Фундамент

Крошечные руки с покусанными, повреждёнными ногтями слепо достигающих своей цели. Лихорадочные глаза в красной кайме: правый до сих пор воспалён и с трудом открывается. Кожа даже более белая, чем бинты, а чистая одежда кое-где испачкана инфекционными выделениями. И эти крики. Вопли — это наихудшее. Демон думает, что он мог бы справиться с остальным, — и няньчиться, и убираться, и заботиться, — если бы только этот ребенок прекратил вопить! Он может наслаждаться криками, однако недолго, ведь его чувствительные уши начинают болеть от высоких ломаных звуков. — Мастер, пожалуйста! Вы должны отдохнуть. Раны никогда не заживут, если ваше тело не будет отдыхать. Измученные глаза встречаются с дьявольским взглядом — и не видят его. Зрелища ада, предложенные затуманенным разумом, хуже, чем реальность. Какая-то рука тянется из тени, приобретая форму полноценного человека, однако не скрыв единственное — антрацитовые ногти. Во второй раз эти пальцы касаются горячей кожи румяных щёк, и, хотя эти прикосновения нежные, успокаивающие, тщедушное тельце так отчаянно противится, что едва не падает с кровати. Маленькая, горячая рука стреляет с потрясающей точностью — и демон поражён острой болью, порождённой пощёчиной. В тот период боль была реальной проблемой, однако это не удивляет его. Даже отдав собственные мечты на поругание лихорадке, его мастер обладает изумительной силой духа. И хорошей целью. Возможно, он сможет выдержать вопли, учитывая все вышеуказанное. На третий день, когда ребенок просыпается настолько, чтобы быть способным воспринимать голос демона снова, последний ставит под сомнение решительность мальчика. Он выясняет, является ли благоразумным заключённый контракт. Интересно, что он, порождение боли, ненависти и безграничного голода, способен сделать с ребёнком, оказавшимся на грани безумия и гибели. Он интересуется самоосознанным, решительным мальчиком; тем, кого, несмотря на юность и слабость, демон всё ещё способен уважать. Если бы он до сих пор не смог почувствовать подобный этой душе аромат, он мог бы спросить себя: не потерял ли он награду ещё до того, как получил шанс на неё? Когда голос ребенка в конце концов ломается, голосовые связки становятся способными издавать исключительно хриплые стоны, и демон вздыхает с облегчением. Его руки гораздо ласковее, чем во время лечения открытых ран. На пятый день горящие глаза наконец открываются — и взгляд фокусируется на страже возле кровати. Потрескавшиеся губы раскрываются, однако ничего не получается. Его голос еще не вернулся, но он всё равно пытается издать какие-то звуки, не скрывая разочарование, когда демон лишь качает головой в замешательстве. Еще не пришло время менять повязки: он уже сделал все от него зависящее для приглушения боли. Из уст вырывается хриплый стон, глаза ребёнка путешествуют по комнате, будто находятся в поисках. Одна рука вяло поднимается с матраса, подобно птенцу, который впервые пытается взлететь. Ребёнок указывает на что-то пальцем, и когда демон оборачивается, чтобы увидеть, что привлекло его внимание, он не может избавиться от ощущения напряжения. Разумеется. Он протягивает руку вперед, в этот раз — осторожно; он не имеет никакого желания быть ударенным в шестой раз. Однако нынешние глаза осознаннее, чем были в последние дни, и, несмотря на то, что ребёнок дрожит, он не нападает. Демон обнаруживает своё восхищение выгравированной пентаграммой на правой радужке глаза. Она ему к лицу, это — его прекрасный знак собственности и законного требования. Однако до сих пор он имел мало шансов обнаружить это. Что ж, он не может помочь разделить траур даже немного, когда мальчик вновь теряет зрение, но демон осторожно поддерживает рукой худые плечи, чтобы поднять ребёнка, и эти сияющие закрытые глаза сжимаются наперекор болезненным слезам. Демон держит краешек стакана напротив пересушенных губ и по-немногу наклоняет воду, капля за каплей, к ожидающим губам. Эта работа скучна и утомительна для обитателя ада — вся эта забота; однако, во всяком случае, он улыбается, а зубы блестят в приглушенном свете. Когда он во второй раз встретился с этим сосредоточенным взглядом, все