Как я тебя люблю

Пожалуй, больше всего в их отношениях Ойкава любит то, что по ночам Ивайзуми можно использовать как подушку. Обвить всем телом, ощущая тепло даже сквозь ткань футболки, и одеяла не нужно. Сцепить вместе пальцы, позволяя Ивайзуми бездумно гладить его костяшки. И переплестись ногами так, чтобы никому из них не захотелось распутываться. А потом молча заснуть вместе. Но вот сегодня Ойкава утыкается носом Ивайзуми в шею, вдыхает свежий после вечернего душа запах и спрашивает: — Ива-чан, что тебе во мне вообще нравится? Ивайзуми приоткрывает глаз и раздраженно цокает, но недовольство от того, что его выдернули из дремы, тает, когда он смотрит на Ойкаву. Видит нетерпение в его глазах, нерешительно искривленные губы. Это не вопрос, чтобы его подразнить, не «Скажи, что тебе во мне нравится, потому что я обожаю, когда меня нахваливают», а «Пожалуйста, скажи, почему ты меня любишь, потому что я и правда не понимаю, за что меня можно любить». — Много чего, — ворчит Ивайзуми, невольно обнимая Ойкаву чуть крепче. — Например? — настаивает Ойкава. Он подпирает голову рукой, утыкается подбородком Ивайзуми в грудь и внимательно смотрит на него из-под ресниц. — Назови мне все причины, пересчитай их на пальцах, Ива-чан. Я хочу это слышать. — Их слишком много, ясно? Я не смогу пересчитать их все на своих пальцах рук, — Ивайзуми делает паузу и добавляет: — И даже ног. Он думает, что это уймет Ойкаву и тот наконец-то ляжет спать. Ойкава любит широкие жесты, но лучше всего его успокаивают намеки — вроде тех слов, что и двадцати пальцев не хватит, чтобы сосчитать все причины, почему Ивайзуми его любит. Ойкава часто впадает в такое настроение. Эти вспышки неуверенности, что тревожат его со средней школы, беспокоят Ивайзуми, но он всегда знает, как с ними справиться. Воцаряется молчание, и кажется, что на этом все и закончится. Но Ойкава внезапно предлагает: — Используй мои, — и протягивает руку, которой до этого обнимал Ивайзуми. Тот смотрит на него сверху вниз, недоуменно моргает, и тогда Ойкава поясняет: — Если твоих недостаточно. — Ты это серьезно? — вяло спрашивает Ивайзуми, чувствуя, как сон улетучивается. Но Ойкава уже отгибает указательный палец и выжидающе молчит. Ивайзуми понимает, что эта тема закроется не скоро и без его участия тут явно не обойтись. Он вздыхает, потирая лицо и пытаясь собрать мысли в кучу, и говорит чуть мягче: — Хорошо. Наверное, мне нравится… — Стоп, стоп! — вдруг перебивает Ойкава, поджимая губы. — Давай сперва установим правила. — У нас есть правила? — Правила есть всегда, Ива-чан, — Ойкава трясет головой, будто было бы глупо думать иначе. — Так, во-первых, тебе нельзя говорить про мою внешность. Всем нравится моя внешность. Ойкава делает паузу, убирая прядь волос со лба, и ухмыляется. Ивайзуми не понимает, перед кем он выделывается, когда они только вдвоем. — Я и не собирался говорить ничего про твою внешность, — ворчит он. — Я видел, как ты выглядишь по утрам, не забыл? Безобразно. Ойкава испепеляет Ивайзуми взглядом, явно раздумывая, не стукнуть ли его за эту колкость, но, видимо, решает, что есть дела поважнее. — Наша любовь не такая поверхностная, Ива-чан, — подчеркивает он. — И я хочу таких же не поверхностных причин. — Хорошо-хорошо, — хрипло соглашается Ивайзуми, массируя лоб. — Правило второе: никаких повторов. Это, само собой, очевидно. — Само собой. — Правило третье: если я решу, что причина неубедительна, тебе нужно будет придумать что-нибудь получше. Ты можешь усложнить ее, сдобрив большим количеством любви, или придумать совершенно