Лисьи хлопоты

Мяч наконец-то оказался у него. Стам пинал его впереди оголтелой толпы мальчишек, никому не позволяя отобрать долгожданную добычу. Старшему в ватаге было тринадцать, но даже он был младше Стама, пару недель назад отметившего шестнадцатилетие. Физически это, правда, в глаза не бросалось. Малышня его не прогоняла, и он с удовольствием играл с ними в их игры. Сверстники со Стамом практически не водились. После редких случаев общения с ними обычно оставались синяки и неприятные воспоминания. Хотя, с недавних пор бить его побаивались. А сам Стам откровенно боялся, что причина, по которой это произошло, рано или поздно исчезнет, так же внезапно, как и возникла. Он объявился с месяц назад. Солнечным полднем вошёл во двор, одним махом вспарывая бытовую обыденность. Самим своим видом, облаком неординарности, явственно витавшим вокруг его персоны. Стам как раз спускался с крыши по внешней лестнице, да так и завис на нижней ступеньке, открыв рот и вцепившись в металлическую перекладину. На незнакомце был дорогой (Стам не сильно в этом разбирался, но готов был спорить, что дорогой), цвета кофе с молоком летний костюм, пижонская бежевая шляпа, в одной руке он нёс большой чемодан из крокодильей кожи, а второй сжимал поводок. В том, что бежало на поводке, с первого взгляда сложно было признать лиса. Во-первых, он был невиданных размеров, не так по высоте, как по ширине и мощи. Стам слышал, что за городом, в Пустошах водились более крупные особи, чем привычные мелкокостные, но увидеть такое существо вблизи, да ещё и в ранге домашнего, было, мягко говоря, волнительно. Во-вторых, все лисы, которые во множестве обитали в домах и на улицах, были рыжими, а этот – выделялся большими седыми пропалинами на боках, коленях и кончике хвоста. Морда у лиса была непривычно длинная, зубы непривычно внушительные, короткие сильные лапы выгибались наружу, словно ножки пуфика, а непривычно продолговатое тело казалось сверху раскатанным скалкой. Но удивительней всего было то, что в-третьих – на животном был самый настоящий кожаный лётный шлем с ушами и очками, сдвинутыми на лоб. Лис как-то залихватски косил из-под него вишнёво-карими глазами, огромные лисьи уши, торчащие в прорези шлема на макушке, чутко вздрагивали, прислушиваясь. Но каким бы дивным ни был питомец, отдав дань детскому любопытству, Стам быстро вернулся к разглядыванию хозяина. Невысокий, коренастый и подтянутый, с идеальной гордой осанкой, он шёл неспешной походкой человека, полностью уверенного в каждом своём шаге. В возрасте Стам запутался, определив широкий диапазон от тридцати до сорока. С толку сбивали, стянутые в хвост, волнистые волосы и низкие брови – они были необычного серебристого цвета, который вполне мог оказаться сединой. С обзорного места Стама глаза незнакомца казались совсем чёрными, глубокими и проницательными. Когда Стаму в какой-то момент показалось, что они остановились на нём, его будто огнём обожгло с ног до головы. Словно торчит он на своей лестнице голый и беззащитный, с душой нараспашку, и видят его в этот момент всего, как есть, насквозь, со всеми тайнами и секретами, видят в нём даже то, чего он сам в себе не подозревал. А когда взгляд отпустил, стало холодно и неуютно, словно ушла нежданная поддержка и понимание. Новоприбывший что-то спросил у старика Тидана, целыми днями протирающего штаны на дворовой лавке. Старик вскочил с небывалой резвостью и вытянулся по стойке смирно, явно вспомнив свою солдатскую молодость перед лицом старшего по чину, и отчеканил ответ, глядя на спросившего с явным подобострастием. Тот, выслушав, вежливо кивнул, похлопал Тидана по плечу и зашагал прямиком к Стаму, затаившему дыхание. Не дойдя до него пару шагов, и не удостоив больше взглядом, повернулся и скрылся в подъезде, унося за собой, вместе с терпким лёгким ароматом, шлейф спокойной твёрдости и какой-то невероятной, невиданной Стамом раньше, свободы. Лис на мгновенье притормозил на пороге и, Стам готов был поклясться, подмигнул ему хитрым глазом. Оскал его в этот момент очень, ну, просто очень-очень походил на улыбку. Но поводок дёрнулся – и странный лис исчез вслед за хозяином. Стам был повержен. В голове царил сумбур, и он никак не мог определить, чего ему хотелось бы больше – быть вместе с таким мужчиной или самому стать таким, как он, хоть когда-нибудь. Уверен был только в том, что хочет ещё хотя бы раз на него посмотреть. Костяшки пальцев побелели, ржавое железо впивалось в ладони, а он всё висел и висел на нижней ступеньке, ожидая, когда предмет, так быстро захвативший все его мысли, снова выйдет во двор. Стам ума приложить не мог, что могло понадобиться такому человеку в их доме, но был уверен, что пришёл он ненадолго. И ошибся. В тот день незнакомец так и не вышел, а на следующий выяснилось, что он поселился на четвёртом этаже, в квартире капитана Альведоса, на прошлой неделе ушедшего в длительное плаванье. Альведосу он приходился близким другом, звали его Крон, приехал он по делам. Большего местным сплетницам выяснить не удалось, и Стам предвкушал, как изо дня в день будет по крохе вылавливать сведения самостоятельно, методом внимательного наблюдения и тщательного, но приличного прислушивания. Следить ему не пришлось. Всё сложилось намного удачнее. Отчим традиционно напился и традиционно принялся цепляться. Сначала доставал мать, но, не получив достойного отпора, заскучал и переключился на Стама. На обычные грубые придирки к его внешности и поведению Стам доогрызался до того, что взбешённый отчим схватил огромные ножницы, которыми обычно обрезались плавники у рыбы перед готовкой, и принялся гоняться за ним по квартире с недвусмысленным намерением кардинально изменить имидж пасынка. Пасынок был не согласен категорически, отличался редкостной прытью и юркостью, так что погоня изрядно преследователя вымотала и довела пьяные мозги до белого каления. В итоге жертва всё-таки была выловлена уже на лестнице, больно схвачена за волосы и унизительно, коленом в зад, плотно прижата к перилам. Стам пыхтел и яростно извивался, пытаясь вывернуться. Но держали крепко, ножницы плотоядно щёлкали где-то совсем близко, и Стам, зажмурившись, отчаянно надеялся, что хоть уши останутся целы, попутно планируя, как сбреет наголо остатки того, что останется после отчимовской экзекуции. А затем всё вдруг замерло: и болезненные рывки за голову, и щёлканье, и зубодробительные маты. Незнакомый глубокий сильный голос произнёс с лёгкими, почти ласковыми нотками укоризны: – Ну, что вы так, уважаемый? Зачем же? Мальчику очень идут длинные волосы. Железная хватка отпустила причёску, колено ослабило нажим, и Стам стремительно развернулся, готовый в считанные секунды слинять с поля боя. Крон сжимал запястье, недоумённо взирающего на него, отчима, и обезоруживающе ему улыбался. Глянув на длинные сильные пальцы, сомкнувшиеся на мохнатой, мускулистой, сплошь изрисованной наколками, клешне его мучителя, Стам шестым чувством ощутил, что попытайся отчим вырваться из захвата, это ему далось бы разве что звериным способом отгрызания пленённой лапы. Но, вместо этого, отчим неожиданно мокро хлюпнул носом и, роняя скупые пьяные слёзы, принялся жаловаться: – А что он как девка? Перед людьми стыдно! Патлы эти отрастил, мужикам глазки строит, задом крутит! И вообще, тощий какой-то, кости одни, никакой силы мужской в нём нет, и морда смазливая, точно, как у бабы! Обвинения были все обычные, но перечислял их отчим таким жалостливым тоном, почти изысканным слогом – не матерясь, таким искательным взором глядел на собеседника… Стаму показалось, что ещё немного – и отчим уткнётся Крону, который ниже его головы на полторы, в грудь и заплачет навзрыд. Но тот, видимо, предчувствуя такую возможность, отпустил, вяло повисшую в его ладони, руку, аккуратно снял с расслабленных пальцев кольца ножниц и похлопал расчувствовавшегося громилу по спине. – Ну, ничего-ничего, не расстраивайтесь так, всякое бывает. Я его заберу сейчас, – не глядя на Стама, Крон протянул ему ножницы и указал пальцем на лестницу вверх. – А вы отдохните, выспитесь – и всё покажется не таким уж трагичным. – Да-да, спасибо, – вежливо булькал несостоявшийся парикмахер, – а то, знаете, так горько иногда… Пашешь-вкалываешь, чтоб на ноги поставить, а он… Стам фыркнул. Отчима за пьянство выгнали с очередной работы, и сейчас они кое-как перебивались на его военную пенсию и на материнскую копеечную зарплату. Кроме того, он не сильно себе представлял, что благодетель имеет в виду под «поставить на ноги». Но думать об этом сейчас совершенно не хотелось. В ушах музыкой звучало волшебное «я его заберу», и, боясь, как бы Крон не передумал, Стам сжал ножницы и через ступеньку полетел наверх, к Альведосовской квартире. Крон нагнал его через пару минут, молча, открыл дверь и жестом пригласил входить. – Спасибо, – сказал Стам, оказавшись в прихожей. – Он бы точно меня обкорнал. - Не сомневаюсь, – Крон ухмыльнулся, снял пиджак, повесил на вешалку – А ты бы, парень, поменьше лез на рожон. - Сделать стрижку под ежа, сально шутить с девчонками и рассказывать всем, как я хочу попасть в военную академию? – Стам кисло сморщился и покачал головой. - Да уж… – спаситель взялся за подбородок и обвёл Стама внимательным взглядом, заставив потупиться и заёрзать на месте. – А ты что, действительно вертишь задом и строишь глазки? – Ничем я, допустим, ни перед кем не верчу, ещё чего не хватало! – Стам возмущённо сжал кулаки и, набравшись храбрости, с вызовом глянул на Крона. - А глазки почему бы и не построить? – Смелый, – Крон спокойно улыбнулся и Стам не смог понять, смеётся он над ним или, правда, хвалит. - Заходи. - А сколько вам лет? - Стам сам не понимал, почему спросил именно это и именно сейчас, стягивая потёртые кеды. - Достаточно, чтобы условности перестали иметь значение – можешь обращаться ко мне на «ты». Потом Стам был усажен в гостиной за большой овальный стол, накрытый белоснежной скатертью, под сень разлапистой домашней пальмы, росшей в большой деревянной кадке посреди комнаты. Напоен крепким ароматным чаем с мятными пряниками, подробно расспрошен о вкусах, интересах, проблемах и прочих жизненных обстоятельствах, а напоследок – проинструктирован о том, что если пообещает не пытаться кокетничать, то может приходить в гости, когда захочет. Только оказавшись на лестничной площадке, слегка ошалевший от внимания и собственной удачи, Стам понял, что так нигде и не заметил странного лиса в шлеме. Через какое-то время Стам уверился, что Крон приглашал не просто из вежливости. Он ни разу не отмахнулся от него, ни разу не сказал, что гость пришёл не вовремя или, что ему некогда и он не в настроении. Поначалу Стам старался не наглеть и, как ему казалось, выдерживать приличные интервалы между визитами, чтобы не казаться навязчивым, или, чего доброго, не намозолить глаза. Но, в очередной раз возвращаясь со своих таинственных дел, о которых ничего конкретного говорить не хотел, Крон сам манил Стама рукой, подкармливал его обедами, завтраками или ужинами, и не выгонял раньше, чем вежливый Стам сам решал необходимым уйти. С Кроном было комфортно. Ещё никогда и ни с кем Стам не чувствовал такой лёгкости. Они могли разговаривать или разбрестись по разным углам и заниматься своими делами, нисколько не стесняя друг друга. А ещё Крон был удивительным рассказчиком. То, что он иногда описывал, было настолько захватывающим и невероятным, что часто Стаму не верилось, что такое могло происходить на самом деле, по крайней мере, в рамках его скудных познаний о мире. Но он ни на секунду не посмел бы усомниться в правдивости Кроновых слов. Стам готов был верить всему, что ему скажет Крон, и сделать всё, что он ему скажет. И в этом он был не одинок. Все соседи, независимо от возраста и образа жизни, при виде Крона подтягивались, становились удивительно воспитанными, при разговоре с ним всегда улыбались и как-то оттаивали. Стам чувствовал это влияние на себе почти каждый день и в непосредственной близости. Под взглядом непроницаемо чёрных, живых, блестящих глаз всегда хотелось быть в тонусе и как можно лучше, и, одновременно, понималось, что можно оставаться самим собой, ничего не изображать и не скрывать. Кроме одного. Стам страшно боялся проколоться и показать, насколько сильно он влюбился. Его ведь сразу предупредили – не кокетничать. Он, на самом деле, не слишком-то это и умел. При его склонностях и окружении активная практика могла бы привести к плачевным результатам. Да, и не смог бы он этого сделать при таком количестве эмоций. Поэтому Стам терпел, и скромно воздыхал втихаря, часто не высыпаясь по причине бурных ночных фантазий, болезненно сладких и мучительно смущающих при последующем взгляде на их объект во плоти. А лис был, действительно, странным. Иногда Стам готов был поклясться, что в его насмешливых глазах читается знание обо всех Стамовых стыдных секретах, и можно было только порадоваться, что животные – существа не говорящие, и лис ничего не расскажет своему хозяину. Звали питомца Ехо. Он почти всегда сопровождал Крона в его походах, а иногда даже бегал куда-то один. Дома он обычно дрых или лениво валялся в кухне на мохнатом коврике под батареей, зевая и ворочаясь с боку на бок. Когда Крон обращался к нему, У Стама всегда было ощущение, что разговаривает он не с животным, а с близким другом или коллегой, в общем – как с равным. Естественно, даже как-то в голову не приходило, что его можно погладить или ещё как-то приласкать. И не то, чтобы Стаму казалось, что в ответ на это он может укусить, просто это было как-то неуместно и бестактно, как если бы он вдруг решил почесать за ухом самого Крона. Мяч был уже почти в воротах, когда Стам задрал голову, привычно нацелившись взглядом на балкон четвёртого этажа, и увидел там силуэт, который был, бесспорно, важнее любого гола. В груди ёкнуло, а оттуда гулко ухнуло в живот, растекаясь приятным теплом. Стам застыл на месте, расплылся в счастливой улыбке и замахал рукой, почему-то уверенный, что Крон на него смотрит. Вокруг возмущённо загалдели, в щёку стукнулась, не ожидавшая такой резкой остановки, рыба-бабочка, мяч тут же перешёл к кому-то шустрому. Но Стаму было уже всё равно. Дождавшись ответного взмаха, он сорвался с места, и, щурясь от яркого утреннего солнца, вздымая пыль, бросился к дому.

