~*~
Откинувшись на спинку пассажирского сидения, Кэролайн позволяет себе расслабиться... раствориться в чарующе-мягких, обволакивающих, точно кокон, звуках смутно-знакомой мелодии. Ни того, ни другого, правда, осуществить сполна ей так и не удаётся. – Нравится? – как обычно, вопрос звучит вкрадчиво, и она тотчас же напрягается вновь. – Я про музыку, мисс Форбс, – деланно-безразлично поясняет сидящий за рулём мужчина, будто бы это может хоть что-то изменить... разрядить разом накалившуюся атмосферу. Помедлив, она всё же отвечает: – Да, очень красиво. Что это? – «Вокализ» Рахманинова. — Рахманинова? Её светлые брови сходятся на переносице. — Рахманинова. Был такой композитор у русских. Почти столь же знаменитый, как Чайковский, пусть и принадлежащий... м-гм... к несколько иным эпохе и направлению. Фамилия первого мало о чём ей говорит, в отличие от второго, подарившего миру и «Щелкунчика», и «Лебединое озеро», и ещё много-много чего прекрасного и незабываемого, но «Вокализ», тем не менее, берёт своё, возвращая взамен некое подобие бесследно утраченного спокойствия. Дома, в конце концов, она обязательно зайдёт в Интернет и прочитает об этом Рахманинове – какой бы великой или ничтожной фигурой мирового искусства тот ни являлся – всё, что только подвернётся ей под руку, а пока... – Ещё? – уголки его рта приподнимаются в той самой, ненавистной ей нагловатой ухмылке, от которой она всегда чувствует себя не в своей тарелке... просто-напросто неопытной дурёхой, каким-то непостижимым образом оказавшейся рядом с искушённым жизнью, обольстительным во многих отношениях красавцем. Поджав губы, Кэролайн неопредёлённо передёргивает плечами и отворачивается к боковому окну с проносящимися за ним, чуть смазанными пейзажами сонного, но явно не расположенного ко сну городка. А мелодия, между тем, начинает играть по новой. — Давно вы знаете мисс Соммерс? — спустя какое-то время вновь заговаривает он, метнув в её сторону вопрошающий взгляд, который она перехватывает в едва различимом отражении на тёмной глади стекла. — Давно. Почти всю свою жизнь. — И что вы можете о ней сказать? — О Дженне? — она вся буквально подбирается. Внешне, конечно, и достаточно часто могло казаться, что на всём белом свете не найдётся человека более эгоистичного и самовлюблённого, нежели она, однако это не совсем так. При всей полноте осознания собственных достоинств она, несмотря даже на грозящие ей неудобства, готова и горы свернуть ради тех, к кому питает искреннюю привязанность, а Дженна Соммерс, тётка одной из ближайших её подруг, всего пятью годами старше неё, не без оснований принадлежит к этому числу, и ей, Кэролайн Форбс, вовсе не улыбается распространяться о ней, чтобы угодить этому самодовольному типу, решившему, чёрт знает по какой причине, поиграть в галантного принца и подбросить её домой после вечеринки. Судя по всему отметив про себя её реакцию, сделав соответствующие выводы и решив немного поддразнить, он расплывается в ещё более широкой ухмылке, и его бархатистый голос перекрывает попеременно затихающие финальные рахманиновские аккорды: — Ну да, о Дженне. А о ком же ещё? Или, быть может, мой интерес кажется вам излишним? — А если и кажется, то что? — Ничего. Можете попросту не отвечать. От любопытства я, в любом случае, не умру. «Жаль», — проносится у неё в голове, и она прикусывает язык. Как бы то ни было, он по-прежнему её преподаватель истории искусств — и кое-какие рамки приличий должны соблюдаться, пусть даже она и готова сей же миг вцепиться ему в глотку или, на худой конец, влепить звонкую пощёчину Сама не вполне сознавая, что с ней происходит, она, вопреки твёрдому намерению молчать весь оставшийся путь, всё же проговаривает, тихо и почти бесцветно: — Скажу лишь, что Рику... то есть, мистеру Зальцману чертовски с ней повезло. Она — чудесный человек, преданный и отзывчивый друг... не без своих причуд, конечно, но у кого из нас их нет? Отражения его лица она уже не видит, так как они проезжают залитый желтоватым светом мост, зато отчётливо слышит приглушённый смех, нисколько не вяжущийся с «Лунной сонатой» Бетховена, заигравшей вслед за двукратно проигранным «Вокализом», и это вынуждает её обернуться. — Разве я сказала что-то настолько смешное, мистер Майклсон? — осведомляется она, и в тоне её явственно проступает возмущение, подпитываемое не на шутку задетым самолюбием. — Нет-нет, что вы, мисс Форбс! Мне просто подумалось, что из этих двоих и в самом деле выйдет славная парочка. Рик, знаете ли, тоже порядочный чудак, хотя всячески это и скрывает, дабы не пасть в глазах своих студентов. Кэролайн неохотно улыбается. Что-то мимолётное, промелькнувшее во вновь брошенном на неё и тотчас же вернувшемся к дороге лукавом взгляде, подсказало ей, что он лжёт, что насмешила его отнюдь не скорая женитьба коллеги, о которой во всеуслышанье было объявлено сегодня, в разгар вечеринки.~*~