новую. Ивайзуми глядит на него внимательно, но не пытается возразить. — И последнее, четвертое правило. Температура в комнате резко меняется, и кажется, словно холод окутывает все вокруг. Ойкава смотрит серьезно, и его лицо каменеет. — Если на каждый палец ты не сможешь придумать по причине — это значит, что ты меня не любишь. Ивайзуми напрягается, прожигая Ойкаву взглядом — Что? — И дополнение к правилу четвертому, — продолжает Ойкава, поигрывая с воротником футболки и избегая встречаться с Ивайзуми взглядом. — Правило четвертое, пункт «Б»: Ты должен сказать, если вдруг, — он сбивается и выдыхает, бормочет почти испуганно, — поймешь, что больше не любишь меня. Ивайзуми сжимает его так крепко, что, кажется, может сломать — впрочем, Ойкава внезапно выглядит таким хрупким, словно и сам сейчас сломается. Ивайзуми не понимает, как простой вопрос о любви обернулся проверкой для их отношений. — Ойкава, — начинает он, хмуря брови и пытаясь сообразить, что происходит. Но Ойкава опережает его, внезапно улыбается, и их глаза встречаются. — Все! — восклицает он бодро. — Вот такие правила. Но не волнуйся, Ива-чан, ведь ты любишь меня так сильно! Так сильно, что, чтобы посчитать, тебе не хватит всех пальцев на руках и ногах. Так что ты справишься, верно? Ивайзуми пялится на Ойкаву, силясь определить, улыбается ли он по-настоящему или притворяется. Но это невозможно. Ивайзуми понимает, что у него нет иного выбора, кроме как подыграть ему и доказать, на что он способен, подобрать слова, достаточные, чтобы донести всю величину своих чувств. Как Ойкава может думать иначе после всех тех лет, что они провели вместе? — Верно, — раздраженно говорит он и запускает пальцы в волосы Ойкавы, чуть оттягивая их назад. Тот расплывается в улыбке, довольный ответом, и водит пальцем по воздуху, словно дирижер оркестра. — Хорошо, давай уже, мне не терпится это услышать. Ивайзуми пару секунд перебирает шелковистые пряди, пялясь в потолок и раздумывая, с чего хочет начать. С минуту назад воздух вокруг них будто потяжелел, и Ивайзуми решает, что нужно начать с чего-нибудь хорошего. — Я люблю, — дыхание вдруг сбивается. Он трясет головой и начинает снова. — Мне нравится, что ты хорошо играешь в волейбол. — Стоп, стоп, — мгновенно перебивает его Ойкава, тыча ему в нос, и кривит губы. — Не могу поверить, Ива-чан, но ты уже вынуждаешь меня добавить еще одно правило: никаких разговоров о волейболе. — Почему? — злится он, скрипя зубами. Ему казалось, что Ойкава обожает разговоры про волейбол. Это его величайшая страсть и любовь всей жизни. И этот пункт должен был стать хорошей отправной точкой. Ойкава опять щелкает его по носу — в этот раз уже полегче — и прямо говорит: — Я прекрасно знаю, что ты любишь то, что я играю в волейбол, Ива-чан. Так же как я люблю это в тебе. Едва заметная улыбка трогает его губы, когда он это говорит. Или потому что он это говорит. И Ивайзуми вынужден отвести взгляд. — Ладно, хорошо, — смягчается он почти неохотно. И снова задумчиво смотрит в потолок. Так или иначе, сейчас Ивайзуми чувствует, что стало немного легче, и собирается с духом. Теперь он знает, что из-за одной ошибки Ойкава не соберет свои чемоданы и не свалит в ту же секунду. — Мне нравится, что ты делаешь неплохой кофе, — решает он начать с самого безопасного. Это правда, потому что несмотря на то, что Ойкава ужасно готовит, он поглощает столько кофе, что сам наполовину состоит из него. Горячая дымящаяся кружка, которую Ойкава приносит Ивайзуми каждое утро — то, без чего он уже не может обойтись. — Так вот с чего тебе нравится начинать