себе роботом или зомби, но никаких эмоций это не вызывало. Он просто делал то, что ему приказали. Но полосу препятствий Йен все же не прошел, рухнув без сил под издевательские крики инструктора где-то еще на первой трети пути. Но это тоже прошло по краю сознания, ничуть не задев гордости и самолюбия. И так стали проходить день за днем: он просыпался, вместе со всеми делал зарядку, потом что-то ел, шел на учебу, четко выполняя все, что ему говорили. Но только тело беспрекословно слушалось приказов, сам Йен словно плавал рядом и со стороны смотрел на это. Вечером его тело вместе с телами других рекрутов рисовало каракули на бумажке, потом запечатывало в конверт и отправляло в никуда. Зачем? Сам Йен об этом не думал — его больше не тревожили никакие мысли и чувства. Тело автоматически выполняло основную армейскую заповедь «будь как все». А еще Йену перестали сниться сны. Или он их не помнил, хотя иногда и просыпался с мокрым лицом. Были ли это слезы или пот — Йена тоже не интересовало, он безразлично смывал последствия ночных кошмаров, и тут же забывал об этом до следующего раза. Так же равнодушно он относился и к утренним стоякам, вернее, к тому, что они стали редкими, а передергивание члена в общей душевой превратилось в малоинтересную физиологическую необходимость, сродни отливанию в туалете. Лишь однажды что-то непонятное всколыхнулось в памяти Йена и ушло, оставив странную тревогу. В тот день с утра шел проливной дождь, а они уже три с половиной часа неподвижно стояли по самую шею в болоте и держали винтовки над головой. И к тому моменту, когда взводу Йена, наконец-таки, позволили вернуться в казарму, его тело задеревенело так, что из грязной канавы удалось выбраться только с пятой попытки, да и то на четвереньках. — Ты похож на мокрую крысу, Галлагер, — презрительно бросил сержант Денли. И вот тут это случилось. У Йена вдруг что-то закололо внутри, но не болью перегруженных мышц. Давно, в какой-то иной жизни, он уже слышал подобное, только голос помнился другой и звучал иначе — с ласковой насмешкой: «Ты, сука, на мокрую крысу похож». Йен попытался вспомнить, кто это был, и с воем рухнул на землю. Болело все: руки, ноги, спина, грудь, но все это казалось хуйней по сравнению с тем пиздецом, что творился в голове. Йен терпел адову боль, сколько мог, но в итоге все равно не выдержал и вырубился. Проснулся он от того, что кто-то сильно тряс его за плечо. — Я же говорил тебе, долбоебу, что твою жопу обязательно подстрелят в каком-нибудь …стане! — Лип?! Меня что, убили? Лип зло скривил губы: — Ты ебнулся в этой своей армии? Нет, ты, блядь, живой. Пока. Но если сию секунду не сдернешь отсюда, то будешь дохлый, как вот он… Увидев, на что указывает Лип, Йен чуть не заорал от ужаса: на соседней койке лежал незнакомый чувак и весело скалился, уставившись в потолок. Только улыбался он от одного ебаного уха до другого. То есть даже не уха, а дырки на месте уха. Края располосованного рта разошлись, до конца обнажив бледные десны, и почему-то это показалось самым мерзким и страшным. — Заткнись, — быстро зажав ладонью рот Йена, Лип начал грубо подталкивать его к выходу. — Пиздуем отсюда в темпе. Йен качнул головой в знак того, что понял и полностью передал контроль над ситуацией. Это получилось само собой: за время, проведенное на базе, подчинение приказам стало рефлекторным, и к тому же Йен абсолютное доверял Липу — старший брат всегда вытаскивал его задницу. Тем более что сам Йен сейчас дезориентирован, не понимал, где находится и что происходит, и напуган этим до усеру. В ярко освещенном коридоре было пусто, и они стали пробираться к выходу. Двигались быстро и слаженно, нога в ногу, словно одно целое. И впервые за много недель Йен