Не царская забава

Слезы текли из глаз Ибрагима. "Что ж за жизнь-то тут такая?" — думалось ему. Вспоминался теплый Париж, размытые звезды в лавандовом вечернем небе. Не чета здешним. Здесь и звезд-то не бывает. Вот только колючий ветер да морозный воздух, от которых слезы льют рекой. Ибрагим докрасна растер глаза, то и дело утирая выступающие и капающие слезы шершавой рукавицей. В последние дни Париж вспоминался все чаще. Письмо от графини, от Леоноры, как ласково звал ее в мыслях Ибрагим, растревожило сердце, всколыхнуло прежние мечтания и впечатления, которые Ибрагим тщательно прятал даже от себя самого. Женитьба, задуманная государем, теперь казалась Ибрагиму пустой затеей. Он никогда бы не осмелился сказать об этом государю, ведь тот был добр к Ибрагиму так, как никто и никогда в жизни. Но сердце, душа и мысли тяготились этим вынужденным браком. Ибрагим думал и так, и сяк, прикидывал, обдумывал со всех сторон, перестал спать по ночам и утратил половину аппетита, пока, наконец, не придумал, как попросить царя об отсрочке. Ибрагиму постоянно мерещились полные ужаса глаза своей нареченной, когда она впервые увидела его, и он решил действовать с этой стороны — просить государя дать девице еще несколько времени. Она и так больна, да еще и взволнована необыкновенной милостью царя в виде женитьбы — на это и решил упирать Ибрагим, стараясь не думать о лукавстве, скрывающемся в его решении. А там, глядишь, и во Францию, может, отпросится… Но пока об этом и загадывать было страшно. Вот и топтался Ибрагим, ожидая, когда закончится затянувшаяся "ассамблея" с приглашенными иностранными послами. Ноги его окоченели, лицо, казалось, промерзло до самого затылка, но он не уходил, боясь, что не осмелится еще раз явиться к царю с подобной просьбой. Идти же прямиком на "ассамблею" Ибрагим и вовсе не решался — стоило бы переступить порог, как шум, свет, гвалт, музыка закрутят в водоворот и пропадут пропадом все его благие намерения. Ибрагим начал переминаться с ноги на ногу, размахивать руками и подпрыгивать, чтобы разогнать кровь и немного согреться. Он стоял то на одной, то на другой ноге, хлопал себя по щекам, шагал из одного угла дворика в другой. Пошел снег. Ибрагим остановился и стал смотреть вверх, откуда падали крупные неровные хлопья, прямо в свет масляных фонарей, повсюду расставленных у дворца государя. Комкастые и невесомые, они медленно выплывали из небесной тьмы, становились зримыми в желтом свете фонарей и оседали на земле пушистым слоем, который вскорости затопчут до льда. "Значит, потеплеет", — подумал Ибрагим, отмечая, что и ветер стих. Он оглянулся вокруг убедиться, что никого нет в обозримом пространстве и, снова запрокинув голову, открыл рот и высунул язык. Первые снежинки не чуялись, а потом оказывались холодными водяными точками. Когда их набралось несколько, Ибрагим проглотил их, перед этим покатав по языку холодный глоток растаявшего снега. Он вздохнул и начал снова расхаживать по двору, загребая свежевыпавший рыхлый и старый плотный снег ботинками. Он вспомнил, как, проезжая утром в карете по узким улочкам, видел ребятишек, лепивших снежные фигуры. Разобрать, чьи это были дети — боярские, рабочего люда или прислуги, было невозможно — все были одинаково одеты, все извалялись в снегу, на всех был общий смех, ор и веселье. Ибрагим внезапно остановился. Потыкал снег носком ботинка, подгреб еще кучку. Он снова оглянулся — вокруг не было ни души, даже звуки веселой ассамблеи сюда не доносились. Ибрагим нагнулся и стал собирать снег в ком. Сначала маленький, потом побольше. Когда ком стал еще крупнее, Ибрагим стал елозить им по земле, чтобы налепить еще больше снега. Но ком оставался все еще скромного, неприглядного размера. Тогда Ибрагим стал носить снег в руках и прилеплять его к основе. Наконец, ком понравился Ибрагиму своим размером, пора браться за следующий. Ибрагим решил не тревожить основу и оставил ее