вопросы и колебания испарились. Да, это блюдо того стоит. Трижды ребёнок возвращается в реальный мир, оставаясь в нём так долго, сколько нужно, чтобы принять в дар воду из тёмных рук. В четвёртый раз демон замечает, что эти дисгармонирующие глаза пристально всматриваются в него — стакан с водой оказывается в его руке до того, как он может получить приказ. Однако в этот раз всё иначе. Ненадолго отвернувшись, чтобы отставить стакан в сторону, он слегка удивляется, слыша слабый, но отчётливый голос. — Как тебя зовут, демон? Как мне тебя называть? Впервые с тех пор, как контракт между ними был заключён, его мастер обратился к нему, и демон пришёл к выводу, что в данный момент единственное можно было услышать в этом голосе — оцепенение. Боль сладостна, истощение забавное, сила привлекательна, а несломленная гордость — непревзойдена. — У меня... у меня нет имени, мастер. По крайней мере, это не то имя, которое человек способен произнести. Язык ада не предназначен для существ, ограниченных физической формой. Поэтому вы можете называть меня так, как пожелаете. — О, — поступает лаконичная реплика. И когда демон смотрит на мальчика снова, пентаграмма вновь оказывается скрытой ото взгляда. С тех пор как осознанность ребёнка с каждым разом занимает более сильные позиции, демон проявляет свою растущую заинтересованность мозгом, скрытым за призрачными глазами, не только душой. За лицом десятилетнего смертного ребёнка замаскирован острый ум. Находчивость, которую демону понравится испытывать. Жажда знаний не угасает, неважно, как долго демон говорит о прошлом и о его собственном опыте. Он не отрицает тот факт, что ему нравится наблюдать за жадной любознательностью и интересом на лице ребенка в тот момент, когда он говорит. Те часы, когда ребёнок не может отдыхать, наполнены занятиями, которые ни один человеческий педагог не мог бы предложить. И его мастер, цепляясь за нить психологического фактора невнимательности, медленно теряет сосредоточенность. — Себастьян, — ребёнок, его мастер, говорит однажды вечером, когда демон заменяет старые повязки на новые. Раны наконец затянулись, все признаки инфекции исчезли. Лихорадка полностью исчезла два дня назад. — Простите, мастер? — чёрные ногти чрезвычайно нежно поднимают край повязки. — Себастьян. Именно так я буду называть тебя, — спокойно объясняет ребёнок. Он морщится от свежих лекарств и повязок, но уже не кричит. Теперь, будучи сознательным, он сжимает челюсти в попытке унять боль. Демон думает, что это забавно и несколько мило, учитывая, что они оба прекрасно знают, как громко он может кричать, что уже продемонстрировал. — Очень хорошо, мой лорд, — говорит Себастьян. Он полагает, что должен привыкнуть к этому имени сейчас, а не позже. Он думает, что это имя довольно красивое. Впервые, когда Себастьян пытается накормить своего мастера чем-то более тяжёлым, чем бульон, он быстро выясняет, что это не годится для реабилитации: все содержимое желудка беспомощного дрожащего ребёнка оказывается в ведре. Если бы не скорость Себастьяна, все осталось бы на полу. — Идиот! — кричит мальчик грубым голосом. — Мой желудок на протяжение недель не получал ничего, помимо жидкости. Мясо — это не то, что мне стоит есть. Яростные вспышки в пылающих глазах. Чего вообще ожидал этот самоуверенный мальчишка от существа смерти? Он сделал все от него зависящее, заботясь об этом ребёнке, чтобы вернуть его к нормальному состоянию здоровья, и был весьма горд своими достижениями. Однако он не является безупречным, хотя ему хотелось бы думать, что это правда. — Прошу простить меня, мастер. Но почему тогда вы это ели? — для Себастьяна нет ни малейшего значения, что его тон злобно-издевательский. Мука в детском тихом ответе несколько умиротворяет его: — Потому что я слишком голоден, чтобы знать, что именно я ем. Демон кивает и пытается снова. На этот раз никакого мяса. Фундамент их отношений был сформирован для дальнейшего сотрудничества. Проходит около трех недель, пока Себастьян наблюдает за его засыпающим мастером и чувствует достаточную уверенность в его благополучии, чтобы позволить себе чрезмерно необходимый перерыв. Он клянётся: если снова