Карпатский романс

– Говорила я, что ты доведешь себя со своими драконами! – в который раз восклицала матушка, заставляя вспомнить пятнадцатилетней давности «Говорила я, что ты доведешь себя со своим квиддичем!» – Да все в порядке, мам, я живой, – вяло отбивался Чарли, тщетно пытаясь утихомирить разошедшуюся родительницу. Голова раскалывалась, и ему постоянно приходилось щуриться, чтобы облегчить ноющую боль. Несмотря на это, Чарли пытался улыбаться, чтобы не пугать мать и сестру еще сильнее. – Ну, это явно ненадолго, – всплеснула руками матушка. – Посмотри на себя, ты весь в бинтах! Когда еще ты выглядел так ужасно! Я не хочу потерять еще и тебя! – Голос ее сорвался, и в какой-то миг Чарли показалось, что она расплачется. – Я еще легко отделался, вы Брана не видели. Он вообще на мумию похож. – Только когда слова сорвались с его губ, Чарли понял, что попытка успокоить мать привела к прямо противоположному. – Кто это вас так отделал? – поинтересовалась Джинни. – А, – Чарли махнул рукой, – хвостороге мы не понравились, вот она и решила, что шашлык из нас выйдет поприятнее. Шутка улетела в молоко. – Хвостороге! – ахнула матушка. – Той самой, с Турнира? – передернулась Джинни. – Ей, родимой. – Мне показалось, – хмыкнула сестра, – что ей вообще никто не нравится, а после Турнира она и вовсе должна была возненавидеть весь мир. – Но ты же всегда был осторожен, – покачала головой матушка, – тем более с такими опасными существами. Чарли смущенно почесал лоб забинтованной рукой. – Скажем так, я немного отвлекся… подошел слишком близко и вовремя не распознал угрозы. Случай был особый, вот я и… – Он красноречиво обвел рукой воздух, не зная, как передать словами собственное упущение. – Что за случай такой? – По лицу матери явственно читалось, что никакие особые случаи не должны ставить жизнь ее сына под угрозу. – Долгая история, – рассмеялся Чарли. – Вы и слушать устанете, если начну… Семью месяцами ранее Чарли полировал рукоять новенькой «Молнии», когда в дом влетел запыхавшийся Бран с метлой наперевес. Случись подобное полгода назад, Чарли встревожился бы и принялся выяснять, в чем дело. Но за несколько месяцев он привык к новому напарнику, не подозревающему, что в дверь можно входить, а не влетать, а по двору передвигаться шагом, а не бегом. Однако на этот раз у встрепанности Брана была другая причина. – Твой Норберт! – выкрикнул он. Чарли поднял голову. До сих пор имя Норберта не звучало в устах Брана, иногда Чарли вообще сомневался, что напарник помнит молодого дракона, которого ему среди прочих показали полгода назад. – … сцепился с хвосторогой у Озера! Чарли выругался, отбрасывая кисть. Потасовки драконов не были редкостью, но, как правило, ограничивались битвами за землю и добычу. Озеро, о котором говорил Бран, находилось за пределами охотничьих угодий как Норберта, так и хвостороги и было достаточно велико, чтобы все окрестные хищники могли пить не стесняя друг друга. Что столкнуло не имевших общего интереса драконов, Чарли не знал. Схватив метлу, о которой только что любовно заботился, он выскочил из дома и, крикнув Брану, чтобы не следовал за ним, поднялся в воздух. Трансгрессировать на землях заповедника запрещалось, да и не был Чарли поклонником этого способа передвижения. Зато здесь вовсю использовались метлы, что тешило душу бывшего игрока в квиддич. Недавно ему удалось приобрести "Молнию", на которую он копил несколько месяцев, "чтобы сподручнее было от драконов удирать". Бран, семнадцатилетний новичок из Венгрии, с метлами особенно не дружил и первые месяцы крыл на чем свет стоит и собственную неуклюжесть, и устав заповедника. Территория, за которой вели наблюдение Чарли с напарником, составляла около семисот квадратных миль, заросших густым хвойным лесом и прорезанных скалистыми ущельями. Семь лет назад Чарли выбрал эту местность потому, что здесь обосновался Норберт, да так и остался, даже когда его юный подопечный уже перестал нуждаться в защите. На землях, которые Чарли облетал каждые два дня, было несколько больших водоемов, но, пожалуй, самым большим и самым посещаемым было озеро к северо-западу от Норбертовых угодий. В заповеднике все называли его просто Озером, и каждому было понятно, о чем идет речь. Именно к Озеру Чарли и направлялся, еще за полмили услышав яростные крики схватившихся драконов. Укрывшись в ветвях высокого бука (только сумасшедший станет приближаться к озеру в разгар водопоя), Чарли наблюдал жестокую неравную битву: хвосторога, сомкнув