Remissio

      Ему снился прекрасный сон. Это не значит, что перед внутренним взором Алана проносились величественные горы, или что солнце южных стран грело его воображаемым теплом. Если бы его спросили, почему он улыбался, лёжа в постели, он бы не смог дать связного ответа. Единственным, что угасало в его сознании в первые секунды пробуждения, был покой. Душа дышала, душе было легко и свободно. Таковыми были бы его ощущения, обличённые в словесную форму, если бы Алан отдавал им отчёт.       Робот бесшумно въехал в комнату и механической рукой набрал на стене сложную комбинацию цифр. Открылись жалюзи, из встроенных динамиков полилась ария „Воздух“ — музыка, настоятельно рекомендованная Алану психиатром. От жаркого июльского солнца стало нестерпимо душно, однако покорный слуга предугадал возможное недовольство хозяина и произвёл с кнопками очередные манипуляции — запахло жасмином и чайной розой, тотчас же посвежело. — Который час, Гард? — бодрым тоном осведомился Алан, вставая с постели и беря подготовленную с вечера одежду. — Без пяти девять, сэр. Накануне вами было велено напомнить о встрече в „Дьюке“, которая состоится в час. Не угодно ли внести изменения в ваше расписание?       По лицу Алана пробежала едва заметная судорога. Руки, застёгивающие пуговицы свежей твидовой рубашки, невольно опустились вдоль тела, и мужчина сипло скомандовал: — Озвучь задачу, назначенную на час.       Антропоморфное тело робота сложилось в металлический короб, по центру которого разместился экран, в обычное время служащий ему лицом. Изнутри короба донёсся безэмоциональный голос Гарда: — Годовщина знакомства с Моникой. — Экран вспыхнул белым, а затем последовала короткая видеозапись. На ней улыбающаяся светловолосая женщина держала камеру на вытянутой руке, другой обнимая молодого симпатичного мужчину. Пара сидела в парке. „А вот и наш Алан! Алан, улыбнись в камеру, иначе дети навсегда запомнят тебя молчаливым занудой. Ну же!“ Оба человека засмеялись, а затем мужчина поцеловал женщину, прикрывая ладонью объектив. На последних секундах картинка снова появилась. Сияющая женщина шёпотом проговорила: „Давай запомним это навсегда“, и экран погас. — Стереть задачу из базы данных, — глухо проговорил Алан. Мысли путались. Должно быть, произошла ошибка, ведь он менял программы робота и производил чистку его памяти. Ему непременно стоит вызвать мастера и отправить жалобу в фирму. Подобные сбои недопустимы.       Утреннее происшествие постепенно сгладилось, и после ежедневной пробежки и чудесного завтрака от личного повара к Алану вернулась его обычная бодрость и приподнятость. В свои 40 ему удавалось сохранять завидную энергичность, которой не могли похвастаться его хмурые, сдержанные коллеги. Многие из них имели нелюбимых жен, нежеланных детей и молодых любовниц, а также слабые, тучные тела и недюжий снобизм. Алан считал себя лучше их, однако был к ним снисходителен и вежлив. Подобное взаимное маленькое лицемерие нисколько не угнетало никого из них, потому деловые отношения велись с завидным успехом.       Алан всего добился сам. Будучи еще совсем молодым, он усердно сидел за книгами, чтобы поступить в университет мечты. Затем, не менее усердно, он продвигался по карьерной лестнице. Люди, окружающие его, приходили и уходили, но это нисколько его не расстраивало, так как его личность всегда находилась в центре внимания. Женщин влекли его глубокие, выразительные глаза и пылкий ум, и пусть он вовсе не обладал внешностью манекенщиков с обложек глянцевых журналов, их всегда тянуло к нему необъяснимой силой. Мужчины испытывали к нему зависть, не уступающую по силе женской симпатии. Однако это и другие „маленькие неприятности“, как любил говорить Алан, не могли изничтожить его энергичности и веры в правильность осуществляемых действий. Он считал свою жизнь прекрасной, и ничто не могло заставить его стереть фирменную улыбку с губ. Но время шло, и пусть Алан всё так же улыбался, его глаза всё чаще выражали грусть, а внутренние всполохи проходили всё быстрее, и всё труднее ему было вставать по утрам и начинать обычный порядок дня.       Встреча в „Дьюке“ прошла на славу. Как обычно: калейдоскоп коктейльных платьев, противоположное им строгое однообразие смокингов с одинаковыми бабочками. Высший свет, о котором он всегда мечтал, значительные фигуры. Алану плохо помнилось происходящее, однако визит в ресторан длился до глубокого вечера. Он уехал на личной машине порядочно навеселе, прихватив с собой, как ещё одну свою стабильность, чёрное короткое платье. — Какой красивый, стильный дом! У вас определённо есть вкус, господин Алан! — кокетливым тоном заговорила визитёрша. Она была недурна собой и, вроде бы, была моделью известной модной марки. Всю дорогу домой с развязанным языком Алан пытался говорить с ней об искусстве, музыке, литературе. Красавица с подиума лишь хихикала и прикрывала рукою в перчатке маленькое фарфоровое лицо. В тот момент это не тронуло Алана, но в душе зашевелилось раздражение, и теперь, будучи дома, он раньше прежнего спешил покончить с одним из пунктов своего „графика“. Жалюзи закрылись, робот безмолвно удалился в холл и ушёл в спящий режим. На пол, шелестя, полетела одежда. Легкомысленная безделушка старательно стонала и кричала. Лицо Алана ничего не выражало, лишь в темноте тускло поблёскивал остановившийся взгляд, а его руки всё жестче сжимали ненавистное тело, всё грубее запрокидывали назад голову с бестолковым фарфоровым лицом. Он вдарил её раз, другой, но, привыкшая к подобному обращению в кругах, в которых вертелась, она сочла это за страсть и застонала ещё громче.       