услышит эти проклятые крики, если почувствует жжение пентаграммы, то он будет игнорировать эти факторы. Даже бессмертное существо может устать и разочароваться вследствие такой безжалостной скуки и раздражения. Однако он не клялся не врать себе. Его рука болит; его мозг перегружен лордом. Он оказывается на ногах и движется по направлению осознанного решения, чтобы сделать то, что зародилось в мысли. Горький смех эхом раздаётся по коридорам этого особняка-призрака. Кто теперь в любом случае является слабым? Однако его мастер не кричит к потерянным в этот раз. Он не зовёт мёртвых, тех, кто никогда не смогут услышать его и, несомненно, не смогут ответить. — Себастьян! Себастьян, пожалуйста! Темнота окутывает крохотную, дрожащую фигурку, и это впервые его человек не скрывается. — Успокойтесь, мастер. Я здесь. Вы защищены. И вы это знаете. Единственный ответ — крошечные пальцы, цепляющиеся за ткань формы, в которую граф одел своего дворецкого. Демон держит своего мастера, успокоенного настолько, чтобы паника отступила. — Тебя здесь не было. Я чувствую их руки, я до сих пор вижу их лица — и я не могу найти тебя. Даже дьявол знает толк в защите и знаком с виной от поражения. — Мне жаль, мастер, — шепчет Себастьян в спотевшие волосы. — Где ты был? — горделивость его мастера даёт о себе знать, и демон обнажает острые зубы в усмешке. — Я отдыхал, мой лорд. Даже я могу со временем устать. — Ох. — тишина, а затем: — Ты мог бы отдохнуть здесь. — Мастер, я не нуждаюсь во сне. — Я буду тревожить тебя реже, если ты останешься там, где я тебя могу видеть, — рационально заметил мастер. Раздражение демона, очевидно, не имело никакого влияния на этого человека. Себастьян начал отвечать, но был прерван. — Себастьян, оставайся со мной. Спи здесь, если тебе это нужно, но оставайся со мной. Это... это приказ. — Да, мой лорд, — медленно произносит демон. И они оба испытывают сдвиг, который измерить ни один из них не способен. Он не перестаёт держать своего хозяина в руках, точь-в-точь как и на удивление сильные пальцы, цепляющиеся за его рубашку, не проявляют и малейшего намёка на отстранение. Он просто простирается на постели мастера, и это — самая неправильная вещь, которая могла случиться, однако он не имеет никакой возможности убедить в этом мастера, к тому же, он был принуждён приказом. Сейчас их отношения более миролюбивы, чем он когда-либо мог себе представить. Через некоторое время один большой синий глаз впивается в него из-под спутанных волос. — Мне приснилось, что ты пел, — мягко говорит мастер. — Это было прекрасно... и мучительно... но я не мог понять того языка. — Нет, — отвечает он, поражённый тем, что был услышан. — Вы не смогли бы. Это язык, который никогда не был использован человеком. — Ты остался. — Вы думали, что я бы не остался? — Да. — Однако, мастер, вы приказали мне остаться, — Себастьян смотрит на своего маленького человека в смущении. — Да, но я не определял для тебя конкретного промежутка времени, — отвечает ребёнок. «Это разум ребёнка, который способен погрузить взрослых в стыд, — рассуждает демон, и его губы удовлетворённо улыбаются. — И он — мой». — Я не брошу вас, мастер. Мастер мрачно смотрит на него. — Каждый бросает рано или поздно. Он говорит исключительно жестокую правду, которой были заклеймлены и его мозг, и душа, и кожа. Демон качает головой. — Я не оставляю то, что мне принадлежит. Я не могу и не покину вас, мой юный мастер. Сиэль поднимает голову — и его глаза перекрещиваются с адскими зрачками. Здесь, наконец, у этого необыкновенного человека, которому демон предложил заключить контракт, глаза вполне осознанные, а тон — требовательный: он требует уважения и покорности. — Поклянись мне, Себастьян. Клянись, что ты не покинешь меня. Себастьян чувствует жгучую пентаграмму на внутренней стороне ладони, и его глаза пылают малиновым цветом. Да, эта горько-сладкая душа, несомненно, стоит и его времени, и его раздражения. Пусть весь мир рухнет пеплом под ногами мастера и пусть ад помилует того, кто решится посягнуть на его собственность. — Да, мой лорд. Я клянусь контрактом, который сплёл наши судьбы воедино: я не покину вас. До самого конца.