челюсти на горле Норберта, волокла его по земле, явно стремясь оторвать незадачливому норвежцу голову, а тот, в свою очередь, яростно бил крыльями, пытаясь освободиться. Кровавый след тянулся за ним по берегу – то ли из прокушенного горла, то ли из раны на плече, становящейся тем глубже, чем свирепее он взмахивал крылом. Норберт был меньше и легче хвостороги, и подобная потасовка вполне могла закончиться для него гибелью. Чарли хотел уже подняться в воздух и выпустить из палочки разноцветный фейерверк, чтобы отвлечь разъяренную самку, но, к счастью, самопожертвования не потребовалось. Норберт изловчился ударить хвосторогу по носу когтем на сгибе крыла – от резкой боли она разжала пасть, и дала ему несколько спасительных мгновений, чтобы отползти в сторону. Шатаясь от потери крови, не в силах подняться в воздух, Норберт спешно уползал в темноту леса. Венгерка еще долго ревела ему вслед, яростно хлеща шипастым хвостом. Чарли незаметно перевел дух. *** Норберта выпустили на волю, когда ему исполнилось четыре месяца – именно в этом возрасте дракончики покидали материнское гнездо, чтобы вступить во взрослую жизнь. Большая часть из них так и не успевала ее начать, оказавшись в желудке у более опытного сородича, нередко у собственной матери. Однако Норберту повезло: проплутав по горам почти год, он, наконец, нашел землю, которая понравилась ему и с которой его никто не гнал. Впрочем, новый дом не принадлежал ему безраздельно: охотничье угодье Норберт делил со старым самцом украинского бронебрюха, подслеповатым и грузным. Отношения между соседями складывались по-разному: бывало, старик прогонял Норберта с приглянувшегося ему места для сна, а бывало, Норберт, убив столько добычи, что вся она в него не помещалась, позволял бронебрюху забрать остаток. К востоку от их угодья жила венгерская хвосторога, необыкновенно злая, беременевшая каждый год, что не прибавляло покладистости ее нраву, а на северо-западе – самка валлийского зеленого дракона. В угодьях этой самки лежало огромное чистое озеро, к которому на водопой часто собиралась вся округа. В ту весну Норберт снова пришел на озеро. Кроме хозяйки угодья, на залитом солнцем берегу он увидел хвосторогу и пару красных китайских драконов – они были редкими посетителями водоема, вероятно, имея на своей земле другой. Обойдя соседей, Норберт подобрался к воде и опустил голову, когда внезапно ноздрей его коснулся новый, прежде незнакомый запах, острый и терпкий, вызвавший томление глубоко внутри. Жадно втянув его ноздрями, Норберт поднял голову от воды, чтобы определить, откуда исходит странный аромат. Венгерская хвосторога на берегу первой привлекла его внимание. Неведомая тоска охватила Норберта, сильнее всякой осторожности и опаски, которую внушала близость грозной соседки. Издав мягкий горловой крик, никогда еще не вырывавшийся из его груди, Норберт сделал к ней несколько шагов, оставив без внимания предостерегающее ворчание хвостороги. Запах кружил голову, Норберту хотелось потереться шеей о ее спину, припасть грудью, распластать крылья, и ласковый, почти жалобный его зов должен был успокоить хвосторогу, но вместо этого почему-то раздражал ее. Острая боль пронзила правое крыло: удар шипастого хвоста пришелся по плечу, и Норберт словно протрезвел: дурман выветрился из головы, и юный дракон отпрянул и зашипел, выгибая спину. Ему повезло уклониться от следующего удара, но, уворачиваясь, он оказался слишком близко к пасти хвостороги. Не успел Норберт разобраться в происходящем, как мощные челюсти сомкнулись на его горле, пригвоздив к земле. Он попытался извернуться, чтобы освободить шею, но его трепыхания были едва ли действеннее судорог добычи, попавшей в частокол драконьих зубов. Он лишь утягивал хвосторогу за собой, и она, упираясь в землю ногами и крыльями, тащила его в противоположную сторону. Зубы сжимались все сильнее, в какой-то миг Норберт почувствовал удушье и забил крыльями, стремясь попасть по глазам или ноздрям противницы. Наконец, ему это удалось – хвосторога коротко взревела, разжав челюсти, и Норберт, стремясь воспользоваться удачей, отполз от нее как можно дальше, шипя и припадая к земле. По счастью, хвосторога не стала его преследовать, однако ее яростные вопли и не менее яростное размахивание хвостом вполне ясно давали понять, что Норберту лучше не приближаться. На краю своего владения Норберт, наконец-то, почувствовал себя в безопасности и рухнул на землю, не имея ни сил, ни желания идти дальше. Так он лежал