Флоки

      Флоки думает. Много. Благо теперь у него хватает на это времени — его даже слишком. Рагнар щедро предоставил возможность побыть наедине с собой, привязав по рукам на растяжку к массивным гвоздям, вбитым в стены пещеры.       Он вспоминает свою жизнь, начиная с детства, когда отец учил его азам резьбы по дереву, а мать никак не могла докричаться до своих мужчин, зовя их на обед. Как горд был бы отец, знай он, какие корабли умеет делать его сын! Флоки задается вопросом, суждено ли ему живым увидеть море.       Оно, темно-серое и бескрайнее, манило его раньше и делает это сейчас, донося свой запах соленых вод до душной тюрьмы уставшего и ослабевшего пленника скал. Флоки не хватает шума прибоя, плеска рыбы чуть поодаль и редкого солнца, заходящего в эти края. Прикрывая глаза, он видит милую душе картину, где сидит на каменистом берегу, положив локти на согнутые в коленях ноги, и, слегка щурясь в обычной манере, посматривает на красоту этих мест, вырезая старым ножом какую-нибудь свистульку или даже свирепого волка.       Вспоминает девушку, которая оставила глубокую зарубку на его древе памяти, — белокурую Раварту, дочь фермера Халльфреда. Он ненавидел юного Флоки всем своим сердцем, черствым и покрытым жесткой лозой, как его хмурое лицо спрятала отросшая щетина, превратившаяся к закату лет в длинную бороду. Старик ушел из жизни, когда Флоки уже встретил Хельгу, свою жену, но тем не менее он надеялся, что злобный тиран, не позволивший расцвести его первой любви, отправился в Хельхейм*, а не в Гимле**, как наверняка мечтал. Таков уж Флоки: нет в нем жалости и милосердия к обидчикам.       Плавной волной его нагоняют мысли о днях, проведенных с супругой, однако их затмевают те, где дочь с улыбкой встречала его дома, бежала, спотыкаясь, желая скорее обнять папу, вцепившись в плечи и шею маленькими ручками, вечно испачканными углем: у девочки талант, по-другому не скажешь, глядя на ее рисунки на приглаженных холодным морем будто специально для нее камнях.       Губы Флоки трогает улыбка, принося легкую боль: они давно в трещинах, а сухая кожа противно цепляется кусками друг за друга. Это странно, ведь в пещере влажно, а на голову мужчины методично попадает тяжелая капля прохладной воды. Она стекает с макушки вниз, иногда задерживаясь на лице, смешивается со слезами, что Флоки не может в себе удержать, думая о своей уже мертвой дочери. Как он мог оставаться здесь, пусть и мучаясь в наказание, когда его девочка страдала от боли, а ее мать ничего не могла с этим сделать? Ему следовало находиться рядом, но Одину всегда виднее, как должно быть.       Он жалеет лишь о том, что не простился с малышкой Ангербодой. Чертов Рагнар, приковавший его за смерть неверного! Неужели монах, так и не ставший настоящим викингом, не предавший свою нелепую христианскую веру, достоин был быть ближе к конангу, чем он, Флоки, с которым они столько пережили вместе? Нет, вот уж за что корабельщик не испытывает вины, так это за убийство Этельстана. Мужчина всегда знал, что крест для чужеземца роднее, чем браслет, дарованный Рагнаром, и только Лодброк настолько глуп, что не воспринял всерьез факты. И потому Флоки еще больше ненавидит их обоих.       Однако Рагнара он убивать не хочет. Был бы не против, если бы тот покинул мир от чужой руки в бою, только вот Вальхаллы Флоки ему не желает — хватит с него, усомнившегося в Богах и в Одине в частности, и Фольквангра***. Флоки злится, не понимает, но осознает, что за яростью и обидой прячутся ревность и привязанность к другу. В конце концов, если уж на то пошло, то он хотел уберечь Рагнара от неправильного пути, ведь Иисус не может затмить Одина, Тора, Хеймдалля, Улля, Бальдра, Локи и даже Фрею с другими. Когда‐нибудь их вождь поймет, что ошибался, и оценит поступок Флоки. Он верит.       И однажды это случается… Рагнар приходит, испугав Хельгу топором в руке, так, что она спотыкается, роняет чашу, которую держала над головой мужа, не давая воде с потолка попадать на его голову. Конанг хмуро следит за ее движениями, но руки не подает, хоть и помог не так давно выкопать могильную яму для Ангербоды, вопреки традициям и правилам. Его душа — те же потемки, что и у многих. Все еще прихрамывая после ранения, Рагнар взбирается на скользкие камни и рубит веревки, удерживающие Флоки на месте столь долго с обеих сторон. Обессиленный мужчина упал бы, если бы не поддержка не менее хрупкой, исхудавшей жены. Он не смотрит на своего освободителя, и за него помилование принимает Хельга. В ее глазах, накрашенных на манер мужа черным и давно не умытых, что тоже с ним совпадает, копится влага, которую женщина смаргивает, чтобы четче видеть то ли врага, то ли друга. В ярко-голубых Рагнара она может прочесть так много; там столько всего, что уйдут часы на объяснение, но блондинка со спутанными волосами до поясницы находит в них главное для себя: он хочет простить.