свой день? — дразнит Ойкава, хихикает, а потом отгибает следующий палец и объявляет: — Хорошо, это считается, но только потому что ты раньше ни разу не хвалил мой кофе. Я даже начал думать, что ты выливаешь его в раковину, пока я не вижу. Давай теперь причину номер два. Напряжение спадает с плеч. Ивайзуми понимает, что затея не так ужасна, как показалось сперва. Он даже не чувствует смущения — он ввязался в эту дурацкую сентиментальную игру в духе Ойкавы потому, что мысль о том, что он может допустить ошибку и навсегда разрушить их отношения, волнует его больше всего. — Мне нравится, — он прочищает горло, раздумывая, и тут же краснеет. Шея и щеки начинают пылать, когда он говорит что-то настолько честное и глупое. — Мне нравится, как ты напеваешь себе под нос и чуть заметно подпрыгиваешь при ходьбе, потому что это… «Мило», — хочет сказать он, но слова застревают в горле. Ойкава фыркает, накрывает рукой его покрасневшее ухо и чуть дергает. — Не надо так смущаться, Ива-чан, а то ты и меня смутишь. Разве такие вещи не нужно говорить своему парню напрямую? — Ты все только усложняешь, — шипит Ивайзуми сквозь зубы, внимательно разглядывая потолок и пытаясь взять себя в руки. Ойкава прикрывает рот ладонью и невнятно бормочет. — Если это поможет, то я могу помолчать, пока ты говоришь. Ивайзуми коротко кивает, и Ойкава отгибает следующий палец. — Так, я представлю, что у меня во рту невидимый кляп, и перейдем к причине номер три. — Ладно, — медленно выдыхает Ивайзуми. — Мне нравится, что ты любишь молочный хлеб, потому что ты выглядишь очень счастливым, когда ешь его. Ойкава всегда весело напевает себе под нос, когда вскрывает упаковку и откусывает хлеб такими большими кусками, будто сто лет не ел. А Ивайзуми посмеивается и смахивает большим пальцем крошки с его лица. Как и обещал, Ойкава не говорит ничего, все еще прикрывая рот рукой, и просто отгибает четвертый палец. — Мне нравится, что когда ты принимаешь душ, то рисуешь улыбающиеся рожицы на запотевшем зеркале. Ивайзуми всегда улыбается, когда видит их так неожиданно. Ойкава отгибает большой палец. — Мне нравится, что первое, что ты делаешь с утра, — это включаешь радио. — А? — Ойкава оживляется и смотрит с надеждой. — Значит ли это, Ива-чан, что тебе нравится, как я пою? — Конечно же нет, — закатывает глаза Ивайзуми. — Ты ужасен, но… Ему нравится просыпаться под медленные баллады или бодрые попсовые песенки в исполнении Ойкавы и видеть, как он напевает, укладывая волосы, — пусть Ивайзуми и швыряет в него подушку, когда тот будит его слишком рано. — Что? — меняется в лице Ойкава. — Наверное, это не считается, потому что сейчас я совсем не чувствую твоей любви. — Да ради всего святого... — Ивайзуми совершенно забыл об этом глупом третьем правиле. Стиснув зубы, он выдавливает: — Это довольно мило, в твоем исполнении. В смысле, в чужом я с таким не сталкивался. Ойкава светится улыбкой и убирает вторую руку от лица, чтобы показать шестой палец. — Мне это нравится. Приятно слышать, что я самый очевидный претендент на роль твоего парня. Никто другой не смог бы сделать твое утро лучше, да, Ива-чан? Ивайзуми закатывает глаза при виде его самодовольства, но ничего не говорит: сейчас не лучшее время для колкостей. — Ладно, поехали дальше. Мне нравится, что по утрам ты делишься газетой и нам не приходится из-за нее драться. Ойкава всегда внимательно просматривает газетные заголовки, выбирая то, что может быть интересно Ивайзуми, и то, что интересно ему. Затем они меняются. Как ни странно, с утра они всегда находят повод для споров, но газета