много часов, не меняя положения, и слабый весенний ветерок холодным языком лизал его раны. Когда солнце преодолело зенит, к нему подошел старый бронебрюх и потрогал неподвижного соседа мордой, словно проверяя, жив он или нет. Норберт не пошевелился, и бронебрюх, утратив к нему всякий интерес, прошествовал в сторону озера. Молодой дракон поднялся только к ночи – и не смог определить, та ли это была ночь, что следовала за днем битвы, или прошло уже много ночей. У него все болело, как будто он упал со скалы, в горле была огненная сушь, и, вероятно, именно жажда заставила его пробудиться. Медленно поднявшись и стараясь не опираться на разбитое крыло, Норберт поплелся в сторону озера. Путь, укладывавшийся ранее в сотню ударов сердца, занял у него полночи. Оказавшись на берегу, Норберт остановился, отдыхая, и оглядел окрестности. Над озером висела огромная белая луна: от ее света сама вода казалась игрой черных и белых пятен. Округа была пустынна и молчалива, лишь слышался мягкий шорох листвы под ногами лазиля, да где-то сквозь орешник прокладывал дорогу медведь. Внезапно в этой тишине раздался крик, тоскливый и заунывный, заставивший Норберта встрепенуться. Крик доносился с противоположного берега озера, заросшего лесом. Так кричала самка валлийского дракона, когда искала себе пару, и Норберту в прежние годы часто доводилось слышать эту песню, но сегодня она отчего-то казалась невыносимой. Он подобрался к воде и принялся жадно пить, чувствуя, как с каждым глотком к нему возвращаются силы. Утолив жажду, Норберт поднял голову и стоял еще некоторое время, слушая крики валлийки. Песня ее становилась все надрывнее и горше, но не думала замолкать. Она прерывалась только для вдоха, и Норберт знал, что хозяйка озера может кричать так целыми днями. Отойдя от воды, он медленно побрел прочь. *** Разумеется, Чарли не мог оставить своего подопечного в беде. Когда Норберт рухнул без сил на краю угодья, Чарли долго осматривал его, дабы убедиться, что его жизнь в безопасности. Раны оказались глубоки, но чисты, кровотечение остановилось уже через полчаса, а волшебная сила драконов была такова, что любой порез затягивался в кратчайший срок. Норберт забудет о разорванном горле уже через неделю, а еще семь дней спустя снова поднимется на крыло. Если бы это было не так, драконы с их свирепостью перебили бы друг друга задолго до появления людей. Впрочем, сразу после битвы Норберт являл собой душераздирающее зрелище, ничем не напоминающее о великой способности к исцелению. С тяжелым сердцем Чарли уходил от него, и через пару дней снова навестил своего подопечного. Визитом к Норберту он решил завершить предписанный облет территории. Пролетая над крутыми ущельями и поросшими лесом плоскогорьями, напарники могли во всей красе видеть захватывающую пору драконьих свадеб, приходящуюся на время всеобщего пробуждения леса. На востоке венгерская хвосторога обстреляла их огнем, едва увидев, – пришлось спешно убираться с ее земли, радуясь, что хозяйка не решила подняться в воздух. На севере румынские длиннороги устроили бои без правил за двух самок, расположившихся неподалеку и, судя по размерам, очень юных. Бран, отчего-то вдохновившийся брачным поединком, остался у длиннорогов, предоставив Чарли закончить облет самому. На северо-западе валлийская драконица тянула свою заунывную песню: в первые годы в заповеднике Чарли пугался этих звуков, нынче же они казались ему даже красивыми. Двое красных китайских драконов в юго-западной части определенно были счастливее и спокойнее прочих: они нашли друг друга, и им никто не мешал. На одном из скалистых обрывов в землях китайской пары Чарли увидел нескольких косуль. Обычно робкие животные резво бежали по узкой горной дороге, то ли не догадываясь, что наверху затаились хищники, то ли будучи уверенными, что драконы их сегодня не тронут. Несколько мгновений Чарли честно испытывал муки совести. Ослабевший в битве Норберт вряд ли сможет охотиться в ближайшие дни, а пища ему нужна как никогда. Косуль было жалко, но дракона Чарли жалел еще больше, поэтому, оказавшись на достаточном расстоянии, он направил палочку на одно из животных и произнес: – Риктусемпра! Алый луч ударил косулю в бок. Та пошатнулась в растерянности и страхе, а затем ноги ее подкосились и горная козочка медленно, словно бы раздумывая, сползла вниз с обрыва. Чарли порадовался, что Бран остался у длиннорогов и не видел убийства. Мало ли что взбредет в голову впечатлительному юноше, да и начальство