***

– Мог бы игру и закончить… – пробормотал Крон, глядя на несущегося через двор Стама. Пшеничные волосы растрепались, тельняшка, размера на три больше, чем нужно в действительности, сползла с острого плеча. – Как есть, жеребёнок… Он отхлебнул из чашки, наблюдая, как солнечные лучи, пробиваясь сквозь листья, залихватски полосуют худую фигурку, широко улыбающуюся на бегу. Напиток горчил. Кофе тут не было, а то, что его заменяло, стояло далеко от идеала. Но, не додумавшись взять пару пачек из дома, приходилось довольствоваться тем, что есть. – Сейчас придёт, – хмыкнул Крон, входя с балкона в кухню. – Мальчишка? – Ехо сонно плямкнул и отвернулся мордой к батарее. – Вроде, к нам тут ещё кто-то ходит, – Крон покачал головой. – Ну, кого зовём, тот и ходит, – Ехо пожал плечами. – Ходит-бродит… Бедный мальчик, – он притворно хныкнул. – Почему же бедный? – удивился Крон. – Скоро все руки себе в мозоли сотрёт, о тебе мечтаючи, – тот, кто ни разу не слышал, как смеётся Ехо, мог бы подумать, что его сотряс мощный приступ сухого кашля. – Да ну тебя, пошляк, – Крон махнул на него рукой и сел за стол. – Можешь ещё поспать пару часов, а потом будем строить планы. Пора закругляться. Сроки поджимают. И я хочу домой. Чёрт, почему тут есть кефир, есть чай, есть даже лимонад, а кофе нет? Молодые рьяные Странники, только дорвавшиеся до практики, таких заданий не любили. Не нужно было куда-то бежать, сражаться, подвергаться опасности, особо геройствовать, в их понимании, было не нужно. А Крон видел в таких обстоятельствах отличную возможность отдохнуть. К тому же, авторитетно считалось, что ему нет равных в дипломатии. Среди студентов ходило множество мифов о том, кого, когда и на что любимому преподавателю удалось уломать. И не все они были выдумкой. Дело было не таким простым, как могло показаться на первый взгляд. Договор с лисами Пустошей планировалось заключить уже давно. Но, как часто бывает с долго откладываемыми делами, контакт пришлось налаживать непосредственно тогда, когда их союзничество могло весьма пригодиться в очень скоро предстоящей военной кампании. Юркие, хваткие, хитрые лисы, с высоким уровнем интеллекта и не менее высоким уровнем умения выживать были просто идеальными шпионами в мире, где никто даже заподозрить в них не сможет мыслящих существ. Конспиративное мастерство неоспоримо доказывалось тем, что даже в их родном мире, люди, живущие с рыжими в плотном соседстве многие века, понятия не имели, что лисы, заменяющие здесь и кошек и собак, умеют говорить. Интерес представляли именно обитатели Пустошей. Городские лисы в большой степени стали питомцами, притирающимися к плодам человеческой цивилизации, растеряли сноровку в преодолении неудобств самостоятельной жизни, остроту мышления и дух авантюризма, присущий, живущему общинами, смелому и изворотливому «дикому поголовью». И, вот, уже целый месяц Крон и Ехо пытались договориться со старейшинами объединённых свободных стай о сотрудничестве. Их постоянно в чём-то подозревали, старались продаться как можно выгоднее, юлили, соглашались, передумывали, совещались, принимали решение, меняли решение, выдвигали новые условия, делали шаги навстречу, сомневались, шли на уступки, а потом, снова и снова, – на попятную. Отличающийся признанной выдержкой, Крон с каждой встречей с уважаемыми стариканами чувствовал, что спокойствие даёт слабину, и ему всё больше хочется потрясти кого-нибудь за рыжие шкирки. Это было одной из причин, по которым дело нужно было закончить в ближайшие дни. Стама подмышку – и прочь отсюда. Альведос, в своём мире именуемый Александром, облюбовал это место во время одного из заданий. Во время того же задания они сдружились с Кроном, и тот помогал другу обустраиваться, когда Альведос решил «свить тут одно из гнёзд». По его словам, здесь имелось много того, что было им любимо дома ещё в детстве и юности, а потом исчезло или сильно изменилось. Он умилялся даже мелочам, вроде кефира в треугольных картонных пакетах или громоздкому кожаному дивану в заклёпках, с практически плоской высокой спинкой, который, кстати, полюбился и Крону своей обволакивающей спокойной удобностью. Поэтому большую часть свободного времени Альведос проводил в этой ностальгической копии своих воспоминаний, наслаждаясь отдыхом или используя свои капитанские навыки. Сейчас он, соответствуя официальной версии, действительно, ушёл в долгосрочное плаванье, используя отпуск со стороны основной работы, и его пустующая квартира оказалась весьма кстати. Он предупредил Крона о мальчишке. Просил обратить на него внимание. Альведос узнал о своих способностях всего несколько лет назад. Такой короткий срок сознательного пребывания в роли Странника не давал ему возможности наверняка определить подобного себе, но позволял почувствовать такового с большой степенью вероятности. И сущность Стама вызывала у капитана большие подозрения. У Крона же она не вызвала ни малейших сомнений. Пока ничем не спровоцированная, в Стаме дремала мощная сила. И Крон уже предчувствовал, как упоительно будет её раскрыть, перетащив малыша в условия Школы. В том, что Стам согласится, Крон был уверен. Мальчишка не подходил своему окружению настолько, что было вообще удивительно, как ему удалось сохранить столько непосредственности, не стать запуганным и забитым, старательно скрывающим свои интересы, созданием. И вообще – выжить. Трель дверного звонка была такой же нетерпеливой, как, наверняка, подпрыгивающий по ту сторону двери, гость. «Играл бы себе с малышнёй. Энергию-то девать некуда…» Крон фыркнул, шагая в коридор. Однако, врать себе он бы не стал – привязанность мальчишки ему льстила. Со Стамом всегда было удобно. Развлекать его специально не приходилось. Только, когда хотелось. При ином раскладе он сам находил себе занятие. Тихонько сидел в уголке, что-нибудь рассматривая, читая или просто задумавшись, и никогда не выглядел скучающим. Не дёргал и не приставал, тонко чувствуя настроение Крона. Слушал он всегда, разинув рот, с таким искренним любопытством, что опытный рассказчик, лектор со стажем, Крон иногда ловил себя на, казалось, давно забытом остром удовольствии от процесса повествования. Они много смеялись, играли в дурацкие настольные игры, под которые у Альведоса был отведен целый ящик, пили чай, иногда гуляли по окрестностям, а по вечерам сидели на крыше, наблюдая, как в аквариум слетаются на ночёвку разнокалиберные яркие рыбы. Аквариум, к слову, сварганил деятельный Альведос, называя его голубятней. Крон, не стесняясь, пользовался тем, что общество Стама снимает напряжение, остающееся после безрезультатных нудных переговоров, жующихся изо дня в день, как жвачка. Даже его молчаливое присутствие наполняло пространство светом и свежестью, энергией юности, особенным, искрящимся теплом. Крон впитывал. И с лёгкой грустью думал о том, что, по прибытии в школу, у них больше не будет возможности так плотно и так запросто общаться. Там будут преподавательско-студенческие отношения и постоянная куча дел. Того, о чём говорил Ехо, Крон не мог не заметить, но предпочитал на этом не сосредотачиваться. В возрасте Стама влюбляться было естественно, причём, часто и сильно. Он впервые встретил человека, который по доброму к нему относится, проявляет к нему внимание, с которого можно брать пример, на которого можно положиться. Естественно, что он придумал себе чувство. Это пройдёт, когда в его жизни появятся другие интересные люди. А пока это было, в некотором смысле, даже удобно. Если у Стама не будет причин строить глазки кому-то другому, кроме Крона, есть большой шанс довезти соблазнителя до Школы без лишних синяков и психологических травм. – Ничего, что я так рано? Ослепительно улыбаясь, Стам сталкивал с ног растоптанные кеды. – Ничего-ничего, – Крон зевнул. – Чай будешь? – Буду, – Стам кивнул и, не дожидаясь приглашения, проскочил мимо хозяина в комнату. Крон вскипятил чайник, заварил чай, сделал колбасно-сырные бутерброды и насыпал в вазочку побольше пряников. Он знал, что Стам дома не особо сытно питается, но от предложенной основательной пищи часто отказывается из гордости, стыдясь показаться голодным. Зато пряники, сушки, пирожные, бутерброды и прочий сухой корм уплетает без зазрений совести. Так что Крон пытался смягчить тут и там изящно выпирающие кости хотя бы таким нехитрым способом. Ехо недовольно ворочался, всем своим видом показывая, как сильно ему мешают спать. На нём был несколько больший груз в доле их общей миссии: иногда он оставался после основных переговоров, пытаясь втереться в доверие, ведя личные беседы с полезными особями, принимая участие в лисьих развлечениях, наутро возвращаясь с гудящей головой, и часто покаянно ноя, как он соскучился по жене и детям. Крон был уверен, что Ехо не изменяет своей Ише, подобные ему выбирали партнёра раз и навсегда. Однако, Крон подозревал сложные моменты. Напарник не признавался, но было очевидно, что интимных предложений ему делали предостаточно, и, скорее всего, в не слишком целомудренной форме. Крон сгрузил снедь на поднос, и поспешил покинуть кухню, которая служила некоторым спальней. Он предлагал Ехо спать в комнате, на диване. Но тот упёрся, желая полностью войти в образ. – Интересно, у тебя вся одежда с чужого плеча? Своей нет? – задумчиво спросил Крон, разливая чай по высоким гранёным стаканам в чеканных подстаканниках. Стам ещё раз подтянул брюки, сползающие, несмотря на потрескавшийся кожаный пояс с ржавой армейской бляхой, застёгнутый на, самостоятельно проделанную в основательной дали от основных, дырку. – Ага, вся… - Стам вертел в руках, стянутый с полки, многомачтовый парусный корабль. Альведос делал их сам, ювелирно используя подручные материалы. Корабли и рыб. Размещая на специально отведенном стеллаже у окна в живописном порядке. – И в школу так ходишь? – удивился Крон. – Ну, да, – Стам поставил макет на место. – Отчим говорит, я ещё маленький, чтобы модничать. И ещё… – Стам замолчал, забрался коленями на стул, сложил руки на высокой резной спинке, умостил на них подбородок. И со вздохом уставился в окно. Утреннее солнце мягко высветило лёгкий румянец, предательски проявляющийся на печальном профиле. – Ещё он говорит, что так я буду меньше провоцировать всяких грязных мужиков, готовых навести позор на его благородные седины. Представляешь? – Стам глянул на Крона и коротко рассмеялся. – Так и говорит – седины. Ты ж видел эту совершенно лысую башку! В каком месте у него благородство, я вообще туго представляю… Стамов отчим, очевидно, не понимал, что, спадающая попеременно то с правого, то с левого плеча, тельняшка провоцирует больше, чем то, что было бы Стаму по размеру. Или понимал?.. Крон непроизвольно сжал кулаки. – Так это что, его обноски? – Не-е, – Стам любовно подёргал ткань на груди. – Это папкино. – Ты его помнишь? – Крон махнул рукой над столом, приглашая к чаепитию. – Да, немножко, – Стам шаркнул стулом, придвинул к себе стакан, по обыкновению, набрал дымящуюся жидкость в чайную ложку, подул и хлебнул. – Он добрый был. Выпить тоже любил, но не дрался никогда. Наоборот – играл со мной. Он на мебельной фабрике работал, от него всегда так пахло здорово – лаком и краской, деревом даже немного. Вот, вроде, химия, а для меня этот запах всегда был вкусным, уютным каким-то и тёплым. Я даже сейчас его когда чувствую, мне спокойно становится, словно я спрятался в безопасное место. Чистая одежда не помогала – запах в кожу въелся, особенно в руки. Помню, как он сажал меня к себе на плечи, придерживал за ноги, чтобы я не свалился. Это особенно здорово было на всяких парадах, когда толпа, и снизу ничего не видно. И, вот, плыл я в лаково-древесном коконе, как будто растущем из папкиных больших ладоней, и разглядывал шарики, бантики, ленты и флаги… Здорово было, – сияние во взгляде вдруг потухло, голос стих, Стам уставился в чай. – А потом война началась. Его ещё в первый год убили, мне тогда пять было. А после заключения мира… этот прибился, лысый, почти сразу. Мы тогда еле концы с концами сводили, так что он нас, вроде как, спас… – Стам! – пронзительный женский голос, просочившийся в открытую форточку, заставил хозяина имени вздрогнуть. Мать Стама была тихой, незаметной женщиной. Даже слишком тихой. Могло показаться, что она вообще не замечает Стама, забывает о его существовании, пока не возникает необходимость куда-нибудь за чем-нибудь его послать. Она вообще походила на серую тень, которой давно ничто особо не интересно, машину, механически, на автопилоте исполняющую домашние и, вероятно, супружеские обязанности. И когда ей приходилось вслух заявлять о себе, звучало это странно и неприятно, как скрип плохо смазанных дверных петель. Голос был нервным и дёрганным, грозящим сорваться, отзвякивающим истерическими нотками, словно ему неуютно было на открытом воздухе, и он спешил снова скрыться в недрах хозяйки. – Стам! – дребезжащих ноток в голосе стало ещё больше. – Она не всегда была такой, – сказал Стам, словно извиняясь. - После того, как отец умер… А раньше она и смеяться умела, и я знал, что она меня любит. Да нет! – он хлопнул себя по лбу. – Я и сейчас знаю! Просто она замкнутая очень… Да, Ильма любила сына. Несмотря на всё её кажущееся равнодушие, Крон был в этом уверен. Тогда, месяц назад, войдя в подъезд и обнаружив «тёплую» семейную сцену с ножницами, он сразу понял, что стрижкой громила не ограничится. От него за версту разило яростью, раздражением, ненавистью и… тем, что, собственно говоря, все остальные эмоции и порождало. Именно эта основа впоследствии сподвигала Крона как можно чаще извлекать мальчишку из дома, не позволяя лишний раз попадаться на глаза отчиму. И мать Стама тоже знала, чего можно ожидать от мужа. Если бы Крон не подоспел вовремя, страшно было подумать, чем всё могло закончиться. Проходя мимо распахнутой в пылу погони двери, Крон увидел её. Ильма стояла в коридоре, и в ней сложно было признать тихоню, редко поднимающую взгляд. Сейчас в этом взгляде, упёртом в спину мужа, пламенем бушевала такая отчаянная ненависть, что, казалось, она может проткнуть не хуже самого острого лезвия. Однако, не слишком на это надеясь, женщина сжимала в руках длинный кухонный нож. И у Крона ни на секунду не возникло сомнений в том, что при надобности она решится им воспользоваться. – Ста-а-ам! – это уже походило на какую-то странную песню. – Я пойду, – Стам вздохнул и встал. – Наверное, в магазин нужно. Спасибо за завтрак. Можно попозже зайти, или у тебя дела? – Заходи, – Крон задумчиво кивнул. – Дела у меня ночью. – Хорошо, – Стам заулыбался, – до ночи я успею! Тебе ничего купить не надо? – Ста-а-ам! «Валерьянки, с вашей-то семейкой…» Крон ухмыльнулся, и вслух ответил: – Нет, ничего. Ты… поосторожней там. Странное тревожное ощущение вдруг прорезало спокойствие, заставив выдать это напутствие. – Да что со мной сделается? – Стам смущённо порозовел. – Я ж в магазин. И убежал, прошуршав в коридоре, обуваясь, и хлопнув дверью. Крон потёр переносицу, нахмурился и замер, прислушиваясь к себе. Подошёл к громоздкому деревянному кубу радиоприёмника. Зелёный огонёк забегал по шкале частот, повинуясь поворотам железного колёсика-шестерёнки. Новости, сводки с далёких фронтов, хозяйственно-полезные передачи, радио-спектакли, разудалые эстрадные выступления… Крон отпустил колёсико, когда сквозь пластмассовую бежевую сетку в комнату полилась блюзовая мелодия, лёгкая, светлая и немного печальная. Не помогло. Откуда эта глухая тревога, противно тыкающаяся в грудь маленькими коленками? Никакой явной опасности не было и не предвиделось до совсем скорого отбытия из этого места. Тогда откуда? И ещё… «Помни… меня…» – Чёрт! – прошипел Крон, прижимая ладонь к шее, к тому месту, где пульсом бешено забилось дыхание. «Опять…» Он не десятками – сотнями лет старался не откапывать это воспоминание. Ему казалось, оно давно поблекло, спрятанное под грудами новых встреч, битв, влюблённостей, душевных драм, путешествий, важных дел, потрясений и переживаний. Ему казалось, ничто и никто не в силах заставить его смахнуть пыль с призраков прошлого, скромно притихших в тёмных углах сознания. Казалось. А теперь… Словно это только вчера стоял он над погребальным костром, онемевший, застывший, холодный и тяжёлый, как неподвижный валун над пропастью. Силясь хоть как-то выразить, выпустить наружу туго спёкшееся в груди нечто, сплетенное из обиды, вины, утраты, отчаянья… целой кучи шипастых оттенков, впившихся и рвущих внутренности едкой острой болью. Но – ни слёз, ни крика, ни движенья, ни даже слабого стона. Он так ни разу и не заплакал после этого, словно все эмоции вышли из него ещё там, на Площади… Ни заплакать, ни размозжить об стену какой-нибудь горшок. Всё осталось внутри. Только соотечественники ещё долго держались от него на почтительном расстоянии, то ли, опасаясь повторения того, что проявилось в аффекте, то ли из уважения к его горю. Намного позже, наконец посмотрев на себя в зеркало, он увидел, какого цвета стали его волосы. Всё остальное осталось внутри. И, как оказалось, хранилось там веками, в целости и сохранности. Крон сам не мог понять, что спровоцировало сдвиг пластов памяти, вытолкнув наверх самые нижние. Он просто стоически, уже несколько дней боролся с волнами накатывающей горечью, с похожим на тошноту ощущением внутреннего дисбаланса, изо всех сил стараясь полностью не провалиться во власть ужасающе чётких картинок из прошлого. Он никогда не был склонен к рефлексиям, умел делать полезные выводы из прожитого и идти дальше с удачно накопленным опытом. Но сейчас, словно кислотная капля упала на душевное равновесие, и разъедала его, медленно и уверенно, в образовывающуюся дыру показывая, что на самом-то деле травма за все эти столетия не просто никуда не делась, а всегда была при нём, значительно, хоть для него и незаметно, влияя на поступки, корректируя характер. Пусть он и мог спокойно упомянуть в разговоре с другом, что «в глубокой юности любил мальчика, который потом погиб». Мог даже вскользь рассказать, как и почему. Оказывается, это были просто слова, скорлупки, которые какой-то защитный внутренний механизм сделал пустыми, не вызывающими никаких эмоций, и тем самым создающими иллюзию, что всё это, действительно, потеряло силу и значение. На самом же деле оно до сих пор могло сочиться ядом. Крон поёжился, чувствуя приближение очередного приступа. Тоскливо глянул на грязную посуду и крошки, усеявшие белую скатерть. Надо бы убрать… Он развернулся и пошёл к двери, чувствуя себя издыхающим животным, предусмотрительно уползающим из дома. Нет, не боялся, что начнёт бить посуду или ещё что-то в этом роде – он давно научился контролировать вспышки агрессии, так как знал, чем они могут быть чреваты. Просто даже спящий на кухне Ехо сейчас был лишним. А воздуха было мало, стены словно нагнулись вниз и давили, тесно стало до головокружения… Крон хлопнул дверью и пошёл вверх по лестнице.