никогда не входила в их число. Ойкава отгибает седьмой палец. — Мне нравится, что ты всегда даешь — а скорее заставляешь меня — попробовать твое мороженое. — Я щедрая душа, — смеется Ойкава и отгибает очередной палец. — И иначе ты бы никогда не открыл в себе любовь к банану с шоколадной помадкой. — Вот почему я это люблю, — подчеркивает Ивайзуми, чуть надавливая пальцами Ойкаве на голову, будто в легком подзатыльнике. — А еще мне нравится, что в какой ресторан мы бы ни пошли, ты заказываешь что-нибудь, что никогда прежде не пробовал. И заставляешь меня пробовать то, что, по-твоему, мне должно понравиться. И ты всегда оказываешься прав, черт побери, хоть я и злюсь, когда ты суешь еду мне в тарелку. Ойкава, судя по всему, очень горд собой, и Ивайзуми сжимает губы, сдерживая ухмылку. Они доходят до девятого пункта. — Мне нравится, что ты покупаешь пластыри с разными картинками, — говорит Ивайзуми, вспоминая огромную стопку пластырей в их аптечке. На тех, которые для лица, нарисованы цветочки, потому что Ойкава сказал, что они должны соответствовать его красоте. На пластырях для ног — волейбольные мячи, по понятным причинам. Те, на которых инопланетяне, — для рук. Это любимые пластыри Ойкавы, он пользуется ими чаще всего, потому что царапины для него — обычное дело. Ойкава поднимает шум, если Ивайзуми использует пластыри не так, как задумано, на другие части тела. И пока Ивайзуми ворчит, оказывая первую помощь, ему кажется чертовски милым, что Ойкава так радуется пластырям с розочками на щеках. Десятым пунктом он произносит: — Мне нравится, что, когда девчонки дарят тебе шоколад на День святого Валентина, ты принимаешь его и съедаешь все до последнего. Ойкава морщит лоб. — Что, Ива-чан? Тебе нравится, что кто-то другой признается мне в любви? Ивайзуми хватает его за нос и нежно улыбается. — Идиот, думаешь, если бы ты был одним из тех козлов, которые выбрасывают в мусор приготовленный девчонками шоколад, мне бы это пришлось по душе? Это практически означает: мне нравится, что ты такой добрый. Ивайзуми надеется, что Ойкава это поймет, и, кажется, он понимает, потому что выглядит довольнее, чем мог бы. — У меня закончились пальцы, — объявляет он. Но тут же переворачивается, ложась спиной Ивайзуми на грудь, и задирает ногу в воздух. Сняв носок, он указывает на большой палец. — Следующий пункт? Ивайзуми замирает и смеется при виде зависшей в воздухе ноги Ойкавы и выжидающего выражения на его лице. — Мне нравится, что, — тянет он, но запинается, трясет головой и начинает снова: — Помнишь, как в детстве ты собирал наклейки из пачек жвачки? Когда я сломал ногу, ты принес их и обклеил ими весь гипс, чтобы подбодрить меня. Ойкава смеется. — Тогда ты проходил с гипсом всего неделю, и я очень расстроился, что потратил все наклейки ради каких-то жалких пяти дней. Но это воспоминание считается. Он тыкает в следующий палец. — Ты нравишься мне за то, что, когда я не захотел играть в школьной постановке, ты отказался от роли принца и присоединился ко мне в зале, чтобы мы были вместе. Ойкава что-то мямлит, а потом тихонько отвечает: — А ты нравишься мне за то, что вернулся в постановку, потому что знал, как сильно я хочу сыграть принца. Ивайзуми смущенно смотрит в сторону и краснеет, не в силах сдерживать улыбку. — Дурак. Я вернулся потому, что хотел примерить костюм дерева, ясно? — настаивает он, но оба знают, что это не так. — Еще мне нравится то, что на протяжении всего спектакля ты таскал мне воду за кулисами, потому что знал: в этом костюме ужасно жарко. «Ты в порядке, Ива-чан? — взволнованно