заповедника определенно будет недовольно. Спустившись в ущелье, Чарли подобрал разбившуюся косулю и, взвалив тушу на плечо, с трудом выровнял метлу. В угодьях Норберта старый бронебрюх дремал на солнышке, подставив светилу спину, словно отлитую из железа. Сам же Норберт лежал на небольшой полянке, усыпанной сухой хвоей. Приземлившись рядом с его головой, Чарли свалил косулю едва не под нос своему воспитаннику. – Я принес тебе поесть, – заявил он, видя, что дракон не проявляет воодушевления. – Мог бы, между прочим, и оценить: ради этой косули мне пришлось заключить сделку с собственной совестью. Дракон фыркнул, выпустив из ноздрей клубы дыма, и отвернулся от подарка. – Я бы на твоем месте не отказывался от еды, – заметил Чарли. – Если будешь нос воротить, твой украинский сосед слопает ее за милую душу. Норберт снова вздохнул, но не проявил ни малейшего интереса к пище. Чарли вздохнул тоже и, отложив метлу, присел рядом с ним. Он не питал иллюзий относительно любви к нему Норберта: дракон не то чтобы любил его, скорее, терпел подле себя, но, если вспомнить, что большинство драконов избегает людей или нападает на них, подобная терпимость могла считаться почти дружбой. – Одни беды от женщин, верно, брат? – усмехнулся Чарли. – Никогда не поймешь, чего им нужно и чем они снова недовольны. Может, поэтому я до сих пор не женат. Помню, была одна девица, Аманда, кажется, не так меня, конечно, отделала, как твоя хвосторога, но расколотила мой любимый будильник и две тарелки – а все из-за чего? Я перепутал дату нашего знакомства и вместо тринадцатого марта принес ей цветы одиннадцатого, представляешь? Норберт фыркнул снова. Вряд ли он что-либо представлял, скорее, просто слушал мерный голос Чарли, убеждая того, что хотя бы дракону интересна его история. *** Когда Чарли улетел, Норберт, наконец, обратил внимание на косулю. Но не стал ее есть, а схватил зубами за горло и, поднявшись, словно стряхнув с себя оцепенение, поволок прочь. Разбитое плечо все еще болело, и на правое крыло дракон старался не опираться, поэтому путь вышел неуклюжим и долгим. Солнце успело войти в зенит, когда он добрался до земель хвостороги. Здесь лес почему-то обрывался и через полсотни ярдов продолжался снова, будто какая-то сила не давала деревьям расти на этой неширокой полосе. Именно эта странная поляна и была излюбленным местом отдыха хвостороги. Норберт бывал здесь редко, а с тех пор как повзрослел – почти никогда. Остановившись на краю леса, он положил косулю на землю. Хвосторога была здесь: она яростно терлась грудью и животом о ствол упавшей сосны, счищая приставший к чешуе сор, землю и мелкие камешки. Ствол тоскливо скрипел под ее весом, норовя сломаться пополам. Ветер дул от нее, и ноздрей Норберта снова коснулся терпкий дурманящий запах, однако теперь юный дракон был осторожнее, чем в прошлый раз. Он издал негромкий крик, обращая на себя внимание, и, когда хвосторога прекратила истязать сосну, Норберт подтолкнул к ней косулю. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, и хвост свирепой самки уже начал было хлестать из стороны в сторону, что было признаком крайнего раздражения, когда хвосторога внезапно смилостивилась. Перебравшись через поваленную сосну – дерево не выдержало и все-таки сломалось – она приблизилась к Норберту, опустила голову, тронула мордой тушу, а затем молниеносно схватила ее в зубы и, оттолкнувшись от земли, скрылась среди деревьев. Норберт стоял некоторое время, слушая треск ветвей, сквозь которые она продиралась, а когда и эти звуки стихли, медленно побрел прочь. Он не добился ее благосклонности, но оказался более удачлив, чем в первый раз, и определенно не собирался сдаваться. Уже пробираясь среди своих угодий, он услышал отчаянные крики, а с ними – тот неповторимый звук, который издают когти, царапающие чешую. Где-то поблизости явно велось сражение, и раненому Норберту, не могущему подняться на крыло, не слишком хотелось в него ввязываться. Но потасовка, между кем бы она ни случилась, определенно происходила на его земле, и если он, Норберт, не хотел лишиться своих владений, их следовало защитить. Ему не пришлось долго пробираться через лес: очень скоро он увидел обоих бойцов. Одним из них был его могучий сосед, а вторым – валлийский зеленый дракон, крупный и незнакомый, никогда прежде не замеченный в этих местах. Видимо, не посчитав старого бронебрюха хоть сколько-нибудь серьезным противником, валлиец собрался обосноваться на его земле, но не учел, что у