***

Мать сунула Стаму в одну руку жёлтый эмалированный бидон, в другую – деньги. Кинула нейтральное «купи кваса и хлеба». И он уже собирался уйти. Но она вдруг неожиданно положила руки ему на плечи, а потом притянула к себе и обняла. Несколько секунд Стам ошалело вдыхал ароматы кухни, впитавшиеся в синее платье, и разглядывал, расплывающиеся вблизи, зелёные цветочки на нём. А потом уронил бидон и крепко обхватил руками мать, зажмурившись, уткнувшись лицом в тёплую шею. В груди что-то ужасно болезненно рвалось, глаза предательски жгло. А мама легко провела ладонью по его волосам, и тихо, но непривычно твёрдо сказала: – Держись за него. Крепко. Он хороший человек. Она резко отстранилась, отвернулась и ушла на кухню. Словно этот неожиданный всплеск нежности был лишь плодом фантазии Стама. Он стоял, смаргивая слёзы, пытаясь переварить произошедшее и услышанное. Мать явно говорила не об отчиме. Значит, детский страх, что она на самом деле перестала замечать собственного сына, перестала что-либо чувствовать к нему, интересоваться тем, что с ним происходит, был напрасным. Она любит его и одобряет его дружбу. Стаму хотелось засмеяться. До этого момента он даже сам не осознавал, насколько ему этого не хватает – маминого внимания, знания, что она о нём думает. Словно расслабилась в груди какая-то натянутая до этого струна, затопило по самую макушку приятным теплом, чувством защищённости, надёжного тыла, искрящейся радости, от которой даже самые тёмные углы в коридоре показались светлее. Стам подобрал бидон, отыскал укатившуюся под ванну крышку и, всё ещё шмыгая, пошёл на улицу. Погода была чудесная. Радужные рыбы сновали над головой, переливаясь и порхая плавниками. До моря нужно было минут двадцать тарахтеть на трамвае, но его свежий запах свободно витал в воздухе, будоража фантазии о путешествиях, невнятные, но наполняющие желанием мчаться, стремительно двигаться куда-то, убегая от скуки и серости… Стам пинал консервную банку, размахивал бидоном, и под этот дребезжащий аккомпанемент напевал услышанную на днях по радио банальную бравурную песенку про неунывающего солдата и ждущую его девушку. Песенка была дурацкая, и он тогда фыркал, вслушиваясь в нелепые слова. Но сейчас это не казалось важным. Стаму было хорошо. Словно маленькое солнце светило и грело прямо в центре груди. Красный-рыжий-бежевый кирпич домов, потрескавшийся асфальт, даже пивные ларьки – всё было ярким и каким-то добрым. Весь мир казался добрым. Из кондитерской высыпала стайка малышни, с которой Стам недавно гонял мяч. Наверняка, привезли свежие пирожные. Стам облизнулся. Если останется сдача, можно будет позволить себе любимое – маленькую корзинку из теста, полную бисквитно-кремовых грибов. Или лучше потратить копеечный остаток на лимонное мороженое в картонном стаканчике? А ещё лучше будет сходить в кино. Стам пробежался взглядом по красочным рисованным афишам, украшавшим фасад кинотеатра «Союз». Он любил приходить в этот, с глубокого детства знакомый, огромный зал с плотными рядами неудобных деревянных кресел, пахнущий бумагой, пылью и ожиданием чуда. Особенно здорово бывало, когда кроме него на сеанс почти никто не приходил. Тогда, без постороннего отвлекающего присутствия, казалось, что все киношные перипетии происходят именно с ним. Он любил фильмы. Больше всего про любовь, и про приключения. И часто думал, что это немного странно. Не про любовь, конечно, это как раз было понятно. А про великие битвы прошлого и подвиги героев. Кажущийся парадокс был в том, что Стам не испытывал ни малейшего желания связываться с военной деятельностью в окружающей его реальности. И дело было не в страхе или слабости. Просто доступная военная деятельность казалась ему до ужаса серой и банальной, рутинной какой-то, и по форме, и по содержанию. Он не понимал смысла постоянных дурацких войн, ведущихся из-за дележа территорий, или желания одного правительства доказать другому своё превосходство. Его раздражало, что мальчишки с детства мечтали попасть в военную академию, и стать потом «достойными воинами» родимой армии. Стам не представлял, как можно хотеть просто получить в руки оружие, получить право кого-то убивать. Воевать, по его мнению, нужно было за что-то, ради чего-то хорошего, и только тогда возможно геройство. И в фильмах было именно так. Там были великие цели и благородные люди, судьбоносные сражения, глядя на которые, Стам немел и замирал в кресле, вцепившись в жёсткие подлокотники, всем своим существом стараясь проникнуть туда, в разворачивающееся на экране. «Но его я лучше позову на фильм про любовь, – глядя на солнце, Стам жмурился, как кот, наевшийся сметаны, – и придумаю себе, что у нас свидание…» Резкий грубый рывок за руку так сильно контрастировал с, наладившимся было, настроением, что первые несколько секунд Стам просто ошарашенно хлопал глазами, позволяя тащить себя, словно безвольную куклу. И опомнился, только когда его плотно прижали к кирпичной стене в узком зазоре между домами, и прямо перед его лицом объявилась веснушчатая рожа Битила Ржавого. – А чему цыплёночек так радуется? – злобное ехидство так и булькало в хриплом низком голосе. – Или лучше называть тебя цыпочкой? Они были ровесниками. Даже день рождения у них был с разницей в два дня. Только Стам свои не отмечал – было не за что, да и приглашать было особо некого, а Битила родители баловали шумными празднованиями с дворовыми и школьными приятелями. Однако, если Стаму навскидку нельзя было дать и шестнадцати, Битилу обычно давали больше. И он был раза в два крупнее своей постоянной жертвы. Стаму роль жертвы совсем не нравилась, и он бы с удовольствием избежал навязчивого внимания своего мучителя, но тот доставал его ещё с младших классов, и с возрастом интенсивность и жёсткость стычек только увеличилась. С появлением Крона, стычки из людных мест переместились в закоулки и подворотни. А Стам был слишком гордым, чтобы пожаловаться, поэтому на вопросы о синяках и ссадинах обычно хмуро отмалчивался, делая вид, что это обычные мальчишеские разборки. Хотя, какие там разборки? В железной хватке Битила Стам и пальцем пошевелить не мог. – Отстань! – Стам сердито хмурился, безуспешно, как всегда, пытаясь высвободиться. – Думаешь, сильно умно пошутил? Я такое каждый день слышу. Пусти! Он особенно ръяно дёрнулся. И сдавленно вскрикнул, когда Ржавый остервенело встряхнул его, стукнул спиной о стену, и придвинулся так плотно, что Стам почувствовал на лице горячее дыхание, отдающее спиртными парами – Стам знал, что мать Битила гонит самогон, а он иногда таскает его и распивает с приятелями, отчего их общее самомнение разбухает до ужасающих размеров. Напиваться считалось круто и очень по-взрослому. Как и лупить Стама. – Лаять вздумал? – почти нежно прошептал Битил. – Значит, я для тебя недостаточно умный, говоришь? – Ты тупой! – Стам понимал, что зарывается, но остановиться не мог. Слишком сильно жгла обида и стыд от осознания собственной беспомощности. И от того, что ему так бесцеремонно испоганили так чудесно начавшийся день. – Что тебе надо?! – Что надо? – жуткая нежность в грубом голосе стала ещё более ядовитой. – То, что наверняка получает от тебя достаточно умный, сладенький, чистенький фраер, за которого ты всё время прячешься, как трусливая шавка. – Я ни за кого не прячусь! – возмутился Стам. – И Крон не сладенький и не фраер! А чистота никому не помешает, особенно некоторым! – он демонстративно потянул носом и поморщился. – Вот, ты меня сейчас и почистишь, - злое шипение било по лицу не хуже оплеухи. Стам вдруг почувствовал сильное давление на плечи. – Старательно вылижешь, как верный питомец. Уверен, ты в этом мастер. – Я не понимаю… – растерянно пробормотал Стам, стараясь пальцами вцепиться в щели между кирпичами, чтобы не поддаться этому настойчивому нажиму. – Хорош изображать невинность, - Битил прижался к Стаму всем телом и слегка потёрся. И Стам почувствовал. Жар бросился в лицо, заставив полыхать даже уши и шею. Волна удушливого стыда тисками сдавила горло. Стам судорожно, по-рыбьи хватанул ртом воздух. – Понял, - пропел Битил. – Я вижу, ты понял, – и нажал на плечи ещё сильнее. Словно всеми своими острыми углами впилась в тело реальность. Оплеухи, тумаки, оскорбления… День за днём меняющие цвет фингалы, ноющие рёбра, пластырь и йод на ссадинах… Можно сказать, к этому всему Стам привык. Привык платить этим за право быть таким, как ему нравится. Но, что может произойти такое, он даже не представлял. Широко распахнутыми глазами он смотрел в лицо Битила, словно стараясь отыскать там подвох. Но тот неумолимо продолжал прессовать его плечи. В глазах напротив плескалось что-то нехорошее, совсем незнакомое, а бьющее в лицо дыхание было хриплым и сбивчивым. – Не надо… Пожалуйста… – прошептал Стам. Он никогда раньше не просил о пощаде. Но откуда-то из-за ушей в грудь, а потом в живот стекал противный обжигающий холод, словно под кожей перекатывался сухой азот, какой обычно клали в холодильники с мороженым. Из живота холод опускался в ноги. Они онемели и словно стали деревянными, болью отзываясь на настойчивое давление сверху. Казалось, они не согнутся, даже, если он захочет. Хватка отпустила левое плечо, и на какую-то секунду Стам наивно подумал, что сейчас окажется на свободе. Но Ржавый освободил руку только для того, чтобы наотмашь ударить его по лицу. От толчка и острой боли окружающее жёстко вздрогнуло. В голове зашумело, перед глазами поплыло. Под носом стало тепло, мокро и щекотно. Ноги обмякли и сами собой подогнулись, что тут же было использовано, и плохо соображающий Стам всё-таки оказался на коленях. Сквозь гулкий звон в ушах, словно откуда-то из металлической трубы, донеслось злое: – Расстёгивай и работай… И имя собственное, которое, по мнению Битила, должно было обозначить, чем теперь Стам всю жизнь будет заниматься. – Откушу ведь, – прохрипел Стам, собираясь с мыслями, с ненавистью вперившись в маячившую перед лицом вздыбленную ширинку. – Только попробуй! – его больно схватили за волосы и ткнули носом в шершавую джинсовую ткань. – Думаешь, он с тобой всегда возиться будет? Поимеет и свалит к своей фраерской жизни. А я останусь. Так что лучше слушайся – целее будешь. «Всё равно откушу!» Стам поджал губы и потянулся к собачке молнии, сдерживая подкатывающую к горлу тошноту. И тут Ржавый взвыл. Громко и дико. Отпустил волосы Стама, отскочил в сторону, и Стам увидел, вцепившегося в его щиколотку мощными белоснежными клыками, Ехо. В сумраке закоулка глаза его светились красным, и рычал он так… глубоко, глухо, страшно… Стам никогда не слышал, чтобы лисы так рычали. Придерживаясь руками за стену, Стам встал на дрожащие неверные ноги и стал пятиться в сторону улицы. Битилу явно было не до него. Он тряс ногой, пытаясь сбросить с неё мёртвый захват челюстей, и отборно матерился. Скосив глазом на Стама и увидев, что тот уже в состоянии передвигаться, Ехо разжал зубы и пошёл следом за ним. Тоже задом вперёд, хищно оскалившись и продолжая угрожающе рычать. Битил подобрал с земли кусок ржавой трубы и размахивал им перед собой, топчась на месте и прихрамывая. Штанина на правой ноге потемнела и прилипла к телу. – Убью! Всех вас уделаю, падаль! И скотину эту, и мужика твоего, и тебя! – он ревел, захлёбываясь бешенством. – Кишка тонка! – в горле бурлила бессильная злость, делая голос звонким и сильным. – Его тебе никогда не достать! – прозвучало гордо, так, словно это непобедимость Крона спасла Стама, а не зубы Ехо. Но что-то ещё давило, что-то мешало развернуться и бежать прочь. – И… И он заберёт меня отсюда! Я свалю вместе с ним! И теперь он, наконец, побежал. Бежал быстро и долго, почти не разбирая дороги, пытаясь развеять по гудящему в ушах ветру раздирающие на части эмоции. А потом плюхнулся на ступеньки гастронома, закрыл лицо ладонями и разрыдался. Удивлённо косились пьянчужки, осуждающе качали головами чистенькие девицы, жалостливо вздыхали тётки с авоськами. Но никто его не трогал. А слёзы всё лились и лились, и вместе с ними выходили шок, напряжение, страх, оставляя после себя тревогу и серую тоску. Опутывало безнадёгой. В голове навязчиво крутилось неприятное колючее слово. «Свалит… свалит… свалит…» Стам до сих пор старался не думать о том, что когда-нибудь Крон уйдёт, гнал от себя эти мысли, хоть и понимал, что это неизбежно. И, вопреки собственным горячечным выкрикиваниям, Стам сильно сомневался, что Крон может взять с собой такого, как он. Закончит свои дела, уйдёт навсегда и благополучно забудет о хлипком приставучем соседе, которого пригрел, вероятнее всего, из жалости. И тогда вернётся тусклая жизнь с побоями и непониманием. И, видимо, взросление, оказывается, должно было ознаменоваться ещё и посягательствами, которые ему самостоятельно вряд ли долго удастся сдерживать. Да какое там долго?! Если бы не Ехо... И что потом?.. И вообще, представив, что в его жизни больше не будет Крона, Стам почувствовал такую боль, что на секунду перестал дышать, а потом рыдания возобновились с новой силой. Шершавый сухой язык лизнул запястье, в бок толкнулось что-то мохнатое и тёплое. От неожиданности Стам затих и, наконец, постарался сфокусироваться на окружающем. Рядом сидел Ехо в съехавшем на бок шлеме и так сочувственно смотрел на Стама, что тому показалось, что сейчас лис начнёт его успокаивать. Возле Ехо стоял бидон. Стам даже не помнил, когда выронил его, и уж точно не подбирал. Ехо позаботился даже о крышке, которая вечно норовила куда-то укатиться. Не успев сообразить, что делает, Стам обнял его за шею, подгрёб к себе поближе, и тесно прижался к мощному лисьему телу, приятно пахнущему сухими листьями и какими-то специями. Ехо послушно положил голову ему на плечо и печально вздохнул в самое ухо. Два объятия, которые разделяло всего несколько минут, словно случились по разные стороны глубокой тёмной пропасти, раскроившей жизнь на две половины. И Стам вдруг кристально ясно понял, что теперь всё будет по-другому. Это не было страшным ощущением. Он просто чувствовал изменения, где-то глубоко внутри себя, и широко вокруг, на каком-то невидимом простому глазу уровне. И он совершенно не мог понять, хороши они или плохи. Беспокойство, надежда, опасения – всё бурлило в соусе этих непонятных изменений, не давая остановиться на определённом мнении. Стам отпустил Ехо, поправил ему шлем и взялся за ручку бидона. – Идём за хлебом.