Ещё в сумерках, без помощи Гарда, Алан встал и молча оделся. Его движения были вымученными, лицо потеряло никогда не слезающий с него энтузиазм. Дождавшись растворимого кофе из кофемашины с надписью на дисплее „Прекрасного дня, мистер Алан!“, он спустился вниз, на улицу.       Пустой, сонный город переполнял странный алый свет. Он окрасил здания, дорогу, деревья в тревожные кровавые тона. Стёкла окон, казалось, горели, преломляя эти странные, гнетущие лучи. Воздух был свеж и прохладен, кроме красного необычного солнца ничто не предвещало беды, однако тревога в душе Алана с каждой секундой нарастала, и сердце билось всё чаще. Он пошёл вдоль улицы, и на этот раз мысли текли свободно. Что-то разрушило плотину, и теперь душа кричала, плакала, молила: „Моника, Моника, Моника!“. Воспалённый разум не мог мыслить связно, и перед глазами Алана мелькали одна за другой яркие, ослепительные картинки. Первая встреча в маленьком кафе, первые улыбки и юношеское смущение. Его влюблённость в шелковистые русые волосы, в проницательные карие глаза. Объятья, поцелуи, признания. Множество красивейших воспоминаний, болезненно отзывающихся в сердце. И вот оно, заставившее Алана остановиться посреди дороги: утро с ослепительным жарким солнцем, залитая светом уютная маленькая комната в многоквартирном доме, горячие чашки кофе на прикроватном столике. Смятая постель, слёзы на глазах. Она протягивает тонкую руку, он отталкивает её, бредит скороговоркой о будущем и блестящей карьере. Всё её тело сжимается в маленький беспомощный клубок, она пытается защититься от его злости и ярости, от его ослеплённого гордыней разума. Он на секунду замирает, и до него доносятся её слова: «Алан… С кельтского это — „красивый“ … Я полюбила тебя за твою красивую душу. Но теперь ты ужасен…». — Моника, подожди! — Алан не заметил, как оказался в центре города. Нескончаемым потоком текли машины, всё лопалось от громких, раздражающих звуков. Люди, люди, множество людей, безликих и спешащих по своим делам. И заливающий каждый миллиметр красный свет. Глаза Алана забегали по однородным спинам, ища. Вот они, светлые заветные волосы, вот эти карие глаза! Он бросился через дорогу, не замечая, что с неба начали падать огненные шары, что люди вдруг исчезли, что солнце вдруг погасло, загороженное чем-то огромным. Мир опрокинулся, выливая на Алана раскалённое железо, и сознание покинуло его. — Милый, просыпайся. Догадайся, какой сегодня день? — Тёплое дыхание защекотало ухо. Алан открыл глаза, ощущая сильнейшую головную боль. Перед ним была Моника, одетая в его растянутую красную футболку. „Мне кажется, я выбросил её…“ — смутно подумалось Алану, однако неприятные ощущения вдруг пропали, а головная боль утихла. Они нежно поцеловались, обнимая друг друга, лёжа в постели уютной маленькой комнаты многоквартирного дома. — Сегодня наша годовщина, — проговорил Алан. Он чувствовал себя необычно, что-то мучило его, но подавлялось неведанной силой. Он закончил институт, ему предложили стажировку в Нью-Йорке. „Нужно сказать Монике, но ведь это означает разлуку“, — промелькнула мысль. — Ну же, не будь таким серьёзным. Скорее просыпайся, я приготовила тебе кофе, — Алан заулыбался. — Моника, со мной что-то не то. Мне кажется, что я… я уже был здесь… — Неуверенно начал он.       Она засмеялась и приложила к его губам палец. — Тише, тише… Тебе снился кошмар, милый, а теперь всё закончилось. Всё закончилось. Впереди у нас замечательный, долгий день. Ты обещал сводить меня в какое-то интересное место. Жду не дождусь!       Эти слова успокоили Алана, и он встал с кровати на встречу розовому струящемуся свету, заливающему всё вокруг.       „Теперь он обрёл прощение“. Пришелец, высокий, худой, повернул голову в сторону корабля. Его рука перестала нависать над мёртвым телом сорокалетнего мужчины. Белизна уже затронула безжизненное тело — прошло около суток. Из домов выходило множество серых силуэтов. Каждый из них смотрел прямо перед собой, но телепатическая связь делала их одним целым. Разум каждого вобрал в себя историю маленьких землян, счастливых и несчастных, добрых и злых. Они пришли безмолвно, моментально забрав жизни людей разрушительной энергией своих кораблей, смертельно опасной для жителей Земли. Им не была чужда скорбь, и каждый дал мёртвому телу покой, дал мечту. „Remissio“ — подтвердил второй инопланетянин, едва заметно кивнув, — „Это не конец“.