feelings - sucks

— Сигареты кончились, — зачем-то вслух произносит Чунэ, когда пепел осыпается ему на колено, обтянутое джинсами с прорехами; он небрежно смахивает серые частицы перетлевшего табака и бумаги; щелчком отбрасывает фильтр в сторону. Комкая пустую пачку, неудобно прислоняется плечом к холодному камню — ежится, но вставать не собирается. Рядом стоит начатая бутылка с чем-то крепким, дорогим и совершенно ему безразличным. По сути, ему безразлично все: жизнь, которая перестала иметь смысл, запах, вкус; люди, которые отличаются только номерами в телефоне и разной интонацией в голосе. У него теперь нет ничего, кроме крепких сигарет и пригоршни земли, забившейся под ровную полоску коротких ногтей, под одежду, под кожу; кажется, он находил ее даже в волосах на подушке. С тех пор, как его не стало… Чунэ не говорит — умер. Он панически избегает этого слова, сторонится скорбящих взглядов друзей, жалостливых касаний к плечу, объятий, которые напоминают, что он остался калекой. На всю жизнь. Он уверен — недолгую. У него нет части тела, такой огромной, размером с каньон. Дыру в сердце невозможно залатать или прикинуться, что это со временем пройдет — нет, не пройдет, не заживет и шрамами не покроется. Он сам не позволит. Каждую ночь он рвет свежую пленку, кожу, которая старается сравняться на краях. Он не даст забыть себе, что он уже не такой, каким был с ним, и мир, который его окружает, тоже мертв, сгнил год назад, накрылся могильной плитой, и только даты каждый раз разные, обязательно золотыми, ровными буквами, сменяя имена, даты рождения. Он всего лишь ведет учет, в котором уже нет одного и скоро не станет второго. Подняв ворот куртки, тянется к стеклу, где плещется его жизнь — горькая, стоящая каких-то денег и обязательно пьянящая. Рука дрожит от холода, накрапывает мелкий дождь, делая его похожим на привидение — с выжженными волосами, бледное, с обесцвеченной линией губ. Содержимое бутылки смывает мусор и налипшую грязь, проявляя яркие буквы в имени: Джинхван. Ладони, которые знали каждый изгиб, каждую родинку, шрам, теперь знают размер гранитной плиты, отпечатанные слова — пустые, ничего не значащие. Те, которые для него дороги, все еще вьются в пустой дыре, сплетаясь змеями, отпечатаны под веками, словно их там кто-то выбил. Он все еще помнит голос, помнит смех и тепло кожи, вкус поцелуев, стоны, тонущие в шорохе простыней. Все это помнит и ни на минуту не отпустит, даже если однажды, что наверняка, это приведет его сюда уже в качестве постоянного жильца, под точно такую же толщу земли. Тогда, возможно, он позволит этим чувствам, словам, звукам прорасти сквозь него зернами обещаний, пустыми ростками, которые все равно пробьются к солнцу, даже сквозь его белые, стертые в пыль кости. — Чувства — отстой, Хён, — он выпивает глоток, остатки щедро разливает по ровной черной поверхности и чиркает спичкой, поджигая лежащие рядом розы — высохшие, поломанные ветром, они горят, ярко полыхают лепестками у дат, которые он даже пальцами тронуть боится. Земля углится по краям, искрами разлетаясь по соседним могилам. Чунэ бьет раскрытыми ладонями по огню, зарывая его землей, как собака, опускается коленями в мокрую, чавкающую, липкую жижу. Он снова будет ее находить везде, даже когда примет душ, где-то непременно останется пятно, останется запах смерти, которой он давно боится куда меньше, чем собственного отражения с пустыми глазницами и черными кругами в пол-лица. Мир так прогнил, что внутри не осталось тепла, не осталось ничего, кроме ежедневных встреч с прошлым и будущим, мерцающим вдалеке золотыми буквами надгробий. — Но я не жалею, — хрипло, простуженно и даже не отчаянно, нет — обреченно по факту собственного существования шепчет он в пустоту, запрокидывая голову, встречаясь с пригоршней дождя и порывом ветра, размазывающим по щекам к подбородку горячие соленые полосы. В спину Чунэ смотрит пустота. Она забирается под куртку, заползает в кровь, оставляя свое ДНК, нашептывает по ночам слова из прошлого, оставляя горячие ладони, сильные пальцы и губы, которые не спутать ни с чьими. + + + Ему снится долгая дорога домой по черному тоннелю с ярко горящими лапочками-ориентирами. Нет ни тела, ни даже останков, к которым стоило возвращаться, отказываясь от вечности, от света с жарким шаром, расплывающимся где-то там, в груди, перекрывающим всю пустоту разом. У Джинхвана была только одна причина. — Чунэ… Шепот крадется по спине, словно выстрел в затылок, в упор. И он оборачивается. — Хён…