***

Первыми в воспоминании появлялись плакучие ивы. Густые длинные пряди гибко качались под мягким летним ветром, нежно шурша продолговатыми узкими листьями. Солнце россыпью звёзд сверкало сквозь шевелящийся узор кроны. Тихо плескалось в берег Цветочное озеро, круглый год покрытое белыми полупрозрачными лилиями, светящимися по ночам. Свирель фавнов, дробный, едва слышный смех наяд и дриад. Мраморная софа под сенью самой раскидистой в роще ивы, занавешивающей от окружающего мира ветвями, достающими до земли. И Он. Глаза Феса, в которых острый ум сплетался с нежностью. Губы Феса, которые можно было долго-долго целовать, и всё равно всегда было мало. Его длинные гладкие иссиня чёрные волосы, блестящей волной стекающие к талии. Его тело, тонкое и изящное, гибкое и горячее, пьяняще отзывчивое. Запах, тонкий, лёгкий, тёплый, как у маленьких полевых цветов. Голос, глубокий и бархатный, одинаково красиво поющий баллады, смеющийся, рассказывающий, стонущий от желания. Фес. Смешливый и серьёзный, страстный и застенчивый, таинственный и откровенный, ласковый и решительный… Бесконечно, пронзительно любимый. Это было их место. Укромный уголок, где никто никогда не беспокоил. Почти каждый день, в будни и праздники, после учебных и домашних дел, они встречались тут, иногда возвращаясь глубокой ночью или под утро. Часами говорили, обсуждая прочитанное или увиденное. Строили планы на будущее. Создавали красочные, подробные мечты. И целовались. Ласкали друг друга, раскаляя прохладный мрамор, провоцируя любопытство древесных и водных духов. Несчётное количество раз доводили себя до безумия, но никогда не доходили до конца. На этот счёт у них были особые соображения. Пока им было хорошо и так. Им вдвоём было невероятно, волшебно хорошо. А потом был день, в который Крону исполнялось восемнадцать. Именно в тот день, когда принято было отмечать совершеннолетие всех, кто достиг его в течение года. Пыль, рёв, мощные удары, вибрацией расходящиеся по телу от щита. Мечей, ножей, копий – ничего нет. Только щиты, и собственное тело – как главное оружие. Запах грязи, пота, сырой шерсти и нещадно давимых цветочных бутонов, стараниями публики усеявших арену. Боль в мышцах, предельная, острая сосредоточенность, азарт, ярость и нарастающее ощущение собственной непобедимости… Минотавры не были разумными. Они просто обладали недюжинной силой. Ни мастерства, ни тактики в их манере боя не наблюдалось. И ловкости особой тоже. Нужно было просто вовремя уворачиваться, знать, куда нужно бить, и успевать ударить именно туда… Они справились. Все восьмеро. Кто-то боялся этого дня, кто-то ждал его с нетерпением. Но справились все, и теперь по праву могли называть себя воинами. Пусть совсем молодыми, но первый камень в чашу опыта они бросили удачно. Противниками, выставляемыми на такие испытательные аттестационные бои, испокон веков специально выбирались минотавры. Не обладающие особыми умениями, глупые, но злобные и выносливые, они сражались отчаянно, но топорно. Идеальная опасность, чтобы дать почувствовать вступающим в совершеннолетие настоящий жар битвы, и при этом оставить им шанс на победу. И эта первая победа пьянила. Восторженные крики, цветы, овации, лица, излучающие благоговейное уважение, атмосфера всеобщего одобрения… Разряженная в праздничные белые туники, украшенная золотом и драгоценностями, толпа текла по обочинам, оказывая героям всяческие почести. Ещё не остывшие после практического утверждения собственных сил, грязные, покрытые ссадинами и синяками, но гордые и пышущие эйфорическим весельем, новоиспечённые мужи вышагивали по главной улице, впитывая заслуженное восхищение сограждан. А за ними везли клетку с побитыми, изрядно вымотанными, поверженными минотаврами. Эти восьмеро бычьеголовых больше не будут разорять поля, нападать на одиноких путешественников и красть скот. Начавшийся сегодня процесс их покорения и дрессировки продолжится, и недюжинная сила в скором времени будет использована на пользу. Крон был счастлив. Он дрался, и он победил. Все это видели, и отец, и мать, и братья, и Он. Теперь Крон имеет право присутствовать на советах, пить вино на пирах, участвовать в военных походах, оседлать грифона, выбрать профессию, построить собственный дом, официально объявить о союзе со своим избранником… Крон готов был танцевать под музыку, льющуюся со всех сторон вместе с восхвалениями. Но вместо этого, гордо шествовал рядом с товарищами, выпятив грудь, на которой героическими клочьями висела туника. Правая сандалия порвалась и требовала ремонта, мешая идти. Левое плечо нудно саднило, рассеченное острыми когтями. Но это ерунда. Все неудобства и награды меркнут в сравнении с призом, который ждёт его сегодня ночью. Под древней ивой в мистическом свете озёрных лилий. Они вдвоём так решили. Что это должен быть особенный день. И куда уж особенней, чем Праздник Совершеннолетия. Фесу, правда, до восемнадцати оставался ещё целый год, но так долго они оба терпеть не собирались. – Поздравляю! Купающийся в лучах славы, увлечённый собственными фантазиями, Крон не заметил, как предмет этих фантазий выбирался из толпы, и бежал к нему по цветным мозаичным плитам Площади Событий, на которую герои как раз только что вступили. Его просто вдруг крепко обхватили за шею и горячо зашептали в ухо: – Ты был такой… такой… – шёпот вздрогнул. – Я так за тебя боялся! Ты был прекрасен… – Фес отстранился и обвёл Крона мечтательным, полным обожания взглядом, подёргал за кончик тугой каштановой косы, покрытой пылью. – Тебе так идёт! А боевые браслеты вообще… Эмоции пересилили красноречие, и под общее одобрительное улюлюканье, смех и аплодисменты Крона одарили долгим страстным поцелуем. – Может, ну его, этот праздник? – предложил Крон, когда его губы освободились. – Сбежим отсюда и… – Ну, нет уж! – тёмные глаза Феса хитро блеснули. – Давай всё по порядку. Дольше ждали. Я хочу видеть твой триумф. Пускай царь поздравит вас. Ты достоин этой чести. А я никуда не денусь. И уже всё там приготовил. Мой герой… – его щёки залил румянец, голос снова стал тихим, и в нём было столько обещания, что новый поцелуй случился уже по инициативе Крона. – Ну, я пошёл, – Фес легонько толкнул Крона в грудь, словно никак не мог оторваться от него. – Я буду смотреть на тебя… А затем время замерло и схлопнулось, растянулось и лопнуло… Реакция перестала поспевать за молниеносными событиями, словно выпадающими за грань реальности. Послышался хруст и испуганные крики, тяжёлый приближающийся со спины топот и оглушительный рёв. Словно во сне, обездвиженный стремительностью происходящего и собственным непониманием, Крон видел, как меняется лицо Феса, смотрящего за его плечо. Пропадает улыбка, во взгляде вспыхивает ужас, и тут же на смену ему приходит жёсткая решительность. А затем Фес обхватил Крона, прижимая к себе, с силой толкнул, и они развернулись, меняясь местами. Крон ещё успел увидеть огромную звериную морду, искажённую бешенством, выпученные глаза, полные ненависти, пену, стекающую из пасти. Затем это всё ушло куда-то вниз. Странный, хрустящее-хлюпающий звук, вскрик, и острая боль в солнечном сплетении… В каком-то тяжёлом отупении Крон смотрел, как его товарищи оттаскивают, валят на землю и пытаются скрутить беснующегося минотавра с окровавленным до половины рогом, как дрессировщики сдерживают остальных монстров, рвущихся наружу из клети в дыру на месте вывороченного металлического прута… И всё это в полной тишине. В которой гулким эхом прозвучал протяжный стон. Объятия ослабли, и Фес стал медленно оседать. Крон обнял его, стараясь удержать, но ноги подвели, и они вместе опустились на плиты. – Хорошо… Фес зажмурился и снова застонал. А Крон, не в силах поверить и принять, смотрел на красное пятно, кощунственно расплывающееся на белоснежной тунике. И собственная боль не имела сейчас никакого значения. – Хорошо… что не ты… Фес слабо улыбнулся, сдвинув брови, словно за что-то просил прощения. – Просто… помни… меня… Крон так и не познал это хрупкое тело, сейчас с пугающей быстротой стынущее в его объятиях. И никогда теперь этого не сделает. Никогда больше не соприкоснётся с искрящейся душой, ощущение присутствия которой таяло с каждой секундой. Никогда больше не заставит Феса смеяться до слёз от щекотки, никогда не увидит, как он, доверчиво приоткрыв рот, слушает выдуманные Кроном истории, как грызёт свои любимые зелёные яблоки, никогда не услышит его песен и сонного дыхания, никогда не привлечёт к себе, обнимая и успокаивая, баюкая после бурных ласк… Никогда. Ничего. Совсем. Неумолимость этого факта, и – словно вылупившись из непереносимой боли, тонко звеня, в Кроне нарастала какая-то дикая мощная волна. Она неудержимо катилась, заполняя всё его существо, звон набирал силу, оборачиваясь визгом, а затем – воем. Он ещё успел осознать, что этот вой – его собственный, почувствовать, как, вставая, скользнул руками по любимым плечам и волосам, словно прощаясь, как сделал первый шаг в сторону борющихся с минотавром… А потом его сознание накрыла спасительная бесчувственная мгла… … Крон открыл глаза и бесцельно оглядел крышу. Дальнейшие воспоминания уже не были такими навязчивыми. Можно было не думать о том, как он приходил в себя. Как его тошнило и рвало, когда он узнал, что после его «мести» минотавра долго собирали по всей Площади. Как ненавидел себя за то, что глубокая рана в груди, на мгновенье сколовшая их с Фесом, зажила за пару недель, не оставив даже следа. Как он замкнулся в себе и несколько лет ни с кем не разговаривал, уйдя из города и выстроив себе хилую хибару на берегу моря. Как понял, что может двумя пальцами переломить меч, голыми руками выдрать из земли взрослое дерево, играючи раскидывать за хвосты разнокалиберных тварей, желающих полакомиться его плотью. Как учился контролировать слишком яркие вспышки негативных эмоций, после которых очухивался среди полной титанической разрухи, радуясь, что поселился в безлюдном месте. Как обнаружил первую Дверь и впервые познакомился со Странниками… Это всё пронеслось в голове коротким пересказом, послесловием к главному блюду, которое он несколько дней старательно отпихивал, не решаясь всмотреться, позволить памяти получить от него то, что ей хочется. – И что теперь? – голос был ужасно усталый и хриплый. Словно он прочитал несколько лекций подряд без возможности промочить горло. – К чему это было? Никто ему, конечно, не ответил. Было ясно, что он сам должен понять, к чему был этот страшный фильм из прошлого. А пока от его просмотра осталась только глухая боль в груди, словно та старая рана вовсе и не исчезла. Словно ввинчено было острым рогом с древних времён в солнечное сплетение воспоминание о черноволосом изящном мальчишке, нежном, ласковом и слишком, излишне мужественном… Над крышей пронеслась стайка рыб. И Крон подумал, что Стаму, после их молчаливости, будет сложно привыкнуть к голосистым птицам. «Может, это из-за него?» Он уже думал об этом. О том, может ли Стам быть причиной его возвращений в собственную юность. Но как-то не складывалось. Они совершенно не были похожи, ни внешне, ни характером. Стам и Фес. Ну, или, по крайней мере, особенного какого-нибудь, определяющего сходства не было. По роду деятельности Крон был окружён множеством подростков, и некоторые из них, по идее, имели гораздо больше шансов вызвать у него болезненные ассоциации. Но не вызывали. Он только сейчас подумал о том, что пара-тройка его студентов, действительно, в той или иной мере, напоминали Феса. Однако, общение с ними не будило в нём ровным счётом никакого дискомфорта. Ну, почему, почему же сейчас?! Почему именно сейчас старая рана так настойчиво кровоточила? – Сидишь? От неожиданности Крон вздрогнул, вырванный из собственных размышлений знакомым хрипловатым басом. – Вид у тебя, надо сказать… – Ехо стоял рядом, склонив голову на бок, и внимательно рассматривал «вид». – Что, демоны грызут? – Вроде того, – Крон улыбнулся, – кусаются. – На тебя не похоже, – заметил лис, подняв брови. – Сам удивляюсь, – он закрыл глаза и прислонил голову к кирпичному парапету, возле которого устроился. – Там мальчишка по лестнице чешет, – Ехо плюхнулся на зад и принялся вычёсывать шею. – Хорошо, что ты дверь не закрыл. Меня лис знакомый разбудил. Говорит, там вашего лисёнка обижают. – Что?! – вскинулся Крон. – Кто обижает?! Где?! – Спокойно, – урезонил его Ехо, продолжая чесаться, – я уже его пожевал. Обидчика, в смысле. Знатно пожевал, – он самодовольно хохотнул. – Но я бы на твоём месте с «нашего лисёнка» глаз не спускал. Ты пока со своими чувствами определишься, другие порасторопнее могут оказаться. – С какими чувствами? – Крон мотнул головой. – Какие другие? Ты о чём вообще?! Лис (который, на самом-то деле, лисом не был) прекратил косметическую процедуру, и уставился на Крона, как на умственно недалёкого ребёнка, потом покачал головой и принялся деловито что-то выгрызать из передней лапы. – Он как? – Крон понял, что отвечать не предыдущие вопросы ему не собираются и сменил тактику, резонно рассудив, что если бы что-то было не в порядке, Ехо вряд ли вёл бы себя так спокойно. – Хозяйского коньяку нализался, – лис хмыкнул. – Но ты его не ругай. И ещё майку твою напялил. – Зачем? – Крон совсем запутался. Каждый ответ Ехо, вместо того, чтобы прояснить ситуацию, только усиливал тревогу, ещё утром притаившуюся где-то под ложечкой, и сейчас с готовностью вскинувшую змеиную голову. – Сам у него спроси. Я – существо неразумное и бессловесное. В соответствии с этим определением, Ехо замолчал, полностью углубившись в важный процесс чистки шерсти. А Крон повернул голову и увидел, что на крышу вышел Стам.