лесного угодья было два хозяина. Когда из чащи на него бросился Норберт, пришелец оказался сбит с толку. Он попытался было оттолкнуть второго дракона, но тот вцепился ему в крыло с той свирепостью, которая ясно давала понять: сдохну – не отпущу. Внезапное наличие двух противников, даром что один из них был стар, а второй – ранен, обескуражило валлийца. Зеленый дракон издал отчаянный крик, полный досады и злости, и, рванувшись изо всех сил, выдернул кровоточащее крыло из пасти Норберта, а вместе с ним – один из ядовитых зубов. Бронебрюх, приободрившись, тоже поднялся в воздух и прицельными плевками погнал противника на запад, к большому озеру. Норберт опустился на подстилку из хвои и зевнул. Легкий ветерок мазнул кровянистую лунку у него во рту и, казалось, донес за десяток миль далекий крик хвостороги… *** В тот вечер Бран вернулся затемно, усталый и бесконечно довольный. – Четыре сикля! – хвастался он, потрясая у Чарли перед носом новенькой фотокамерой. – Моя прошлая стоила два галлеона, а весила как мешок золота, а с этой малышкой можно хоть целый день по лесу таскаться! Смотри. На кровать Чарли посыпались фотографии одна другой любопытнее. Всего их было около сотни: сначала Бран снимал румынских длиннорогов («Нарочно у них остался, чтоб камеру проверить!»), затем, видимо, полетел на запад, потому что в кадр попало Озеро и его безутешная хозяйка. Все фотографии были настолько хороши, что Чарли сдался: – И в чем подвох? – Как сказать. – Бран почесал затылок. – Продавец говорил, что иногда при нажатии кнопки камера издает страшный вопль, как человек, которого поджаривают на медленном огне, но я летал с ней весь день – и ничего такого не случилось. Сам посмотри, – он кивнул на оставшиеся фото, – смог бы я подобраться так близко, если бы фотоаппарат внезапно разорался. Чарли взял несколько последних снимков и подумал, что приблизиться к драконам на такое расстояние действительно надо суметь. Впрочем, драконов неожиданная фотосессия, кажется, вовсе не занимала. На первом кадре незнакомый валлийский дракон с порванным крылом уныло брел к Озеру, постоянно озираясь и принюхиваясь, как всякий оказавшийся на чужой земле. На втором хозяйка озера с любопытством рассматривала его, забыв на время о своей тоскливой песне, а на третьем и последующих Бран заснял их брачные игры. Хоть кому-то в эту весну повезло. *** Через несколько дней Норберт и его сварливый сосед вместе пришли к озеру. Печальной валлийки, оглашавшей его берега плачем, не было видно, и крики ее смолкли. Для Норберта это оказалось хорошей новостью: отчего-то брачный зов зеленой драконицы тревожил его. Зато хвосторога была здесь. В этот раз он не стал оказывать ей знаков внимания и без толку раздражать и обошел за полсотни ярдов, направившись к воде. Соседу, как водится, было невтерпеж выпить ровно из того места, куда опустил голову Норберт, – бронебрюх грубовато оттолкнул его массивной шеей, и юный дракон решил не спорить. Пристраиваясь снова у воды, он услышал упреждающий рев со стороны леса на востоке, но голос не был ему знаком. Подняв голову, Норберт увидел огромного самца венгерской хвостороги, направляющегося к озеру. Приметив внизу водоем, новый дракон замедлил полет и мягко опустился на песчаный берег. Некоторое время он осматривался, изучая незнакомое место, а затем взгляд его пал на самку, склонившуюся к воде. Когда пришелец направился к ней, Норберт напрягся, почувствовав необъяснимую тревогу. Хвосторога у берега подняла голову и насторожилась. Похоже, в этом году она была особенно не в духе и никого подле себя видеть не хотела. Самец, впрочем, вряд ли об этом подозревал. Он приближался к ней медленно и осторожно, издавая мягкий глухой зов, словно стремясь успокоить свирепую самку, но та успокаиваться явно не желала. Когда расстояние между ними сократилось до пяти ярдов, она повернулась к пришельцу и угрожающе взревела, размахивая шипастым хвостом. Она была крупнее него и злее, начнись между ними схватка, самцу пришлось бы убраться ни с чем, но отчего-то Норберт все равно чувствовал беспокойство и желание вмешаться. И он вмешался. Когда пришелец в очередной раз попробовал подойти к избраннице, сократив расстояние до трех ярдов, Норберт подскочил к нему и с такой силой хлестнул хвостом, что заставил его пошатнуться. Незваный гость обернулся к нему в изумлении и ярости, он был куда массивнее и старше Норберта, поэтому устоял под его ударом, но – и это было видно по тому, как полыхнули его глаза, – рассердился