там, где и слепил. Второй шар — Ибрагиму хотелось сделать снежную фигуру из больших красивых шаров, — второй шар Ибрагим стал собирать чуть поодаль. Его захватил азарт настолько, что он скинул верхнюю толстую шубу, оставшись в коротком тулупчике, который и тот вскорости расстегнул. Увлеченно лепил Ибрагим второй шар, бегал по двору, подтаскивая снег на свое творение, прихлопывал его, приглаживал, ровнял края для круглой формы и снова шел за снегом, который все сыпался и сыпался, чтобы не было Ибрагиму недостатка в материале. Когда шар был закончен, Ибрагим задумался над тем, как перенести его к основе. Он было присел, чтобы обхватить шар, на затея не удалась — шар был необхватен, да и рассыпался бы, возьми Ибрагим его в руки. И покатил Ибрагим шар к готовой основе. Основу уже как следует припорошило. Но не это озадачило Ибрагима. Второй шар оказался гораздо большего размера, чем первый и не такой аккуратный. Переделывать было неохота, и Ибрагим принялся закатывать и затаскивать второй шар на первый. За это время шар значительно похудел — осыпался и поломался. Ибрагима это не расстроило, еще с прежней увлеченность подправлял шары, обмазывал их снегом, пришлепывал его покрепче. — Эээ, братец, чтой-то это ты тут затеял, — как ниоткуда раздался тихий спокойный голос. Ибрагим резко обернулся и увидел государя. Без шапки, в одном камзоле, тот стоял и смотрел смеющимися глазами на Ибрагима и его снежную фигуру. От неожиданности Ибрагим не мог вымолвить ни слова, только замер, зажав в обоих руках по пригоршне снега. — Не можешь, ты, дружок, лепить из снега, — назидательно произнес царь Петр и кивнул на дело рук Ибрагима. Тот обернулся и взглянул на фигуру, как в первый раз, и обомлел — кособокий сугроб с отваливающейся макушкой неприкаянно возвышался посреди двора. А государь уже подошел к этому уродцу, оглядел его вокруг и сказал укоризненно: — Эк ты его… Потом глянул на Ибрагима, подмигнул и весело крикнул: — Ну, давай подноси! Неизвестно, сколько прошло времени веселого труда или забавы. Ибрагим усердно таскал снег, Петр умело лепил снеговика, они советовались друг с другом, подсказывали, где лучше исправить, перебивали один другого, доказывая, с какой стороны выходит круглее, а с какой плоско. Никто из них не заметил царского камердинера, который, заждавшись государя в покоях, отправился на его поиски. Камердинер, вбежав на дворик, увидел царя, арапа и снеговика, охнул и на цыпочках, покрывшись холодной испариной, пятясь, вышел со двора. Закончив свою работу, Ибрагим и Петр, отошли на несколько шагов, придирчиво оглядели стройного снеговика из трех аккуратных шаров разного размера, потом обошли его кругом. Государь посмеивался, глаза Ибрагима сияли удовольствием. — Погоди-ка, — сказал государь, которому в голову пришла остроумная мысль. Петр подергал у себя потертую пуговицу на камзоле, потом вторую. Пуговицы сидели крепко. — Сам пришивал, — сказал государь, виновато разведя руками. Он подошел к Ибрагиму и оторвал у него с камзола две позолоченных пуговицы. И вставил их снеговику на место глаз. — Одолжи-ка, — сказал государь и снял с головы Ибрагима меховую шапку, которую ловко надел снеговику набекрень. Снеговик приобрел залихватское выражение, только рук не было, чтобы в бока упереть. — И вот так… — государь достал из кармана своего камзола курительную трубку, поцарапанную и почерневшую, и воткнул снеговику на место рта. — Так-то братец, — сказал государь Ибрагиму и хлопнул того по спине что есть сил. Наутро один из гвардейцев получил самый странный приказ в своей жизни. Приказ был отдан самим камердинером царя, и сомневаться не приходилось: "Идти на задний двор, охранять стоявшего там снеговика и никого близко не подпускать". А весной, когда задули теплые ветры, вскрылась река, и половодье разбудило замерзшую землю, старый камердинер принес государю его любимую деревянную трубку, которую Петр считал давно утерянной.