***

Ему было стыдно, обидно и горько. А потом он увидел в зеркале запёкшуюся под носом кровь, похожую на какие-то дурацкие усы, россыпь уродливых тёмных пятен, заляпавших тельняшку на груди и проступающий синяк на скуле… Ему стало так себя жалко и так от себя же противно, что он даже ещё раз всплакнул, зло и жалобно кривя губы и стуча кулаком в кафельную стену. А потом разделся и полез под душ. Крона дома не было. Но дверь была не заперта, и Стам нагло вошёл, и теперь даже не постеснялся воспользоваться его ванной. Подобное раньше даже в голову ему бы не пришло. Но сейчас внутри бушевала надрывная, безрассудная отчаянность. Словно произошедшее в подворотне выбило его из какого-то привычного образа, и теперь он мог делать, что угодно, ничем не сдерживаясь, не ограничивая себя ничем. Хоть немного избавившись от ощущения налипшей на кожу и под кожу грязи, Стам закрутил краны и несмелой рукой потянулся к полотенцу, вдруг осознав, что это полотенце Крона, и что он, наверняка, тоже вытирается им после душа. Увиденная в воображении картинка, помноженная на прикосновение мягкой махровой ткани – и обострённое до предела восприятие вынудило тело моментально отреагировать. Пары движений хватило, чтобы, зажмурившись, несколько секунд наблюдать яркие вспышки праздничного салюта в собственной голове, а затем почувствовать себя ещё более жалким. Отряхнув сухую грязь с потёртых брючных колен, Стам нехотя натянул штаны. Взял в руки тельняшку, покрутил и брезгливо выронил на пол, словно на ней были не пятна его крови, а кляксы того, что могло там оказаться, сложись обстоятельства менее удачно. Подумал пару секунд и отправился на балкон, где ещё утром заметил, сохнущую на верёвке, майку Крона. Решительно выдохнув, Стам натянул её, замирая от собственной смелости. И вспомнил об ещё одной вещи, которая казалась сейчас очень кстати. Разрешения спрашивать было не у кого, запретить тоже было некому, и Стам беспрепятственно достал из шкафчика на кухне фигурную бутылку, до половины наполненную янтарной жидкостью. Он никогда раньше не пробовал коньяк. Он вообще ничего спиртного до этого не пробовал. Повод был подходящий. Открутив пробку, Стам вдруг наткнулся взглядом на Ехо. Тот сидел возле батареи, на своём спальном месте и внимательно следил за действиями нахального гостя, по всей видимости, совершенно не смущаясь его самовольными выходками, и не собираясь каким либо образом останавливать. – Хочешь? – щедро поинтересовался Стам, болтая жидкость по недрам бутылки. Ехо фыркнул, и, как было уже не один раз, Стам явственно различил в его взгляде насмешку. Не злую вовсе и не обидную, просто лёгкую иронию, может, даже умиление. – Ну что ты надо мной смеёшься? – на всякий случай выразил недовольство Стам, и понюхал то, что собирался пить. Отдёрнул голову, скривился, зажмурился, а потом мужественно и решительно сделал большой глоток. Зашумело в голове, огнём обожгло горло, шипастой змеёй скользнуло в груди, свернулось в животе клубком горячих щупалец… – Гадость-то какая! – Стам сдавленно выругался, чуть не выронив бутылку, и, вместо этого, глотнул ещё, правда, уже не так залихватски. На этот раз получилось не настолько неприятно, а щупальца в животе прекратили жечь и стали щекотать мягким теплом. Но желания продолжать всё равно не появилось. – Наверное, ты прав, - Стам кивнул Ехо и вернул чужую собственность на место. – А хозяин-то где? Слово «хозяин» прозвучало как-то странно и неподходяще, но Стам подумал, что он имеет в виду «хозяин квартиры» и, если что, Ехо не обидится. Правда, для квартиры ведь Крон тоже не совсем хозяин, точнее, не насовсем… Стам тряхнул головой. Мысли были какие-то дурацкие, цеплялись друг за друга и шли не туда, куда он хотел их направить. И ноги тоже. Спрут, угнездившийся в животе, теперь свесил щупальца до самых Стамовых стоп, и старательно мешал нормально передвигаться, уговаривая сесть, а лучше – лечь. – Это я, вроде как, пьяный? – понял Стам и глупо хихикнул. – Вроде как, – хрипло пробасил Ехо и встал. – Идём, он на крыше. В соответствии с собственными указаниями, лис неспешно направился к двери, по дороге обернувшись и призывно кивнув Стаму, обескуражено глядящему ему вслед. – Ну, немного же мне надо, – пробормотал Стам, почесав в затылке, – для такого-то эффекта… – Он пожал плечами и философски решил не удивляться. Ко всему прочему, говорящий Ехо выглядел очень органично, словно говорить для него было привычно, и Стам об этом в глубине души знал. Придерживаясь за стену, Стам выбрался на лестницу, и неверными шагами направился за провожатым, которого уже не было видно, только когти цокали о камень ступенек где-то сверху. За время короткого путешествия через два лестничных пролёта хмель из головы повыветрился, и на крышу Стам вышел почти ровным шагом, почти трезво соображая и почти взяв себя в руки. А потом увидел Крона. Даже сидя на кучке пыльного щебня, одетый в домашние драные джинсы и растоптанные шлёпанцы, Крон выглядел… по-королевски. Красивый и сильный, воплощение достоинства и чести, часть чего-то далёкого, чистого, светлого, недостижимого для такого, как… Дыхание перехватило, горло свело, захотелось зажмуриться, будто от слишком яркого света. На теле словно снова проступала невидимая грязь, оставшаяся после чужих грубых прикосновений и едких слов. Словно попытайся он сейчас приблизиться к Крону, тот брезгливо сморщится и оттолкнёт, кончиками пальцев, стараясь не дотрагиваться. Стам напомнил себе, что только что помылся и с вызовом шагнул навстречу Крону. – Какой-то ты воинственный, – заметил Крон, внимательно рассматривая его, потом прищурился. – Откуда синяк? – он легко встал и потянулся к лицу Стама. Стам резко, неожиданно для самого себя, отшатнулся, и, закрыв глаза, отвернулся. Потому что больше всего ему в тот момент захотелось прижаться губами к протянутой ладони. Целовать длинные аристократические пальцы и, вместо жалоб или просьб, горячо шептать слова, которые на самом деле он ни за что не осмелился бы произнести… – Просто синяк, ничего особенного, – хрипло буркнул Стам, отгоняя красноречивые видения, пытаясь унять бешено бухающее в груди сердце. – Ну да, конечно, ничего, – горько усмехнулся Крон, опустил руку и снова сел, свесив ладони с колен. – А майка моя на тебе, между прочим, ничем не лучше сидит, чем отцовское наследство. – Моё испачкалось, – Стам бездумно потянул белую ткань на груди. – Тебе не жалко? – Майку или тебя? – Крон снова усмехнулся. – Не надо меня жалеть, – Стам гордо вздёрнул подбородок. – Да я и не думал, – в тоне Крона больше не было и намёка на насмешку, и от этой серьёзности Стаму почему-то стало немного легче. Он оперся локтями на парапет, и стал смотреть на проплывающие над крышами стайки цветастых рыб. Над соседним домом важно и медленно, вяло шевеля плавниками и усами, плыл огромный сом, отливая на солнце разными оттенками стали. Возле окон наперегонки носились караси, выжидая добрую кормящую руку. Высоко-высоко над головой кружила пара лазурно голубых дельфинов. Бирюзовым-бирюзовым был горизонт. Руки хотелось раскинуть и шагнуть к нему. Не сомневаясь. И не упасть. Полететь. Маленькой свободной рыбой, далеко-далеко. – Когда я был совсем мелкий, я как-то простудил ухо, – Стам сам удивился, сообразив, что говорит это вслух. Он совершенно не собирался что-либо говорить. Но хрипловатый, словно после сна, голос, сам собой начал озвучивать картинки, появляющиеся перед мысленным взором. – Мне назначили прогревание, и мама водила меня на процедуры. Там был такой аппарат… гладкая круглая пластина на длинной суставчатой ножке. Я садился на стул, эту пластину придвигали к самому моему уху и она его грела. Это совсем не больно было, но я не любил ходить в больницу и всё время ныл. Тогда мама стала брать с собой книжку и читать мне вслух. Так оно мне всё в куче и запомнилось: медицинский запах, жутковатый аппарат, смахивающий на огромное насекомое, тепло в ухе и мамин усталый уютный голос, читающий волшебные истории. Стам замолчал и глянул на Крона. Тот внимательно смотрел на него снизу вверх. За всю свою жизнь Стам не говорил столько, сколько за этот месяц. Ему было просто не с кем. А Крон всегда слушал. И ему точно было интересно. Это было настолько красноречиво написано в его взгляде, что Стам ни разу не усомнился в искренности этого интереса. – Ну, и вот была там одна сказка, – он снова вернулся к разглядыванию горизонта, – про лисов. Её я почему-то особенно хорошо запомнил, лучше остальных. Один лис жил в городе, но таким, как все, ему быть не хотелось. Противно ему было присоединяться к привычным лисьим хлопотам: ну, там, например, как найти себе хозяина пощедрее, как стащить у друга кость, как укусить какого-нибудь зеваку побольнее и смотаться побыстрее. Он был слишком честным и поэтому постоянно оставался голодным, сородичи над ним смеялись и всячески доставали. А потом он встретил диких лисов, и оказалось, что он вовсе не глупый, а просто другой. Он ушёл в Пустоши и стал очень уважаемым членом стаи… – Стам иронично, совсем по-взрослому улыбнулся, словно насмехаясь над самими собой. – Я страшно любил эту сказку, просил маму перечитывать её мне снова и снова. Когда вожак диких говорил главному герою: «Ты точно не один из них, ты сам по себе, и поэтому можешь идти с нами», что-то замирало у меня внутри. Потому что уже тогда я чувствовал, что оказался не на своём месте. Что в дурацких правилах мне тесно, я просто не помещаюсь в них, выпираю и всем мешаю. И уже тогда я стал надеяться, что когда-нибудь произойдёт что-то такое, что не даст втянуться в эти самые «лисьи хлопоты», сломаться, стать таким, каким нужно, чтобы тебя не замечали и не лупили постоянно… Но почему-то, чем дальше, тем только больнее реальность долбит меня по голове, пинками под зад торопит и тыкает носом в гадкие факты, а диким лисам я совсем не нужен, и не будет никакого чуда, серость жрёт надежду… и это так страшно… Стам замолчал, перевёл дыхание, прикрыл глаза ладонью, сжал зубы, почувствовав, как сильно она дрожит. – Стам, – осторожно позвали снизу, – что случилось? – Ничего, – хрипло буркнул он, а затем стукнул кулаком по парапету и развернулся к Крону, с вызовом глядя в его озадаченное лицо. – Да, мне нравятся парни! Да, у меня длинные волосы! Потому что мне кажется, это намного красивее, чем почти лысая башка! Я мелкий, мне интереснее читать и смотреть с крыши на закат, чем с шайкой в тёмных углах избивать тех, кто слабее меня, и я не мечтаю стать тупым солдатом… – Стам запнулся и совсем тихо, но с нажимом, спросил, разведя руками: – Но разве это значит, что я шлюха? Ты когда-нибудь видел, чтобы я вертел задом, как говорит отчим? – Что с тобой? – озабоченность на лице Крона усилилась. – Тебя кто-то обидел? Скажи мне? – Жизнь меня обидела. Ну почему? Почему вместо диких лисов и Пустошей – тёмные подворотни, обзывательства, похабщина какая-то? Почему вместо мечты – мордой об асфальт? Стам упал на колени возле Крона. Сказал еле слышно, не глядя на него: – Можно… Можно, я сегодня останусь? – Где останешься? - не понял Крон. Или сделал вид. – У тебя, – Стам говорил ещё тише, ещё ниже нагнул голову. Ему было стыдно и страшно услышать отказ, но отчаянная решимость не покидала, не позволяла остановиться, свернуть всё в спокойное, привычное русло. Словно не могло больше быть никакой привычности, словно всё неумолимо менялось, и сейчас у него был последний хрупкий шанс обернуть эти изменения в свою пользу. – Можно мне сегодня ночью остаться у тебя… с тобой? – Не выдумывай, – теперь на лице Крона была настороженность, хоть он и старался придать тону лёгкость, словно по-прежнему не понимал, к чему клонит Стам. – Мне некогда с тобой нянчиться. У меня дела ещё. – Дела… - Стам поднял голову. – Чем бы они ни были, они ведь у тебя здесь заканчиваются, так? – он сам не понимал, откуда вдруг у него взялась такая уверенность. Но она была. Твёрдая и непоколебимая. – Ты скоро уйдёшь отсюда. Я прав? – Откуда ты..? С чего..? – Крон удивлённо хмурился. – Не нужно оправдываться или врать мне, – Стам медленно наклонялся к нему. – Я не такой наивный, чтобы думать, что тебе есть ради чего торчать тут дольше нужного. Ради кого… – это он прошептал почти в самое ухо Крона. – Ты пьян, – вдруг сурово констатировал Крон, упёршись ладонью в плечо Стама, не позволяя ему приблизиться ещё. – И ни черта я не пьян! – возмутился Стам. – Я всего-то два раза глотнул! Такая мерзость! Как вы вообще это пьёте? – Я не пью, – хмыкнул Крон, – это не моя квартира, помнишь? – Помню, – Стам улыбнулся и отвёл сдерживающую его руку. – Ты вообще идеален. И поэтому… В голове шумело от волнения, сердце норовило выскочить сквозь рёбра, но Стам глубоко вдохнул и поцеловал Крона в щёку, потом в подбородок, одновременно погладив по груди. – Что ты делаешь? – судя по интонации, Крон этим вопросом пытался вразумить Стама. Но вразумлять было поздно. От близости Крона, от его тепла, от лёгкого терпкого запаха его одеколона, от запретных прикосновений к телу, о котором столько мечтал, от собственной смелости и от злосчастных двух глотков коньяка Стама совсем повело. Потихоньку опускаясь вниз, целуя шею, ключицы, плечи Крона, он горячечно говорил: – Я понимаю, что ты не можешь, не хочешь взять меня с собой. Но, может, ты хотя бы просто… Возьми меня? Я хочу, чтобы хоть первым был тот, кто мне, правда, нравится. Чтобы он был добрым и нежным. Чтобы было, что вспомнить, на что отвлечься, когда меня будут… будут лапать чьи-то грязные пальцы… Стаму было не до того, чтобы подумать, почему Крон его не останавливает – от растерянности, из жалости или ему приятно. Стама просто не останавливали и он, в восхитительном угарном полубреду, продолжал делать то, что ему сейчас нестерпимо хотелось. Потянул вверх майку Крона, такую же, какая сейчас была на нём, лизнул обнажившуюся широкую грудь, дрожащие пальцы взялись за пуговицу Кроновых джинсов. – Пожалуйста… Не хочу никого другого… Только тебя… Первая пуговица наконец-то поддалась. Стам замер на мгновенье, закусил губу, а затем потянул из петли вторую, целуя плоский упругий живот, холодея от сладкого предчувствия… – Успокойся, мальчик, – голос Крона был почти совершенно спокоен. Едва заметно углубился, но это могло быть плодом разбушевавшегося Стамового воображения. Он зажмурился, но продолжал настойчиво тянуть за пуговицу. Тогда Крон сжал волосы на Стамовом затылке и аккуратно оттянул от себя его голову. – Перестань, я тебя очень прошу. Стам поднял взгляд. – Почему? – голос надломился. – Неужели я такой уж отвратительный? Я недостоин тебя? Ты не хочешь запачкаться? – Да не в этом дело. Что за бред? – Крон нахмурился и покачал головой. – Тогда в чём?! – почти крикнул Стам, а затем вкрадчиво прошептал, погладив ладонью так и не расстёгнутые пуговицы: – Ты же тоже хочешь, это очевидно. – Но думаю-то я не этим, – Крон сердито кивнул вниз, на то, чем не думает. – Просто… – он закрыл глаза и потёр переносицу. – Ты должен понять… – А я не понимаю! – Стам чувствовал, как злые рыдания рвут грудь, но крепился из последних сил. – Я не понимаю, почему всё, что меня ждёт – грязные подонки, которым нет разницы, понимаю я или нет! Я понимаю, что я хочу любить и чтоб меня любили, а из меня собираются сделать подстилку! И я понимаю, что это неправильно! Не-пра-виль-но! – он толкнул Крона в грудь и вскочил. – А ты… ты приходишь и показываешь мне, что всё может быть по-другому… – глухой стон, а за ним – первый, предательский всхлип. – И что теперь? Ты уйдёшь, и моя сказка закончится. А ты… ты не хочешь сделать для меня на прощанье даже такую фигню. Как ты терпел меня всё это время, если я тебе так противен? – Ты не прав. Послушай… Тон Крона взывал к спокойствию. Он даже руки протянул, словно собирался обнять, утешить. Но Стаму не нужны были такие объятия. Не сейчас. Горечь-стыд-боль-разочарование… Ему одновременно хотелось кричать, плакать, стонать, рычать, биться во что-нибудь, кого-нибудь бить. Чтоб выплеснуть хоть как-то эти разрывающие нутро кислотные эмоции. «Наверное, укушенный Битил чувствовал себя так же…» Это сравнение, негативом отразившее его самого, словно кипятком ошпарило, током ударило по раскалённым нервам. – Не хочу я слушать! Что ты можешь мне сказать?! Что?! – теперь Стам кричал не сдерживаясь. – Если успокоишься, много чего, – Крон встал и осторожно двинулся к Стаму, всё ещё протягивая руки, будто собирался ловить, как пугливое животное. – Иди сюда. Пожалуйста. – Нет, - Стам сделал шаг назад, – не хочу, – сдвинул брови и сквозь слёзы оглядел Крона с ног до головы, словно стараясь запомнить как можно лучше. – Закончим всё прямо сейчас, если шансов у меня всё равно никаких нет… – почувствовал, что лицо исказила болезненная гримаса. – Всё! Хватит! Лучше… лучше бы я вообще тебя не знал! Развернулся и побежал. Отчаянно быстро, смутно осознавая, что Крон бежит за ним следом, смутно различая, как он что-то кричит. Нёсся, как от чумы, убегая от того, с кем ему хотелось бы остаться больше всего на свете. Но нельзя. Потому что он не нужен - не нужен - не нужен!.. Отрезая себе последние иллюзии, Стам со всей дури хлопнул чердачной дверью, вызвав обильный дождь старой штукатурки.