спрашивал тогда Ойкава, делая вид, что ничуть за него не волнуется. — Хочешь воды, Ива-чан? Ты ведь не свалишься в обморок, Ива-чан?» Его плащ шуршал и смешно развевался, когда он бегал туда и обратно до столика с водой, обычно за секунды до того, как ему нужно было выходить на сцену. — А потом я еще трижды помогал выбраться из этого костюма, когда тебе нужно было в уборную, — посмеивается Ойкава, за что тут же получает легкий подзатыльник. — Ох, черт, Ива-чан, мог бы посмеяться над собой хоть иногда, а? Ивайзуми бросает на Ойкаву испепеляющий взгляд, но все же переходит к четырнадцатому пункту. — Мне нравится, что ты смеешься за нас обоих. А потом и к пятнадцатому. — Мне нравится, что, когда тебе звонит мама, ты зависаешь на телефоне часа на два. Ты всегда радуешься, когда говоришь с ней, внимательно ее слушаешь и сам болтаешь без остановки. Ты хочешь знать все, что у нее происходит, и рассказываешь все о себе. Ойкава задумчиво жует губу. — Разве это считается? Ты ведь со своей мамой так же общаешься. Бесконечно говоришь и подолгу слушаешь. Правда, улыбаться бы ты мог и побольше. — Тупица. Мне нравится, что ты хорошо ладишь со своей мамой, потому что я хорошо лажу со своей. Подобное притягивает подобное. — А-а, — Ойкава выглядит довольным объяснением и принимает этот пункт. Его нога плюхается обратно на матрас, и он задирает другую, стягивая с нее носок и указывая на большой палец. Ивайзуми начинает снова. — Мне нравится, что… — Он думает о том, как объяснить, как сильно он всегда восхищался Ойкавой и как это отражается на его чувствах, но это нельзя передать словами. Он пытается снова, упорно делая вид, что не замечает счастливого выражения лица Ойкавы: — Я люблю тебя за то, как ты общаешься с Такеру. Его взгляд становится серьезнее, чем обычно. Воздух тяжелеет, когда Ивайзуми добавляет: — Мне нравится, что ты делаешь его сильнее, тренируясь с ним каждую неделю. Ходишь на его школьные мероприятия. Присматриваешь за ним все время. — Вот это да, Ива-чан, — бурчит Ойкава чуть смущенно. Это странно, потому что в кои-то веки Ивайзуми уже совсем не стесняется. — Решил выдать все за раз? — Придурок, — тепло отвечает тот, взъерошивая его волосы, — все это были подпункты пункта номер шестнадцать. В этот раз Ойкава ничего не отвечает. Он просто выглядит польщенным. И это довольно редкое выражение для человека, который вечно наигранно улыбается. И Ивайзуми осторожно продолжает. — Я люблю тебя, — говорит он, — потому что ты заплакал, когда я в детстве сказал, что если инопланетяне и правда похитят тебя, то мы никогда не увидимся. «Я не хочу никогда не видеть Ива-чана», — всхлипывал он. Ивайзуми тогда досталось, потому что его мама все не так поняла и подумала, что он обидел Ойкаву. Она отругала его, но Ивайзуми до сих пор с теплотой вспоминает тот день. — Я люблю тебя, — добавляет он, — за то, что ты пропустил поездку в волейбольный лагерь, потому что я заболел и остался дома. Хотя ты очень хотел поехать. Он неделями болтал про эту поездку, но в ночь накануне у Ивайзуми поднялась температура. И утром, когда автобус уже должен был отбыть, Ивайзуми разлепил глаза и увидел обеспокоенное лицо Ойкавы, сидящего у него на постели. — Осторожнее, Ива-чан, — усмехается Ойкава, явно справившись с застенчивостью, и тянет: — Эти разговоры слишком близки к волейболу. А ты помнишь правила. Но они оба знают, что это не имеет к волейболу никакого отношения. Это показывает, от чего Ойкава может отказаться ради Ивайзуми. Причем в одно мгновение. — Я люблю тебя, — продолжает Ивайзуми, зная, что в этот раз ему