Гуигнгнмы навсегда

То время, те дни. Он автор таких памфлетов, что слегка расшатывают удивительный мир английского снобизма до неожиданных экономических уступок. Хоть и аноним, но он повелевает умами конкретных людей с именами, и авторство его не подлежит сомнению. Все знают, что автор того памфлета он, но суд его оправдывает. Хорошо было быть анонимом в те времена. Никаких прямых речей, только аллегории и бочки. Он гений английской словесности, он роет канавы. Хорошо, что никто не обращает внимания на то, как декан собора Святого Патрика занимается любимым делом. Физический труд пробуждает в Джонатане Свифте не только мизантропию, но и некие особые качества. Пропасть чуши он прочел, прежде чем приступить к труду всей жизни, и пропасть земли он перекопает, прежде чем закончит. — Вчера я отменил затмение, — пробормотал Свифт. — Что я сделаю сегодня? А не отправить ли мне моего дорогого друга Гулливера на летающий остров? Но сколько, сколько там должно быть места? Пока канава не стала диаметром четыре с половиной дюйма, он копал. В перерывах между канавами он дописывал и правил великое творение человеческой мысли. Он думал, что его слово изменит мир. Или хотя бы людей. Или хотя бы одного человека. Нет, никаких "или". Людей, и немедленно. Сила слова — его слова — такова. Заслуживает ли мир его работы? Найдется ли печатник на четыре части с эпилогом? Поверит ли он своим ушам? Все эти вопросы были риторическими. Он творил правду, кто может противиться правде? Книга вышла в свет, но люди не изменились, духовности в них не прибавилось ни на дюйм, ни на четыре с половиной мили. Свифт не мог сдержать свое разочарование, он мрачно смотрел в будущее: как можно подумать, что в будущем что-то станет лучше, если люди не меняются сию же минуту? А люди сперва восприняли книгу как увлекательные приключения, а потом, не в силах посмотреть в зеркало, придумали, что под личиной приключений скрывается клевета на человеческий род. Клевета? Конечно клевета! Вражда между тупоконечниками и остроконечниками уходит корнями в вечность. Свифт был недальновиден: на полном серьезе он думал, что сможет вырвать то, что застряло в людских умах с незапамятных пор. И этих людей он думал загнать в угол? Смешно. Ему не стоило выкидывать из книги значения долготы и широты. Ему следовало оставить приливы и отливы. Он мог расширить книгу втрое, и ничего бы не изменилось. Широкому читателю она все еще была недоступна. Ее все равно никто не понял так, как он хотел. И то добро, что он, автор, думал сотворить, то откровение о людях, что должно было изменить мир, они назвали злом. Нет никаких гуигнгнмов и никогда не будет. Наше время, наши дни. — Йехху! — вскричал математик, оторванный от реального мира, представляя, что он скачет на механической лошади по просторам вселенной Пи. И захлопнул книгу на первом же абзаце.