***

Вагон трамвая был полупустым. Крон задумчиво смотрел на вечерние улицы, ползущие за окном. Ехо свернулся калачиком на соседнем сидении и мирно дремал. Стам так и не объявился. К вечеру Крон уже начал жалеть, что не побежал за ним на лестницу, трезво рассудив, что мальчишка должен успокоиться сам, чтобы ему можно было что-то втолковать. Но как-то долго он успокаивался. Вообще совсем нехорошо получилось… – Да, стой же ты! Дурень… – последнее слово стукнулось в громко захлопнувшуюся за Стамом дверь. – Ты б сказал ему правду, – Ехо стоял рядом и задумчиво смотрел на ту же дверь, – он же думает, что мы его тут бросим. – Скажу, – Крон кивнул, – как-то всё не к слову было. Я и хотел сказать, только что, но… За накалом происходящего Крон как-то забыл про Ехо. А ведь лис присутствовал при всём, что только что случилось. Теперь Крон это понял, и почувствовал, казалось, давно забытую эмоцию – нечто, очень напоминающее смущение. И это было не первым, что поразило его в себе за последний час. Сейчас, глядя из трамвайного окна на освещённые витрины, прогуливающихся и спешащих прохожих, под мерное тарахтенье колёс Крон пытался разложить по полочкам все накопившиеся странности и непонятности. В отношении себя, Стама, ситуации в целом, и в частностях. У Крона было множество романов, длинных и коротких, серьёзных и мимолётных, с мужчинами и с женщинами. Если бы вдруг пришлось вспомнить все, на это ушёл бы не один час. Он даже женат один раз был. Собственно, он и до сих пор женат, даже к кольцу, надетому по этому случаю на безымянный палец по обычаю мира жены, он уже как-то привык и носил до сих пор, хотя, кроме дружбы, с женой их уже давным-давно ничто не связывало. В общем, Крон знал толк в привязанностях, был умелым любовником, действовал в этих делах всегда уверенно, точно зная, как доставить и получить удовольствие, никогда не теряясь и не позволяя вожделению затмить разум. Но сегодня днём… Трогательная макушка, щекочущие кожу светлые волосы, острые хрупкие плечи, тонкие прохладные пальцы, несмелые, но настойчивые ласки… Сначала Крон просто растерялся. Потому что уже успел забыть, как это. Когда каждое прикосновение – светится. Когда от него по телу, как круги по воде, расходится острое, почти болезненное удовольствие более высокого порядка, чем просто физическое. Он смотрел на эту спускающуюся вниз макушку, и никак не мог понять, почему тело и сознание, так много лет слушающиеся своего обладателя безотказно, сейчас не хотят повиноваться его контролю. Крон был сейчас не тем самым умелым любовником, всеми уважаемым преподавателем, директором множества Филиалов Школы в разных мирах, Странником с многолетним, сложным и разнообразным опытом. Сейчас он был зелёным юнцом, который вот-вот наконец-то получит обещанную награду, которой так и не дождался почти четыреста лет назад. И мог думать только о том, как ему хочется ответить на неумелые, но такие желанные поглаживания и поцелуи. Так хочется, что… Он внутренне запнулся, осознав вдруг, что даже не представляет последующее за этим «что». Да, в партнёрах Крон недостатка не испытывал, но у него ни разу не было секса с тем, кого бы он любил по настоящему. После Феса он вообще никого не любил. Никогда и никого. То есть были, конечно, влюблённости, дружеская любовь, привязанность, близость, страсть… Но чего-то основного в этих чувствах всегда не доставало. До сих пор. Крон знал, что происходит, когда его сознание накрывает ненависть. Но он понятия не имел, что случится, если его сознание накроет противоположное чувство. Ни малейшего. И ему вдруг стало страшно. В тот момент именно поэтому. И у него были считанные секунды, чтобы остановиться до этого «неизвестно чего». И он остановился, героическим мощным усилием воли, подобного которому ему прилагать не приходилось давно. Но для Стама, это всё выглядело ужасающе иначе. И объясниться он не дал. Слова толком вставить не дал в свои пылкие обвинения. И на него нельзя было за это сердиться. Крон обидел его в лучших чувствах. Стараясь защитить, глубоко и сильно обидел. От осознания этого теперь противно ныло в груди. Ужасно хотелось извиниться, убедить Стама, что всё не так, как он себе придумал. Крон невольно улыбнулся. Рядом с тревогой и чувством вины, весенним цветом распускалось совсем другое чувство. Это было непривычно, будоражаще приятно, словно какую-то драгоценность носить, хранить прекрасную тайну, быть обладателем чего-то, чего больше нет ни у кого на свете… Крон часто видел это в лицах студентов – яркое свечение, переливающееся во взгляде, блуждающая на губах блаженная улыбка. И всегда по доброму посмеивался над ними, умилялся, чувствуя себя старым ветераном, которому не свойственны подобные состояния. Оказывается, вполне свойственны. Он сильно подозревал, что выглядит сейчас именно так, улыбающийся, строящий радужные планы, складывающий в целое фрагменты мучившей его в последнее время головоломки. Отправная точка воспоминаний. Когда Крона начали преследовать призраки прошлого? Он вдруг чётко вспомнил один момент. Стам, как и сегодня утром, сидел у окна на любимом Альведосовском резном стуле, освещённый ярким солнцем, и задумчиво смотрел на улицу. – Шашки или домино? – спросил Крон, роясь в заветном ящике. Стам не ответил, видимо, слишком увлечённый созерцанием чего-то во дворе или же в собственной голове. Крон взял обе коробки, подойдя, навис над ним и повторил вопрос. – А? – Стам перевёл на него рассеянный взгляд, хлопнул глазами и улыбнулся. - Шашки. Глаза его всегда сначала казались ярко серыми, но, если присмотреться, в них начинали мерцать синие искры, лучиками разбегающиеся от зрачков. И сейчас, увидев этот эффект во всей красе на ярком свету, Крон внезапно залюбовался, словно рассмотрел впервые. А потом чуть перевёл взгляд и увидел на шее под ухом маленькую аккуратную родинку, а рядом с ней – царапину, старательно замазанную йодом. И внутри что-то сжалось от этого сочетания красоты и уязвимости. Захотелось найти, выловить тех, у кого поднимается рука… И захотелось Стама обнять, прижать, не отпустить и уберечь от всего, что может навредить… Сейчас Крон понял. Они не были похожи ни внешне, ни характером. Дело было вовсе не в сходстве Стама и Феса. Похожи были чувства самого Крона. В юности и теперь. Просто тем утром он ещё не понял, но очень чётко это ощутил. Через много сотен лет в нём снова начало робко пробиваться что-то совершенно особенное, что-то, название чему он пока не решался давать окончательно. Да и спешить с этим ему было некуда. Времени разобраться предостаточно. Точно ясно только, что предполагаемых студенческо-преподавательских отношений не выйдет. Но это вряд ли кого-нибудь могло расстроить. Главное теперь, чтобы Стам не наделал каких-нибудь глупостей, как бы отвергнутый и совершенно точно расстроенный. – А ты знаешь, что наш мальчонка увязался следом? – вдруг негромко подал голос Ехо, не меняя позы и не открывая глаз. – Где? – Крон резко выпал из своих размышлений и едва заметно глянул через плечо назад. – Я просто чувствую внимание, я его не видел, – лис зевнул. – Скорее всего, в соседнем вагоне. Теряешь бдительность, напарник. – Спорить не стану, – Крон улыбнулся. – Теряю, не то слово. Его мысли и без того настолько были переполнены Стамом, что его реального присутствия совсем рядом Крон из этого бедлама просто не выделил. Теперь же почувствовал безошибочно, и преисполнился молчаливой благодарности к лису за то, что тот избавил его от переживаний по поводу местонахождения «мальчонки». Так всё-таки было спокойнее. – Странно, правда? – вдруг сказал Ехо уже на улице, когда они углубились в кирпично-каменные лабиринты домов. Он говорил тихо, чтобы не услышал, крадущийся за ними на приличном расстоянии, доморощенный шпион или какой-нибудь случайный прохожий. – Что? – Крон опустил взгляд на собеседника. – Что на Стама так реагируют. Кроме отсутствия агрессивности и присутствия милой мордашки в нём совсем ничего «эдакого» нет, за что можно было бы цепляться. Но цепляются же. А он ведь совершенно невинный мальчик. Ну, в определённом смысле. По тому, как он тебя трогал, сразу можно было понять, что до этого он, кроме себя, никого в руках не держал, – Ехо хмыкнул. – Был бы признателен, – Крон кашлянул, - если бы ты не афишировал так свою осведомлённость. – Да ладно, – лис толкнулся боком в его ногу, – я ж там был. И ты знаешь, что я там был. И вы не стеснялись. Только не говори, что это я виноват в том, что ты так жёстко пнул нашего лисёнка… – он раскрыл пасть и задрал брови в притворном удивлении. – Не береди, – досадливо махнул рукой Крон. «Ты когда-нибудь видел, чтобы я вертел задом?» Крон и сам не раз задумывался над этим. Почему Стама так воспринимают? Крон внимательно наблюдал за мальчишкой всё это время. Никакого кокетства, заигрываний, виляний, стреляний и прочей ерунды. По большей части он был один, иногда играл с малышнёй. Пару раз Крон видел его в обществе ровесников, надвинувшихся целым скопом и не выглядящих особо дружелюбными. Крон был уверен, что постоянные следы побоев – их рук дело. Но, видимо, трусливо подозревая, что защитник может засечь прилюдные побои, на виду дело обходилось разговорами, скорее всего, не слишком приятного содержания, во время которых Стам бычился и смело исподлобья косил на обидчиков. Это сложно было обозвать красочным эпитетом «строить глазки». Может, конечно, когда-то он позволил себе быть милым с добрым и вполне симпатичным Альведосом или ещё с каким-нибудь захожим удальцом, а кто-нибудь это увидел? Но вряд ли дело было в этом. – Не обладающий особым интеллектом, у кого-то другого ум тоже вряд ли оценит, – Крон хмыкнул, вспомнив дюжего предводителя «друзей» Стама: бритая голова, рыжая чёлка, веснушчатое круглое лицо, с маленькими злыми глазками. – Стам слишком не такой как все. И слишком… – он на секунду замялся, – привлекательный. В нём есть что-то особенное, это тянет магнитом. И те, кто не может это принять в самих себе, на Стама смотрят, как на враждебный элемент. Он по всей форме не тот, кто может нравиться по их правилам, но всё же нравится, и поэтому лучше его любым доступным способом унижать, чтобы неповадно было. – Ну да. Белые вороны становятся либо изгоями, либо примером для подражания. От везения зависит, - Ехо покачал головой. – Наш невезучий оказался. – Ничего. Это он просто не дома. Думаю, мы объявились как раз вовремя. – Мы – герои освободители! – лис самодовольно засмеялся-закашлялся. Улицы, по которым они шли, были совершенно безлюдными и заброшенными. Видимо, этот район когда-то поддался бомбардировке, был частично восстановлен, да так и остался в процессе отстройки, не достигший годности к заселению, был забыт, и время, вооружившись непогодой, потихоньку смешивало старые и новые детали, превращая всё в рухлядь. Только мелкие бездомные лисы, потревоженные шагами, иногда шмыгали под ногами, да ночные рыбы, как призраки, бесшумными тенями проплывали по сторонам, мелькали в оконных дырах. Крон невольно думал о том, что бедному Стаму, наверное, страшно, пробираться в гордом одиночестве по тёмным закоулкам, огибая завалы из камня, досок и застарелого мусора, при этом стараясь остаться незамеченным. Но встречи с лисами Пустошей приходилось назначать именно в таких местах, так сказать, на смежной территории. И Ехо, и Крон отлично видели в темноте, к тому же луна сегодня светила очень ярко. Поэтому условленный ориентир оба заметили издалека. Брошенная большая бочка, возле каких в жару обычно толпилось множество желающих выпить прохладного кваса, отсвечивала пока ещё не ржавыми боками, даже в сумеречном освещении маня призывной желтизной. Всё явственней слышался мягкий шум близкого моря. – Как думаешь, ничего, если Стам сейчас увидит то, что увидит? – Крон почесал в затылке. – Думаю, это даже поможет нам рассказать ему то, что мы должны ему рассказать. По крайней мере, проблемы «поверит-не поверит» точно избежим. Кроме того, – Ехо злорадно осклабился, – своими глазами увидит, насколько величественны и горды его сказочные лисы Пустошей. – Кажется… – Крон вдруг нахмурился, – это увидит кто-то ещё… – Да, – лис кивнул, – я тоже чувствую, только что появился. И он не такой милый, как наш. – Некогда разбираться, – Крон отметил еле различимое движение крупной лисьей тени у бочки. – Наши собеседники уже на месте. Выясним потом, кого мы вдруг заинтересовали. – Он хромает… – казалось, Ехо думает вслух. – Я знаю, кто это. – Потом расскажешь. Сейчас скажи только – он опасен? – Скорее для лисёнка, чем для нас. Думаю, и следил он изначально за ним, поэтому мы и не почувствовали раньше. – Он с другой стороны относительно Стама. Будем просто следить за его передвижением, пока не сможем заняться плотнее… – Крон вдруг расплылся в широкой светской улыбке. – Приветствую тебя, Вилью! Ты пришёл встретить нас? – Ты зорок, как всегда, – похохатывая, из тени вышел крепкий длиннолапый лис и направился к Ехо и Крону. – Ичин ждёт вас, – не дойдя пару шагов, свернул в один из переулков, кивком предложив следовать за ним. – Пижон, – буркнул Ехо совсем тихо, так, что расслышать мог только Крон. Ясно было, о чём он. На Вилью снова красовался новый головной убор. На сей раз – зелёная вязаная беретка, сдвинутая набок и закрывающая одно ухо. Даже высокопоставленные особы меняли этот важный предмет иерархических условностей крайне редко. Он был в первую очередь признаком статуса, а не модной безделушкой. Видимо, советник главного старейшины объединённых стай считал, что одно другому не мешает. Беретки, положенные ему по должности, отличались редким разнообразием и, часто, кокетливой вычурностью. Едва оказавшись в этом мире, Крон и Ехо отправились на блошиный рынок. Именно по инициативе последнего на рынок, а не в какой-нибудь местный универмаг. И купили шлем, у старушки, распродающей старые вещи, среди которых оказался военный шлем её мужа, погибшего много лет назад в одной из многочисленных войн, считавшихся здесь привычной частью повседневной жизни. Ехо его не снимал даже укладываясь спать. Крон подозревал, что Ише придётся повоевать с мужем, чтобы заставить его избавиться от полюбившегося предмета туалета, который отменная терморегуляция Ехо позволяла носить на улицах и в помещении, в прохладу и в летнюю жару. Изначально же шлем покупался в расчете на то, чтобы вызвать доверие у предполагаемых союзников. Военные головные уборы не указывали на определённую должность в управлении, их носили ветераны лисьих битв, особи, обладающие внушительным жизненным опытом и признанной мудростью, пользующиеся неофициальным, но прочным авторитетом среди сородичей. И за своё недолгое общение с местными обитателями, Ехо убедительно доказал, что носит свой шлем не зря. Море мягко плескалось в прибрежный гравий, ненавязчиво доползая до частично раскрошившихся ступеней. Набережная была такой же заброшенной, как и дома, окружавшие её. О близкой жизни говорил только далёкий неразборчивый шум города, да свечение в небе, мерцающее над завалами, отделяющими эту часть набережной от функционирующей, расцветающей ночью для туристов и местных жителей особым цветом развлечений. Кое-где побитые в щебень или рассыпавшиеся в бетонный песок, плиты, покосившиеся фонари, гнутые и ржавые парапеты. И среди этого серого урбанистически-минорного пейзажа – жёлтый островок, освещённого костром, пространства, по краю которого кругом расселась лисья делегация. Старейшина Ичин восседал на перевёрнутой вверх дном строительной тачке. Остальная свита сидела и лежала на плитах, по этикету, не имея права во время встреч быть выше своего главного. Крон насторожился, разглядывая состав. Было не так, как обычно. Редко какие встречи чтили своим посещением все двенадцать старейшин. Но также, ни разу их не было меньше трёх. Ичин, как главнейший, присутствовал на всех, но впервые – один. И среди свиты сегодня наблюдалось не по несколько хаотично, на первый взгляд, надёрганных из всех стай понемножку сугубо высших чинов. Сегодня наличествующие возле костра лисы чётко разбились по трое. Один из тройки был советником, второй – подобным Ехо, всеми уважаемым воякой со стажем, а третий – молодым крепким лисом с непокрытой головой. Всех советников Крон знал, и сейчас видел, что каждая стая прислала по одному. А судя по тому, что возле каждого из них почётным караулом сидели старый и молодой лис из «простых», можно было сделать вывод, что они присланы со старшим из той же стаи. – Мы приняли решение, – возвестил Ичин, подтверждая радужные догадки Крона. Сообщил сходу, без всяких предисловий, словно боялся передумать. Заговорил сразу, как только Крон и Ехо заняли оставленную для них брешь в кругу, прямо напротив старейшины. – Окончательное, я надеюсь? – на всякий случай уточнил Крон, наученный горьким опытом, что решений лисы могут принимать по десять в час, и все они будут разными. – Не торопись, молодой человек, – досадливо фыркнул советник Пегил – древний сплошь седой лис в длинном синем колпаке, конец которого, свисающий с лисьего плеча, венчался большой голубой кисточкой. Из всех советников только ему, по неизвестной посторонним причине, позволено было отойти от береточного этикета. – Не тапки драные, бишь, на барахолке сторговать пытаешься. Не нуждающиеся в обуви, лисы откровенно подшучивали над человеческой потребностью в такой одежде. Это несколько парадоксально сочеталось с их любовью к шапкам. Но уличать их в этом несоответствии Крон бы не решился, так как нарываться на споры и неприязнь было вовсе не в его интересах. Так же, как и уточнять, что «молодой человек» на самом деле в несколько раз старше самого старого из присутствующих. Он просто втихаря посмеивался над посмеивающимися лисами. – Что вы, - он вежливо поклонился старику. – Я просто уточняю у почтенного собрания, на что мне рассчитывать. – Будь моя воля – и не на что вообще тебе было бы рассчитывать, – подал голос другой советник, ещё более древний, чем Пегил. Ваник с самого начала вставлял палки в колёса всем благим начинаниям Ехо и Крона. То ли просто из вредности, то ли из-за параноидальной подозрительности, тощий облезлый старикан всеми силами старался настроить всякое собрание, на котором присутствовал, против посланников, уличая их, в, придуманных им самим, кознях и подлых замыслах. Благо, старейшина его племени, хоть и уважал своего подданного, но сам был благодушным трезвомыслящим лисом, и умел не поддаваться обильно навешиваемым Ваником подозрениям. – Под хвост тебе твою волю! – вмешался острый на язык Янин, самый молодой среди советников, в противовес Ванику, сходу воодушевившийся идеей сотрудничества. – Чтоб бегал быстрее и соображал лучше! – Молчать, зелень! – Ваник зарычал и из лежачей позы неожиданно резво вскочил на костлявые лапы. – С какого перепугу я буду молчать, плесень?! – дюжий Янин изъявил позой полную готовность выдрать пару клочков шерсти из шкуры оппонента. Крон едва заметно поморщился, вздохнул и приготовился к очередной междоусобной разборке, обычной для собраний склоке, спору с переходом на личности и углублением в вопросы, основной цели переговоров никаким боком не касающиеся. Он даже представить себе боялся, как происходят собрания лисов сугубо в кругу своих, без, хоть и не сильно, но всё-таки сдерживающего внимания посторонних глаз. Однако разгореться распря не успела. – Прекратить! – Густой бас Ичина колоколом накрыл возню подчинённых. Подкрепляя слова, он грохнул по тачке лапой, вызвав противный гул и дребезг. Все стихли в момент, попятились и уселись, усиленно делая вид, что они тут вовсе ни при чём. Вожак обвёл присутствующих гневным взглядом. Уши, торчащие в прорези широкополой фетровой шляпы, нервно подёргивались. Правое, некрасиво кем-то откушенное до половины, вывернулось и никак не могло расправиться – такое у Ичина наблюдалось всегда, когда его доводили до крайнего раздражения. – Заткнитесь, сукины дети, – хохотнул невозмутимый Вилью, правая рука Ичина, вальяжно развалившийся на куске фанеры между двух младших в своей тройке. – Что вы вот это тут разлаялись, когда батька изволит говорить? Виновники распри покаянно гнули головы, одну – в сдвинутом на седой затылок растянутом коричневом берете, другую – в новеньком рыжем, с пришпиленной сбоку большой зелёной пуговицей. Даже из таких поз ухитряясь кидать друг на друга косые взгляды, и, Крон словно читал это по бесшумно шевелящимся пастям, желая противнику тучи блох, лишаёв, метких охотников и прочих напастей. – Мы долго совещались, – продолжил Ичин полным важности тоном. «Нисколько не сомневаюсь» – чуть не вставил Крон, но вовремя сдержался. Зато услышал, как рядом насмешливо фыркнул Ехо, тут же замаскировавший свою вольность активным почёсыванием уха. Почёсывания и выкусывания оскорбительными для высокого приличного общества не считались, ибо нельзя же было спорить с природой и кусачими мелкими тварями, которые на Ехо на самом деле не водились, но осчастливливать этой информацией он никого не собирался. – Мы согласны, – наконец, изрёк старейшина основную мысль. Крону снова пришлось сдерживаться. Облегчённый выдох так и рвался из груди, вместе с каким-нибудь опрометчивым «давно пора». Вместо этого он повёл бровями, прикрыл глаза, улыбнулся и сдержанно кивнул. – Мудрое решение, – одобрил Ехо, перестав чесаться. – Мы несказанно рады, – продолжил за ним Крон, – и рассчитываем на плодотворное сотрудничество. – Каждая стая отобрала двух воинов, опытного и молодого, – Ичин махнул лапой на сидящих. – Они отправятся с вами, проверят, правда ли таки всё то, о чём вы нам тут так сладко заливали. Научатся чему-нибудь, и вашим и нашим полезному. А потом вернутся. Все, – лис особенно нажал на это слово. Крон и Ехо множество раз взывали к лисьей логике, пытаясь убедить, что им незачем так старательно вербовать себе союзников, чтобы причинить им какой-либо вред. Но и осторожность рыжих можно было понять – они отправляли своих сородичей в совершенно неизвестное место, даже о возможности существования которого раньше не подозревали. И не поверили бы в его существование, не продемонстрируй им Ехо (Крон дипломатично отлынил) пару таких номеров, которые невозможно было принять за ловкие фокусы. – И если по итогу этой разведки нам всё понравится. Всё, – лис сделал многозначительную паузу, – тогда вы получите столько наших бравых, сколько нужно будет для вашей миссии и на срок, который сочтёте нужным, а мы получим знания и вещи, на которых сговорились. Подходит? – Абсолютно, – Крон покачал головой и развёл руками, выражая безоговорочное согласие. – Уверен, вы не пожалеете. – Посмотрим, – не удержал желчного замечания, присмиревший было, Ваник. – Как бы не плакать потом. Сами в пасть прёмся. Не пооткусывали бы каких важных частей… – Тебе-то чего бояться? У тебя они уже давно не рабочие, – тут же парировал его постоянный оппонент. И снова поднялся шум. Как от малейшей искры загорается трава, достаточно было коротенького словца, чтобы все лисы, отличающиеся редкостной вспыльчивостью и словоохотливостью, втянулись в общую свалку, вылавливая из воздуха бесконечные аргументы, соревнуясь в остроумии. Не участвовали в перепалке только молодые лисы. Они покорно молчали, только бросали на грызущихся старших красноречивые взгляды, лучше слов говорящие о том, что они устали от ожидания не меньше Крона с Ехо и всецело готовы ринуться навстречу приключениям. Но права голоса в важных решениях они пока не имели, бранного в том числе. И тут в самое сердце громкой лисьей ругани, перемежаемой лаем и рычанием, внезапно врезался пронзительный крик, в котором кипящая злоба и ненависть мешались со страхом и отвращением: – Мррразь! Все разом, как по команде, замолкли и обернулись на этот новый, совершенно незнакомый голос. Метрах в десяти от склочного общества стоял, не раз виденный Кроном и совсем недавно им вспоминаемый, «друг» Стама, наверняка, автор большинства его ссадин и синяков. Сейчас рыжий незваный гость был явно настроен на что-то гораздо более серьёзное, чем просто помахать кулаками. На его плече в полной боевой готовности возлежал мощный, отблёскивающий тусклой сталью, арбалет из тех, какие до сих пор использовали в боях, наряду с огнестрельным оружием. Недвусмысленно нацеленный на Крона, который во время свары переместился ближе к центру, и теперь, ярко освещённый костром, был прекрасной мишенью. – Ты ж говорил, он не опасен, – Крон покосился на Ехо. – Недооценил, – философски покаялся лис. Поначалу, во время первых собраний, лисы выставляли стражу по окрестным закоулкам места встреч. А потом, когда убедились, что Крон и Ехо, действительно, только вдвоём, никого в кустах не прячут, искренне настроены договориться, рыжие быстро расслабились в плане безопасности тылов. Оказывается, зря. И также зря Крон с Ехо поставили себе цель автоматически отметить только возможное приближение опасного преследователя к Стаму. Увлеклись лисьей перепалкой, и вовремя не заметили незапланированное вторжение на территорию переговоров лишнего лица, пока оно само себя не обнаружило. Но думать сейчас об этом было поздно.