не нужно объясняться, — за то, что, когда однажды ты забрался на верхушку детской площадки и не знал, как спуститься вниз, я сказал, чтобы ты прыгал, а я поймаю. И ты прыгнул. Ивайзуми легко поймал его, хоть и ударился грудью во время столкновения. Но это было совсем не больно. А еще тогда он осознал, что Ойкава доверяет ему целиком и полностью. Ойкава указал на последний палец и взглянул на Ивайзуми. — Один остался, — сказал он как будто удивленно. — Эй, Ива-чан, тебе не пришлось останавливаться. — Конечно, — фыркнул он, опуская кулак на голову Ойкаве. — А ты как думал? — Я не знаю. Я полагал… Мне казалось… — его дыхание сбивается, слова застревают в горле. Он колеблется, покусывая нижнюю губу, и пялится в стену. — Знаешь, сегодня я ходил поприветствовать наших новых соседей, — говорит он ни с того ни с сего, продолжая разглядывать стену. — Они были очень милы, пока не узнали, что мы с тобой… У Ивайзуми мурашки бегут по коже, а в животе все скручивается, будто от удара. Кажется, словно лед сковывает сердце, парализуя все тело. — И что они сказали? — спрашивает он не своим голосом. Ойкава опускает взгляд. — Ничего особенного. Так, мелочи. — Ойкава, — шипит Ивайзуми, стискивая зубы и притягивая Ойкаву к себе. — Что они сказали? — Не помню я. Всякую ерунду, Ива-чан, — сглатывает он, — что это стадия, через которую некоторые проходят, что это не по-настоящему, что это не может быть окончательным выбором. И я просто хотел убедиться, что… …Что ты любишь меня по-настоящему. — Я им головы поотрываю, — говорит он жестко, — Я изобью их и… — Нет, — взволнованно говорит Ойкава. — Черт, Ойкава, они сказали тебе… — Я в порядке, — он трясет головой и стискивает футболку. — Теперь со мной все в порядке. После того, как ты сказал все эти вещи. Давай заканчивать. Ивайзуми смотрит на него, и в нем пылает раздражение. Ему кажется, что Ойкава опустил самые ужасные подробности того разговора, потому что предполагал, что Ивайзуми выйдет из себя. Завтра, решает Ивайзуми, он обязательно поговорит с соседями. — Номер двадцать, — говорит Ойкава, разрывая неуютную тишину. — Ива-чан, это последняя причина, давай, назови ее. Ивайзуми не хочет менять тему так быстро. Конечно, он предполагал, что неуверенность Ойкавы взялась не с потолка, но не думал, что причина так ужасна, и все, что ему сейчас хочется, — это вынести дверь этим ублюдкам или обнять Ойкаву и держать, пока тот не заснет. Ойкава смотрит на него выжидающе, продолжая удерживать ногу в воздухе. — Ладно, — сдается Ивайзуми. Только потому, что так сейчас хочет его парень. Но это последний раз, когда он пускает подобное на самотек, точно. — Номер двадцать, да. — Закончи правильно, — просит Ойкава, снова улыбаясь. Это одна из любимых улыбок Ивайзуми, такая широкая, что у Ойкавы даже проявляются морщинки в уголках глаз. И Ивайзуми не понимает, насколько бессердечными нужно быть, чтобы говорить Ойкаве такие вещи. Ивайзуми размышляет пару секунд, желая придумать самую идеальную последнюю причину. Он чувствует еще больше ответственности, чем тогда, когда пытался начать эту игру с хорошей ноты. Он тщательно подбирает слова перед тем, как озвучить последний пункт. — Я люблю тебя, — мягко говорит он, — потому что иногда ты такой прилипчивый, что это утомляет. Требуешь назвать тебе список из двадцати пунктов, чтобы убедиться, что я тебя люблю. Но ты никогда не сомневаешься в том, что любишь меня. И я поверить не могу, что мне так повезло. Ойкава покрывает его лицо поцелуями, и Ивайзуми мимолетно думает о том, что совсем забыл упомянуть, как любит его поцелуи.