Окутанный тайнами

Гробовщик окутан тайнами, и Грелль даже не пытается их разгадать. Зачем? Волшебство не стоит анализировать, ему просто нужно радоваться так, как это делают дети. Вдобавок он совсем не похож на тех, кому Сатклифф привык прилюдно признаваться в своих чувствах. Ведь в отличие от них он не отталкивает от себя Грелля, хоть и не разжигает в нём страсть призрачной недоступностью. Наверное, поэтому и Грелль ведёт себя с ним совсем иначе, чем с Себастьяном или Уильямом. Ведь с Гробовщиком можно просто быть свободным. Никаких условностей, никаких ограничений, лишь хмель влечения друг к другу со вкусом полного принятия одного партнёра другим. Всякий раз в начале свидания Сатклифф убирает чёлку с глаз Гробовщика, желая заново утонуть в его взгляде, таком мудром и лукавом одновременно. Затем нежно целует шрам на лице, ощущая губами будоражащую прохладу, и на секунду замирает, чтобы без остатка раствориться в собственном чувстве осязания. Его память должна хранить все впечатления, которые он способен получить в момент их встречи. Заметив улыбку Гробовщика, Грелль кладёт голову ему на плечо. Касается пальцами серой ткани шарфа, кокетливо запутываясь ими в складках.       — Я даже готов рассмешить тебя, — шепчет он, но получает в ответ лишь поцелуй. Сегодня смех Гробовщику не нужен. Грелль закрывает глаза, чувствуя это прикосновение. Сейчас он вовсе не вздорный и резкий диспетчер Сатклифф, способный вогнать в краску собственного начальника, а кто-то иной, остро нуждающийся даже в скупой ласке в свой адрес и потому трогательно реагирующий на любой жест, таящий хоть каплю нежности. Через мгновение ребёнок исчезает, уступив место лукавому соблазнителю, который со знанием дела и недюжинным опытом ласкает языком губы Гробовщика, стараясь раздразнить в нём желание. Опьянять ласками Грелль умеет, как никто другой, и сейчас ему больше всего на свете хочется, чтобы Гробовщик открылся в своих желаниях, поддавшись его лихорадочному напору.       — Грелль… — Гробовщик на секунду отстраняется от Сатклиффа, и тот опять видит этот взгляд, сочетающий в себе то, что никакой другой сочетать не способен: безумие и мудрость, радость и затаённую грусть. — Ты… ты меня опять дразнишь? — Улыбаясь, Грелль вновь заключает его в объятия.       — Убежать от меня хотел? — шепчет он в ухо Гробовщика. — Не получится… Сейчас Сатклифф чувствует уже не только своё возбуждение, но и возбуждение того, кого ласкают его руки. Так просто быть самим собой. Свободным и желанным. Таять под поцелуями, позволяя себе то робость, то агрессию и понимая, что тебя всё равно не оттолкнут, ты всё равно будешь принят таким, какой есть. Сказка со счастливым концом, которой ему так не хватает в повседневной реальности. Быть может, настоящая любовь, а возможно, не более чем увлечённость… Зачем пытаться объяснять это себе? Ведь можно просто наслаждаться всем происходящим. Тот, кто рядом, ему неведом по-настоящему. Он не изучен Греллем, как, например, Уильям, но при этом хорошо чувствуется на каком-то интуитивном уровне. Утром Грелль будит задремавшего Гробовщика поцелуем. Сатклиффу уже пора уходить, но делать это тихо и незаметно совсем не хочется. В теле царит то восхитительное ощущение, которое бывает только после ночи, наполненной то кипящей страстью, то упоительной нежностью.       — Я же сказал, что от меня невозможно убежать, — шепчет он, ласково гладя щёку Гробовщика.       — А я и не пытался. — При взгляде на эту улыбку Грелль понимает, почему он так нуждается в этих свиданиях. Если бы это был кто-то другой, то Грелль бы уже выдохнул коронное: «Ты любишь меня?», но это Гробовщик. Он окутан тайнами, которые Грелль не стремится разгадать, которые он лишь додумывает, мечтая. Ему не хочется разрушить волшебство свободы, в которое он убегает время от времени, чтобы набраться сил. Чужую магию нужно беречь, особенно если эта магия раз за разом возрождает тебя.