перестал чувствовать себя одиноким. Ну, то есть все это время он ходил с толпой, ел с толпой, даже ссал с толпой, но при этом пребывал в совершенном одиночестве. Как и все морпехи, обращался к сослуживцам «брат», и ничего не чувствовал. Пустое, ничего не значащее обращение. А вот сейчас снова вспомнил, каково это, когда не страшен вселенский пиздец, потому что твой тыл надежно прикрывает брат. — Не вляпайся, — шепнул в ухо Лип, и Йен осторожно перешагнул лужу крови, натекшую из-под миз Блеквуд. Хоть Йен и не видел ее лица — психолог лежала на животе, некрасиво раскинув ноги, но ни на минуту не усомнился в том, что это она. И даже испытал мимолетное злорадство, заметив, что некогда блестящие, упругие локоны свалялись в безобразные колтуны, нарушив раздражавшую идеальность миз Блеквуд. — Тихо, — резко толкнул его Лип в какую-то узкую дверь. Мгновенно сгруппировавшись, Йен влетел в маленькую бытовку, и чертыхнулся сквозь зубы, остановив лбом падающие швабры. Лип проскользнул за ним следом, неслышно прикрыв дверь, оставляя небольшой просвет для наблюдения. Приникнув к двери он, несколько долгих секунд, смотрел, а потом поманил Йена, и потеснился, уступая ему место у двери. Йен наклонился, прильнув к щели, и тут же отпрянул — на него в упор смотрели широко распахнутые глаза сержанта Денли. Его лицо то приближалось, то отдалялось — голова раскачивалась как маятник на вытянутой руке бородатого мужика в чалме, — но взгляд Йена намертво прикипел к ярко-алым капелькам крови, застывшими бусинками на отрезанной шее дрилл-инструктора. А потом мужик повернулся к ним лицом, и окружающий мир замер. Замерло все, даже сердце Йена. И только голова сержанта продолжала качаться, отсчитывая секунды безвременья. Мужик развернулся и двинулся дальше, и вместе с ним ожил весь мир. Йена прошибло потом: «Блядь, да что за ебанина здесь творится?», но Лип таким явно не заморачивался. Толкнув Йена локтем, жарко зашептал ему в ухо: — К вертолету и пиздуем отсюда нахуй! Йен кивнул — идея была отличной, узнать о том, что это за херь, он успеет, когда они окажутся подальше отсюда, живые и здоровые. К вертолетной площадке они пробирались короткими перебежками от укрытия до укрытия, стараясь держаться слепых зон. И, несмотря на пиздецовость ситуации, Йен наслаждался и холодящим чувством опасности, и собственной ловкостью, как адреналиновый маньяк. Ему нравилось, что Лип видел, каким крутым он стал, но при этом и сам гордился братом, который почти не отставал и безо всякой там подготовки. До вертолета они добрались практически беспрепятственно, но на этом их везуха и кончилась. Вскрыть эту летающую банку у них вышло без проблем. А еще Йен несколько прихуел от себя: оказывается за те несколько вылетов, что у них случились, он все же запомнил, как заводится вертолет. Три щелчка тумблеров — аккумулятор, питание, щетки, — и эта хрень запустилась, хотя и очень странно: ее вдруг заколбасило как припадочную. Нет, обычно вертушка тоже тряслась, но как-то по-другому. На приборной панели моргала всякая автоматическая поебень, только что она означала, Йен не понимал. Он повернулся к Липу, но тот пожал плечами в ответ. А к ним уже со всех сторон неслись черные фигуры с автоматами наперевес. Запаниковав, Йен кинулся давить на все кнопки подряд и дергать за все рычаги и ручки. И когда он уже взвыл от отчаянья, вертолет вдруг как-то натужно взревел, накренился, но все же стал медленно отрываться от земли. — Да! — Победно вскинул кулак Йен, и обернулся. Кабина оказалась пустой. Йен зажмурился, потом открыл глаза, но ничего не изменилось — он был один, и пытался угнать вертолет, сбежав в самоволку со службы, на которую поступил под чужими документами. Он психически болен.