не на шутку. Нападение Норберта было принято за вызов, начало схватки, и пришелец имел все шансы ее выиграть. Он оценил разорванную шею и разбитое плечо противника и, поняв, что летать тот не сможет, поднялся в воздух – зубы Норберта сомкнулись в дюйме от его крыла. Исторгая яростные крики, пришелец описал круг над соперником, а затем, словно огромная черная звезда, прянул вниз. Прежде, чем дракон пал ему на спину, Норберт взметнул крыльями облако песка и отполз насколько мог далеко, предоставляя противнику врезаться в землю вместо его хребта. Тот, впрочем, верно оценил положение, когда ему засыпало глаза, и медленно спланировал, яростно вертя головой и стряхивая песок. Этим-то его замешательством и воспользовался Норберт. Подскочив к пришельцу, он вцепился зубами в его крыло, зажав не только плотную кожу, но и одну из тонких костей, поддерживающих перепонку. Вероятно, противник не ожидал такой прыти от покалеченного юнца: несколько первых мгновений он только нелепо дергал крылом, заставляя челюсти Норберта сжиматься еще сильнее. Поняв, что лишь делает хуже, взрослый дракон оставил попытки вырваться. Вместо этого он вцепился зубами в то место на шее Норберта, где она переходила в спину и где зияла уже не кровоточившая, но еще не зажившая рана, и принялся остервенело разрывать ее. Это привело Норберта в неистовство: сжав зубы со страшной силой, он почувствовал, как тонкая кость треснула в его челюстях, и оглушительный рев, полный ярости и боли, пронесся над озером. Одним слитным усилием пришелец вырвал крыло из дьявольского захвата и, орошая песок кровью, стал отступать вверх по берегу в сторону леса. Норберт смотрел ему вслед мутным взглядом. Хвостороги поблизости уже не было: похоже, она улетела, когда они схватились, и не видела, чем завершилась битва. Едва передвигаясь, Норберт подполз к своему невозмутимому соседу и склонил голову над водой. Тяжелые бурые капли падали на песок, и отражение на озерной глади двоилось в глазах. С тоскливым вздохом Норберт отвернулся от воды и привалился плечом к железному боку бронебрюха. *** Юный дракон, конечно, не мог знать, что, благодаря новой камере Брана, за его романом с хвосторогой следил уже весь заповедник. – Чтобы я так убивался из-за бабы! – в сердцах сплевывал Большой Вяз, лысый, похожий на гору маг из Украины, настоящего имени которого никто не знал. – Может быть, это любовь, – томно вздыхала Мари, молодая волшебница из Бельгии, склонная видеть во всем романтическую подоплеку. Чарли усмехался в ответ на это, но в любовь не верил – зато верил в продолжение рода и в то, что ради этой вечной жизни Норберт готов был рисковать своей. Впрочем, после сражения с самцом хвостороги дракон поумерил свой пыл, и несколько дней о нем не было ни слуху ни духу. Норберт уполз в чащу леса зализывать раны и собираться с силами. *** Солнце четыре раза поднялось над ним, а молодой дракон так и не пошевелился. Он был слаб от раны и голода и безучастен ко всему вокруг. Временами Норберт погружался в сон, а временами лежал неподвижно, глядя прямо перед собой с безразличием и скукой. На пятый день его вялого полусна перед глазами Норберта появился небольшой зверек. Он был пятнист и то и дело вертел маленькой головой, увенчанной огромными треугольными ушами. Лазили во множестве водились в этих местах, но на глаза показывались редко, предпочитая охотиться по ночам. Словно только заметив дракона, лазиль сел и уставился на Норберта – Норберт в ответ уставился на лазиля. Некоторое время они смотрели друг на друга, затем маленький хищник снова встал и принялся прохаживаться вдоль драконьего бока, изредка останавливаясь и принюхиваясь. Норберт наблюдал за ним, не поворачивая головы. Наконец, зверек остановился у него под крылом и принялся деловито рыть землю передними лапками. Разрыв небольшую ямку, лазиль опустил к ней голову, снова втянул носом воздух и стал осматриваться, словно что-то учуяв. Его манипуляции заинтересовали Норберта, и впервые за несколько дней дракон чуть повернул шею, чтобы лучше видеть зверька. Он старался не испугать его, однако лазиль не обращал на дракона никакого внимания, то ли не сочтя угрозой, то ли будучи слишком увлеченным своими поисками. Он разрыл близ Норбертова лежбища еще несколько ямок, и к каждой принюхался, и у каждой постоял в раздумьях. Так он возился до наступления сумерек и, когда последний отсвет солнца погас за стеной леса, кажется, нашел что искал. Вся его тщедушная фигурка словно преобразилась: