Человек, который продал мир

Сэму снятся кошмары. Почти каждую ночь. Хант понимает, что с копами так бывает: у многих из них нервы на пределе, многие из них никогда не привыкают к тому, что им приходится видеть. Сэм как раз такой. Ему неудобно в собственном теле. Поэтому Хант здесь: чтобы вернуть его в реальность, когда ему это нужно. Однажды ночью он просыпается, потому что телевизор включен, а Сэма нет рядом. Он довольно редко остается на ночь — кошмары, так ведь? — да и Ханту как-то не хочется думать, что он педик, поэтому так проще: они трахаются, а потом Сэм сваливает (а трахаться у Сэма было бы совсем глупо — вы видели его кровать?). Но телевизор включен, а зачем бы Сэм включил его, прежде чем уйти? Сэма нет рядом, но когда Хант садится в кровати, удивляясь тому, что телевизор включен, он замечает его: Сэм сидит на полу и пялится на тестовую таблицу на экране. — Какого черта ты делаешь, ненормальный придурок? — Хант не лезет за словом в карман. Сэм не отвечает, поэтому Хант встает с постели и загораживает Сэму экран. Он отвешивает ему затрещины, когда Сэму это нужно — и ему это иногда нужно; но теперь он более осторожен с ним, чем был раньше, потому что Сэм — вертлявый малый и может врезать в ответ. Сэм не отводит взгляда, зрачки у него расширены. Он дрожит. — Сэм. Сэм. Ты задница. Я здесь, — произносит Хант и тянет Сэма за воротник. Они почти никогда не раздеваются; Сэм, наверное, хотел бы, но, если уж Джин Хант кувыркается с мужиком, голым он этого делать не будет. Сэм не сопротивляется, но и не висит пустым мешком — ноги держат его, и он поднимается, продолжая смотреть на экран огромными глазами. Сэм стоит на своих ногах, но Хант не отпускает его. — Так, ты, мелкий говнюк, — говорит он и заносит руку, чтобы отвесить ему оплеуху — не крепкую, только чтобы привлечь внимание. Сэм перехватывает его за запястье, не глядя. И это больно. Потом Сэм поворачивает голову и смотрит на него, и Ханту становится страшно, так страшно, как ему не было за все время работы копом. Он смотрит на Сэма, и глаза у того мрачные и чужие. — Что? Шеф? — спрашивает Сэм не своим голосом. — Ты там или здесь, Сэм? — говорит Хант, и это полная бессмыслица. — И там, и здесь, — отвечает Сэм. — Жаль, что ты не видишь. Тебе бы не понравилось. — Не понравилось что? Сэм закрывает глаза и улыбается, и когда он открывает их снова, взгляд у него больше не мрачный и не чужой, и не бесконечный, просто обычный его взгляд. Любопытный и немного смущенный. — Почему телевизор включен? — спрашивает он. — Почему телевизор… Мне надо… — Хант прерывается на полуслове, отпускает рубашку Сэма и толкает его: — Иди в кровать. — А я думал, что должен вернуться домой, — бормочет Сэм. — Как раз то, что мне нужно. Инспектор полиции врезался в уличный фонарь, возвращаясь домой после вечера мерзкой педерастии со своим начальником, — произносит Хант. — Ты остаешься. Сэм оглядывается на кровать и пожимает плечами: — Как хочешь, шеф. Он укладывается и натягивает на себя одеяло. — Ты ненормальный, Сэм? — спрашивает Хант, наклонившись над ним. — Гомик и вдобавок псих, так? — Может быть. — Может быть кто? — Может быть и то, и другое, — отвечает Сэм, прикрывая глаза. Сэму снятся кошмары, почти каждую ночь, и время от времени Хант просыпается и видит включенный телевизор. Но он больше никогда не видит этой темноты в глазах Сэма, и Сэм все еще здесь, с ним, в семьдесят третьем, а не там, где он жил раньше. Черт знает где. Хант не дурак. Он понимает, что Сэму здесь не место, что он родился по ошибке. Но. Сэм остался. Здесь и сейчас, по-настоящему, так что пусть Сэму снятся его кошмары, пусть Сэм придуривается с телевизором, если он остается с Хантом.