***

Стам не заметил, как Битил вышел из соседнего переулка, не видел, как он крался к лисам и Крону. Вечу заметить Ржавого помешала громкая увлечённая брань и свет, в кругу которого бранящиеся находились, делаясь менее чувствительными к происходящему за его пределами. Стам же, раскрыв рот и прилипнув к углу дома, из-за которого выглядывал, пытался хоть как-то уложить и упорядочить в идущей кругом голове всё происходящее. Старался не прослушать ни слова, не упустить ни жеста. И без разницы, что лисы Пустошей походили на базарных торговок и матерились, как сапожники. Они говорили! И то, о чём они говорили… Куда Крон и Ехо собирались забрать их, чему научить? Стам не смог бы ответить, от чего больше ему захватывало дух – от чудесной лисьей способности к вполне человеческому общению или от приоткрывшейся завесы над тайной Кроновых занятий. Стам прекрасно понимал, что ничего о Кроне не знает, но сейчас у него возникло ощущение, что там, в лисьем кругу совсем другой, вовсе незнакомый ему человек. Незнакомый и ещё более недоступный, чем раньше. И с новой силой вскипела, затихшая было, обида. Вот этим рыжим, крикливым тварям позволено знать о Кроне гораздо, несравненно больше, чем ему, Стаму. Почему? Чем они заслужили это, и почему он не заслужил? Почему за целый месяц плотного общения у Крона так и не появилось к Стаму доверия. И, видимо, его симпатия тоже была меньше, чем Стам надеялся. А у него не получится, ну, никак, никогда не получится… как он там сам кричал? Покончить с этим прямо сейчас? Не получится. Ни сейчас, ни когда либо. Стам очень ясно понял это, ещё спускаясь по лестнице после сегодняшней ссоры. И он сам, своими руками оттолкнул от себя Крона. От одной мысли о том, что никогда может больше его не увидеть, внутри у Стама всё болезненно сжималось, а от предположения, что теперь Крон не захочет даже попрощаться с ним, хотелось биться головой о стену. Появление Ржавого для Стама было таким же сюрпризом, как и для всех остальных. И от одного его вида мозг прошила ужасная догадка: это Стам привёл его сюда. Битил, наверняка, следил за ним. А теперь стоял напротив Крона и целился в него из оружия чудовищной убойной силы. С такого расстояния болт арбалета мог пронзить даже нескольких человек, словно нанизав их на вертел. Напившись, отчим очень любил рассказывать героически-кровавые истории о своей бытности военным, поэтому о способностях многих видов оружия Стам знал в ненужных ему подробностях. И сейчас все эти подробности повыползали из тёмных углов сознания и одна за другой липли на Крона, живописуя Стаму все возможные последствия его беспечности. Но как он мог заподозрить, что за ним следят?! И, тем не менее, именно он является причиной того, что в опасности сейчас тот… тот… Стам отлип от стены и осторожно, стараясь не шуметь, направился в сторону заварушки.