глаза загорелись охотничьим азартом, спина изогнулась, а пасть оскалилась, обнажив мелкие острые клыки. Потянув носом, лазиль, похоже, учуял след и пошел по нему, постепенно ускоряя шаг. Не в силах совладать с любопытством, Норберт тяжело поднялся и, стараясь держаться на расстоянии, последовал за ним. Пока они шли, сумерки уступили место ночи, и на небо выплыла луна. Ее свет не давал Норберту потерять своего странного проводника. Наконец, лазиль остановился, замер на некоторое время, а затем медленно прополз сквозь заросли ракитника. Норберту с его размерами не было нужды ползти – он и без того видел происходящее. Им открылась большая поляна, залитая лунным светом. По поляне двигалось сияющее серебристо-белое существо, напоминавшее одновременно лань и тельца. У него были стройные ноги, длинные изогнутые рога и широкие копыта. Лунный телец танцевал на одних только задних ногах, покачивая из стороны в сторону большой головой, и оба, лазиль и Норберт, смотрели на него завороженно, не шевелясь. Телец то подпрыгивал высоко, то кружился на месте, приминая траву, то словно бежал куда-то – затем только, чтобы вернуться на прежнее место и начать с начала. Все время, пока длился танец, Норберт не издавал ни звука. Очарование ночной пляски стало оставлять его лишь тогда, когда телец внезапно опустился на четыре ноги и высоким мелодичным криком огласил поляну. Только теперь Норберт увидел, что с противоположного края поляны приближается другое существо. Оно было похоже на тельца, но меньших размеров, с короткими рогами и скорее сероватое, нежели серебристое. Телец подошел к своей подруге, привлеченной танцем, и принялся обнюхивать ее, пока самка – Норберт был уверен – смотрела прямо в его сторону. Она не спешила убегать, и можно было подумать, что она вообще не видит Норберта. Черный, он терялся во мраке леса, из которого пришел, и вскоре самка отвернулась. Телец, обрадованный успехом, взобрался на нее, неуклюже пытаясь пристроиться, и последнее очарование танца слетело с молодого дракона. Ничем более не околдованный, ведомый лишь голодом, терзающим брюхо, Норберт пробрался сквозь ракитник и стал медленно подкрадываться к паре, прицеливаясь для огнеметания. Самка насторожилась и тревожно всхрапнула, но самец, увлеченный любовной игрой, не обратил на это внимания. Чем ближе, однако, подползал Норберт – о, как хорошо было бы ему полететь! – тем беспокойнее становилась самка. Их разделяло около двадцати ярдов, когда она испуганно вскрикнула и бросилась бежать со всех ног, оставив обескураженного самца в одиночестве. Телец издал отчаянный громкий зов ей вслед, видимо, решив, что оказался чем-то плох, и, пока он сокрушался о собственной неудаче, Норберт преодолел последние разделявшие их шаги. В последний миг какая-то сила удержала его от огнеметания, и дракон вцепился зубами в круп тельца, резко дернув головой. От сильного толчка животное повалилось наземь, истекая кровью, и Норберт наступил ему на горло, единственным движением сломав шею. Некоторое время он стоял над тушей, втягивая трепещущими ноздрями запах крови. Два противоречивых стремления боролись в нем, и под конец голод, как ни был силен, уступил. Ухватив тельца за шею, Норберт поднял тушу и потащил в уже знакомые владения на востоке. Лазиль, его давешний приятель, сначала висел на крупе, слизывая кровь, а где-то на середине дороги отпустил тушу и упал в кусты. Чем ближе подходил Норберт к угодьям своей возлюбленной, тем явственнее до него доносились ее крики. В отличие от песен зеленой валлийки, они были скорее резкими, чем мелодичными, и Норберт, никогда раньше не слышавший, чтобы хвосторога так кричала, приостановился на миг. Осторожно выйдя из-за деревьев, он увидел, что самка мечется по поляне, бросаясь грудью на высокие сосны, бьет крыльями и хлещет хвостом, будто впав в неистовство. Замерев на краю леса, Норберт опустил тушу на землю и негромко позвал хвосторогу. Казалось, ему придется повторить зов еще несколько раз, настолько ей было не до него, но внезапно хвосторога притихла и обернулась. Белый свет луны пал на тушу тельца, и теперь она сияла серебром, словно гладь воды под ночным светилом. Самка медленно приблизилась к туше и обнюхала мертвое животное, завороженная сиянием его шкуры. Какое-то время она словно бы раздумывала, что с ним делать, а затем схватила в зубы сломанную шею и оттащила тушу к своей стороне леса. Норберт не уходил. Он смотрел, как хвосторога раздирает тельца и как лунный свет тускло блещет на ее чешуе. Осторожно, стараясь не раздражить своей дерзостью, Норберт приблизился к ней и легонько тронул крылом ее спину. Самка отступила на шаг, не отрываясь от туши, но пасти не оскалила и хвоста не подняла. Очевидно, телец занимал ее куда больше, чем Норберт. Тень смерти, висевшая над молодым драконом все эти дни, поселила в нем отчаянье, с которым он теперь тянулся к хвостороге. Не отталкивай меня, просил он, только не теперь, когда во мне еще достаточно сил, чтобы не упасть от голода. Подпусти меня, подпусти меня ближе, и я не причиню тебе вреда, буду сдержан и осторожен, не потревожу и не раздражу. … И хвосторога уступила. Видимо, не сочтя больше Норберта опасным или просто сдавшись его упрямству, она оставила попытки отстраниться, и молодой дракон впервые смог прильнуть к горячему боку. Вдыхая ее запах, мешающийся с запахом крови, он терся шеей о ее спину и почти ворковал – так низок сделался его голос от утоленной тоски и предчувствия близости. Когда хвосторога покончила с тушей, над лесом забрезжил рассвет. Норберт не мешал ей, счастливый уже тем, что его не гнали. Оторвавшись от растерзанного тельца, самка обернулась к юному дракону, окровавленная и сытая. На какой-то миг они замерли друг против друга, словно решая, как вести себя дальше, но былой напряженности между ними уже не было. Медленно, словно нехотя самка припала к земле и высоко подняла голову, открывая горло. *** Очередной снимок Брана стал сенсацией дня. Храбрый венгр всю ночь провел в угодьях хвостороги и, по его собственному признанию, едва не оглох от ее криков. Зато наутро история, за которой наблюдал весь заповедник, наконец-то, увенчалась счастливым концом. На снимке, который Бран с видом героя вынул перед товарищами, хвосторога лежала на боку, нежась под ласковым солнцем ранней весны. Близ ее головы валялась объеденная туша: лишь по рогам да остаткам потускневшей шкуры можно было опознать лунного тельца. Рядом с хвосторогой, устроив голову у нее на брюхе, отдыхал Норберт, слабый от голода и ран, но впервые умиротворенный. В небольшом домике грянули аплодисменты. Маги и колдуньи воздавали должное храбрости и упорству юного дракона и его славной победе. – Я предлагаю выпить за это! – Бран, словно только того и ждал, вынул из необъятных рукавов мантии три бутылки сливочного пива. – За здоровье Норберта! – За то, чтобы настойчивость всегда приносила свои плоды, – подхватил Чарли. – За новое поколение хвостоспинорогов, – рассмеялся Большой Вяз. – За удачу! – За удачу! Семь месяцев спустя В последние недели беременности хвосторога сделалась неповоротлива и медлительна. Ей все тяжелее становилось взлетать, и все больше времени она проводила в густом лесу под солнцем нарождающегося лета. Норберт, в противоположность ей, все больше оправлялся от ран и все увереннее поднимался в воздух. В начале июля хвосторога на весь день скрылась в чаще и отложила там двадцать семь яиц бледно-серого цвета («Двадцать семь! – восхитился Бран. – Вот почему она летать не могла!»). С того дня прошло три месяца, и пятнадцатого октября Чарли с напарником с самого утра жевали бутерброды, наблюдая, как медленно расходятся трещины по цементной скорлупе одного из яиц. Детеныш, опередивший своих братьев и сестер, пробивался с самого утра, но, видимо, делал большие перерывы между ударами, поэтому оба товарища успели порядком заскучать. Лежать на хвойной подстилке под заклятьем разнаваждения было тоскливо, поэтому напарники воспрянули духом, когда скорлупа, наконец, раскололась и на землю выпал маленький дракончик. Хвост его венчали острые шипы, как у матери, – они и помогли ему разбить яйцо – а на спине, Чарли мог поклясться, виднелся едва заметной полосой знаменитый норвежский гребень. – Ох ты ж черт, – выдохнул Бран, до побеления костяшек сжимая камеру. Чарли хотел его остановить, но венгр уже пополз по мерзлой земле к своей огнедышащей соотечественнице, чтобы сделать снимок. Приблизившись на расстояние семи ярдов, Бран навел на хвосторогу объектив и щелкнул камерой. И в этот миг – о, как пожалел он, должно быть, о сэкономленных галлеонах – камера издала душераздирающий крик, оглушительный и жуткий. Казалось, вопил человек, которого обливали расплавленным золотом, и сколько бы Бран ни колотил фотоаппарат о землю, вопль не затихал. Хвосторога, поначалу оглушенная криком, в конце концов, определила, откуда он доносится. Чарли бросился оттаскивать Брана, когда свирепая мать обернулась в их сторону и выдохнула…