***

– Мразь… – повторил рыжий, блуждая взглядом по лисам. - Всем стоять, не рыпаться! – нервно заорал он и угрожающе звякнул арбалетом, заметив движение среди пленников. – Иначе проткну его, как свинью, не пожалею! «И не пожалеет ведь…» – отстранённо подумал Крон. Как смешно будет. Пройдя столько битв, победив стольких противников, сотни раз избегнув близкой смерти, и сейчас, впервые за сотни лет, почувствовав настоящий вкус жизни, погибнуть от руки малолетнего переростка, не знающего, куда слить излишек энергии от играющих гормонов. Смешно будет и нелепо. Хотя… Одно радовало. Агрессия рыжего направилась на Крона, а не на Стама. Оставалось надеяться, что мальчишке хватит ума не засветиться, и продолжать прятаться там, где он сейчас прятался. Выпустив первую стрелу, нападающий сразу же окажется беззащитен. В данных условиях перезарядить оружие ему никто не позволит. Так что Стам не пострадает. Ехо заберёт его с собой, и всё пойдёт по плану. Всё, только… Горько-сладкая печаль разливалась в груди от этого «только». Жаль, как жаль… Но лучше так, если всем живыми уйти не удастся. – Гнездо уродов, – шипел тем временем агрессор, – твари! Монстры! Чудовища! – он выплёвывал каждое слово, словно пытаясь его ядом достать и отравить каждого из присутствующих. – Парень, – голос Крона был совершенно спокойным. Разве что немного осуждающим. Словно он объяснял элементарный материал нерадивому студенту. – Ты ведь понимаешь, что сможешь выстрелить только один раз? – он сделал паузу, давая собеседнику время осознать сказанное. – Опусти игрушку, и иди себе домой. Никто тебя не тронет. – Ага, разбежался! – Рыжий с вызовом расхохотался. – Даже в сказках верят лисам только безмозглые простаки. Я что, похож на дебила?! – А то нет, – буркнул языкатый Янин. – Я же не лис, – не давая опасному замечанию стать спусковым крючком, резонно заметил Крон, разведя руками. – Ты хуже! Ты вообще хрен знает кто! Эта сладкая морда – только маска! Ты облапошил всех вокруг! Но я не такой! – он ехидно сощурился. – Откуда ты припёрся, гнида?! На кой припёрся именно к нам?! Ты приходишь, и всё портишь! Всё, понимаешь?! Крон не успел спросить, чем же он успел так серьёзно насолить нападающему. Боковым зрением он вдруг заметил слева светловолосый силуэт, быстро метнувшийся сквозь лисье оцепление. – Не тронь его, Ржавый! – решительно заявил Стам, растопырив руки, загораживая собой Крона, насколько мог. – Ты же на меня злишься, меня ненавидишь! Только я виноват, а он-то тут причём?! Крона словно током прошило от пяток до макушки. Маячащая перед носом шевелюра в бликах, неверном, дрожащем свете костра вдруг показалась иссиня-чёрной, а стоящий на пороге сумерек Ржавый превратился на секунду в роющего копытом землю, чудовищного минотавра. Память молниеносно подсунула картинку, увиденную Кроном в вечер того дня, когда он навсегда простился с Фесом. Тогда ноги сами привели к месту их обычных встреч. Как всегда, шумели ивы, тихо плескалась вода. Только свирель молчала. Софа была накрыта большим стёганым покрывалом. На траве расстелена льняная скатерть. На ней стояло блюдо с фруктами, бутыль вина и два бокала. И глиняный кувшин с маленьким букетом трогательных полевых нежно сиреневых цветов. За несколько дней, прошедших после боя, цветы слегка увяли, но всё ещё стойко держали головки, словно ожидая прихода сорвавшего их. А надежда Крона сгорела в пламени погребального костра… «Вот только не нужно, только не снова…» Мертвея от одной мысли, что может не успеть, плещущейся в растянувшемся мгновении, Крон сгрёб Стама за шкирки и запихнул к себе за спину, одновременно выступая вперёд. – Пусти меня! – Стам отчаянно рвался вернуться на утерянную позицию. Сдерживаемый железной хваткой, выглядывал из-за плеча Крона. – Пусти! Пусть пристрелит меня и успокоится! – Да не ненавижу я тебя, идиот! – в голосе Ржавого зазвенела звериная тоска. Брови сдвинулись почти умоляюще. – Тупой белобрысый выродок! Ничерта ты не понимаешь! Я ж… я… – он на секунду зажмурился, мотнул рыжей головой, а когда открыл глаза – в них снова полыхало злобное остервенение. – Но пристрелить тебя я хотел, правда. Плевать! – к голосу Ржавого тоже вернулась яростная твёрдость. – Так даже лучше. Потому что вот его я ненавижу! – он упёрся пылающим взглядом в Крона. – Сдохни! – прошипел сквозь зубы. И, прежде чем кто-нибудь успел что-либо ещё сказать, спустил курок.

***

Стам не успел ещё закричать, не успел ещё в очередной раз дёрнуться, не успел толком сообразить, что происходит. Только почувствовал, как его заполняет мощное чувство несогласия, раздражения на складывающиеся детали мозаики, неправильно вовсе складывающиеся. Желание что-то изменить, особенное, не бессильное, как это бывало множество раз, а распирающее ощущением реальной возможности изменить то, что не нравится, прямо сейчас, самому, пока ещё не поздно… Не поздно?.. Раздался короткий тоскливый лисий вой. И вдруг затих. Сначала Стаму показалось, что затих. Затихло всё. Смолкло и словно окостенело. Усиливая нарастающее ощущение внутренней собранности, уверенности, ощущение, командующее телом, опережая разум. Стам почувствовал, что его больше не держат и пулей выскочил из-за своего живого щита. Всё, действительно, замерло. Лисы, Битил, Крон и толстая металлическая стрела, зависшая в воздухе в полутора метрах от своей цели. Нет, стрела двигалась. Еле заметно ползла, медленно рассекая воздух. Миллиметр за миллиметром сдвигалась, направляясь прямиком в сердце Крона. В воздухе стоял странный глухой гул. Недолго думая, движимой всё той же яркой решимостью, Стам вцепился в стрелу, намереваясь увести её с намеченного маршрута. Болт не обратил на это особого внимания. Казалось, он впаян в воздух, как во что-то плотное. Стам упёрся ногами в землю и тянул изо всех сил, забежал с другой стороны и толкал, потом снова тянул, и снова толкал. В глазах темнело от напряжения, сердце бухало где-то в голове, дыхание сбивалось, тело дрожало… Но и стрела поддавалась. Потихоньку, нехотя меняя траекторию. Достигнув Крона, она не пронзила его грудь, а лишь слегка задела левое ухо. Облегчение словно выключило какой-то механизм, то ли тормозящий всё вокруг, то ли ускоряющий самого Стама. Сначала гул снова превратился в пронзительный лисий вой. Затем стрела, надёжно зажатая в ладонях, мощно рванула за собой, резко вернув скорость, но теряя высоту, выдёргивая Стаму плечи из суставов, волоча его за собой по острым частичкам размельчённого бетона…

***

Крон поначалу вообще ничего не понял. Вот, только что, стрела летела на него. Он, рефлекторно ослабив хватку и отодвинувшись от Стама вперёд, но надёжно заслоняя его собой, смело смотрел на неотвратимо приближающийся конец. Понимая всю правильность такого расклада, чувствуя во всём жестокую, смиряющую логику… Но никакого, вроде бы обязанного циклично завершить его древнюю историю, конца не случилось. Перед Кроном вокруг стрелы вдруг замельтешило какое-то размытое пятно. Стрела резко закосила вверх и в сторону, со свистом пролетела у его уха, огнём опалив мочку. Кто-то, вместе с ней проносясь мимо, толкнул его всем телом в плечо. Хлестнули по лицу волосы. За спиной раздался отчётливый звук вонзания острого в мягкое, словно лопату засадили в землю. И сдавленный глухой вскрик. На мгновение всё замерло. Только море и рыбы проявляли признаки жизни в застывшей немой сцене. А потом лисы, с Ехо во главе, бросились на стрелка, не позволяя тому даже начать трудоёмкий процесс перезарядки оружия. А Крон, чувствуя, что в тело словно налили свинца, на деревянных ногах обернулся. Ожидая увидеть всё, что угодно. Только не то, что увидел. Возле стрелы, до половины вонзившейся в гору сбитого строительного песка, мёртвой хваткой вцепившись в металлический стержень, ничком лежал Стам. Пару секунд недвижно, а затем заворочался, с трудом расцепил руки и, кряхтя, сел, потирая ушибленное бедро. В один прыжок Крон преодолел разделяющее их расстояние. Упал возле Стама на колени и принялся его вертеть и ощупывать, судорожно проверяя на предмет повреждений. Исключая стёсанные при падении плечо и щёку, ту же самую, на которой уже красовался дневной синяк, Стам был совершенно цел и невредим.

***

– Что произошло-то? – наконец, включился в реальность Стам, хмурясь и морща лоб. – Я… Что я сделал? Как? – У тебя проявились Личные Способности. Крон рассмеялся, звонко и искренне, словно сам только что понял важную вещь, и это откровение смешалось с тем, что схлынули последние волны напряжения. – У меня… что проявилось? – растерянно улыбаясь, переспросил Стам. – Я тебе потом объясню, – Крон посерьезнел. А потом взял лицо Стама в ладони. И поцеловал. В губы. По-настоящему. Совсем-совсем по-настоящему. Так, что у Стама поначалу даже голова закружилась и тело онемело. А когда он пришёл в себя, обхватил Крона руками и ответил, как мог, как умел, со всей, накопившейся за месяц, страстью, не жалея дыхания, словно пытался отыграться за сегодняшнюю дневную драму. – Хватит пока, – наконец слегка хрипловато сказал Крон, отстраняясь и придерживая за плечи тянущегося за добавкой Стама. – Пока? – переспросил раскрасневшийся Стам, с трудом выравнивая дыхание. – Ты будешь со мной встречаться? – Посмотрим, – Крон хмыкнул и лукаво улыбнулся, – но можешь паковать чемоданы. – Чемоданы… – пробормотал Стам, не смея поверить, чувствуя, как нутро заполняется сияющим, искрящимся ликованием. А потом в него вдруг закралось неприятное подозрение. – Это… Это потому, что я сделал со стрелой? Только из-за этого? Ты мне так платишь? – Дурень, – Крон погладил его по голове. – Я с самого начала собирался это сделать. И сделал бы, даже не окажись у тебя вовсе никаких Способностей. Прости, что не сказал раньше. И Стам готов был поспорить на что угодно, что сейчас его снова поцелуют… – Кхм… – Ехо сидел рядом и делал вид, что тактично отворачивается. – Не хотелось бы вам мешать. Но что делать с… этим? Он кивнул в сторону копошащейся над Битилом стаи. То отчётливо, то смутно слышался рык, лай, вскрики и отборные ругательства. Сложно было разобрать, чьих ругательств было больше – лисьих или поверженного. – Не надо ничего с ним делать, – Крон великодушно махнул рукой. – Он своё уже получил. Отпустите его. – А если вдруг вздумает растрепать, то так ему в этой дыре и поверят. Высмеют, а то и навешают, – согласился Ехо. – Решат – разозлил лисов, покусали, вот, у него мозги и поехали. – Сильно покусали? – Крон поморщился. – Да нет. Так, слегка, в воспитательных целях. – Я не думаю, что он вообще что-нибудь кому-нибудь скажет, – Крон задумчиво покачал головой. – Он понимает, что проиграл по всем фронтам, и вряд ли захочет афишировать своё поражение. Тихонько повесит отцовский трофей туда, откуда стащил, и заползёт в тёмный угол зализывать раны. Стам хотел спросить, почему это Ржавый должен проявить такую удобную им сдержанность, и по каким это всем фронтам он проиграл. Но Ехо понимающе кивнул, Стаму стало стыдно, что до него до одного ничего не дошло, и он промолчал. – Оставляю на тебя нюансы, – Крон хлопнул Ехо по холке. – Договорись на следующее утро, где встретимся с выделенными нам кадрами. Ичин, наверное, захочет лично проследить за нашим отбытием, так что прощаться я не буду. Тебе придётся отстрадать у них последнюю гулянку, тут никуда не деться. А я отведу нашего лисёнка, – он подмигнул Стаму, – домой, и расскажу ему, что к чему. У Стама сладко заныло под ложечкой и от жеста Крона, и от его обещания. – Хорошо, ладно уж, – перспектива гулянки явно особого удовольствия у Ехо не вызывала. – Я думаю назначить встречу где-нибудь поблизости. Хорошее место, здесь Дверь можно открыть с пол пинка. – Ты в этом мастер, тебе и решать, – в голосе Крона было уважение, глубокое и сильное. Уважение к тому, кто может что-то очень важное, сложное и редкое. – Тогда так и сделаем. Я пошёл страдать, – лис тяжко вздохнул. – Не поминайте лихом, – он вдруг хитро покосился на Крона, – а ты береги своего нового студента. Думаю, у тебя таких, с темпоральными особенностями, по пальцам пересчитать можно. – Ты прав, – Крон встал и отряхнул колени, протянул руку Стаму. – Он у нас, оказывается, редкая птичка. Стам снова ничего толком не понял, но интуитивно возгордился, чувствуя, что причастен к чему-то огромному и неизвестному, но теперь совсем близкому. Поднимаясь, героически постонал от синячной боли в бедре, и даже не подумал отпустить руку Крона, уже твёрдо встав на ноги. Держался за неё цепко, как ребёнок, боящийся в толпе потерять взрослого. Готовый поныть и даже поклянчить, только бы его не заставили отпустить крепкую тёплую ладонь. Но Крон и не думал отбирать её. Он только махнул другой рукой умилённо скалящемуся Ехо, в ответ крепче сжал пальцы Стама, и потянул его за собой.

***

Утром Ехо и Крон собрали вещи, привели в порядок и без того образцово чистую квартиру Альведоса, с которым увидеться никак не получалось – он должен был вернуться только через неделю, а мир этот и лису, и Крону надоел до колик. Особенно Ехо, который вернулся на рассвете, на чём свет стоит, понося осточертевшее лисье веселье. Отдав ключи соседке, они пошли вниз по лестнице. Подъезд спал. Никто не хлопал дверями, не было ещё слышно обычных голосов из-за стен. Только какой-то бездомный лис сонно ерзал на коврике возле чьей-то двери. – Ну что? – Казалось, Ехо принюхивается. – Нет его, по-моему. Спокойно всё. – Да, нету, определённо. Я же говорил, он вряд ли появится. Сегодня все будут начеку. И Крон с Ехо и, наверняка, лисы. Но всё было спокойно. Они ждали у подъезда. Сияющий, как новая, хоть и слегка поцарапанная монета, Стам с маленьким чемоданчиком, и непривычно светлая лицом Ильма с чемоданом побольше. Крон впервые подумал, что она ведь совсем молодая, а при должном уходе может оказаться и весьма недурна собой. Ночью, войдя в дом, он попросил Стама привести мать к нему. Ильма сонно щурилась и зябко куталась в байковый халат, но пришла почти сразу, едва Крон успел переступить порог квартиры. Когда она осознала, что ей всерьёз предлагают навсегда избавиться от опеки мужа, на её обычно безразличном лице появилось новое, неожиданно яркое выражение. Словно с её шеи сняли невидимую удавку, и Ильма вспомнила, что умеет дышать. Стам же от всего происходящего, казалось, пребывал в стойкой эйфории. Увидев Крона и Ехо, он вознамерился было что-то сказать, но, видимо, не нашёлся, что и просто счастливо вздохнул. – Ну, что, идём? – спросил Крон у спутников. – Идём, – всё так же счастливо согласился Стам, а Ильма просто кивнула. И они пошли. По утренним спящим улицам. В пьяняще свежем морском запахе. Оставляя позади храпящего с очередного перепоя отчима и мужа, глупого покусанного Битила с разбитым сердцем, поглощённых рутиной соседей и вечных солдат. Они были сами по себе, поэтому уходили, не оглядываясь, без малейших сожалений покидая лисьи хлопоты, в которые так и не смогли втянуться.