До её дома остаётся едва ли более полумили, когда Майклсон снова прерывает молчание, делая это, как и всё прочее, с непринуждённостью полностью уверенного в себе человека, желающего поддержать вдруг угасшую беседу. — Ну, а какие причуды есть у вас, мисс Форбс? — Что, простите? — погружённая в водоворот своих мыслей, она не сразу понимает суть обращённого к ней вопроса, а поняв — впадает в ещё большее замешательство. — Простите, я... — О, этот день поистине полон неожиданностей! Сначала Рик-чёртов-конспиратор-Зальцман со своей помолвкой, теперь вы со своими извинениями... — он насмешливо улыбается. — Ну же, мисс Форбс, не делайте такое лицо! Кэролайн не выдерживает. — Вам доставляет удовольствие издеваться надо мной, да? Под её испепеляющим взором мужчина в миг становится серьёзным (впрочем, не настолько серьёзным, чтобы с его физиономии могли исчезнуть все признаки былого веселья) и, сворачивая к парковке, качает головой: — В какой-то мере, быть может, и да, но, поверьте, это далеко не единственное, что способно доставить мне удовольствие в вашем обществе, — и, не успевает она как-либо отреагировать на вопиющую двусмысленность этих слов, добавляет: — Вот мы и на месте. Позволите вас проводить? Мотор затихает, и Кэролайн, не отвечая, спешит отстегнуть ремень безопасности. Майклсон хмыкает и, не менее поспешно покинув уютный салон, отпирает её дверцу. — Спасибо, — скомкано благодарит она, принимая услужливо протянутую ладонь.~*~
— А вы ведь так и не ответили на мой вопрос, — говоря это, он неотрывно наблюдает за тем, как она возится с ключом, который – как на беду – никак не желает попадать в замочную скважину. — Вам холодно? Только теперь она осознаёт, как сильно дрожит. — Немного. Это и был ваш вопрос? Поздне-сентябрьский вечер, окутывавший их, пока они пересекали открытое пространство внутреннего двора многоквартирной высотки, и в самом деле, оказался холодным, но к её состоянию данное обстоятельство имеет столь же мало касательства, как и белые медведи к таянию ледников. По большому счёту, дрожь в самых кончиках её длинных пальцев, электрическим разрядом расходившаяся по всему телу, имеет лишь одно основание, и это основание стоит сейчас всего в паре шагов, небрежно прислонившись к стене. — Едва ли, мисс Форбс, — судя по тону, он снова улыбается. — В разговоре о Дженне вы упомянули, что все мы не без причуд. Я же, в свою очередь, спросил: какие причуды есть у вас... Упрямая полоска металла в очередной раз проскакивает мимо замка, и вся связка с приглушённым лязгом падает на подаренный кем-то и когда-то дурашливый коврик. Чертыхнувшись в непреодолимой потребности хоть как-то выплеснуть бурлящие в ней эмоции, Кэролайн спешит присесть на корточки и, чуть ли не нос к носу, сталкивается с мужчиной. Их ладони одновременно тянутся к треклятой связке, и его, самую малость всё же запоздавшая, ложится поверх её, взгляды пересекаются... Тело вновь прошибает дрожь, и она судорожно, точно рыба, выброшенная на раскалённый полуденным солнцем песок, хватает ртом воздух. Попеременно на неё начинает накатывать то нестерпимый жар, то прошибающий до костей озноб, путая мысли и не давая произнести ни звука. И куда только девалась вся её надуманная ненависть, позволяющая худо-бедно контролировать поток прочих, абсолютно недопустимых, и потому сводящих её с ума чувств и эмоций? Ответа она не знает. Другая ладонь мужчины, скользнувшая, словно бы невзначай, по её колену, оказывается на разгорячённой щеке, большой палец касается нижней губы, и дыхание Кэролайн окончательно сбивается... «Чёрт! Чёрт! Чёрт! — из последних сил кричит голос разума, загнанный на задворки затуманенного сознания, — Немедленно прекрати это! Прекрати, пока не стало слишком поздно! Прекрати, ведь ты же можешь...» Но она ничего уже не может. Мужчина что-то произносит — произносит так тихо, что разобрать это попросту невозможно, — и, порывисто подавшись вперёд, впивается в её губы поцелуем, обвив соскользнувшей рукой её плечи. Теперь уж точно поздно.... В поцелуе его нет ни намёка на нежность — в нём только жадность и неутолимое желание. Он целует её со всей неистовостью... со всей страстью, на которую она, какими бы ни были её мысли и чувства, когда они отъезжали от дома Гилбертов, отвечает с ошеломляющей готовностью. И ничто уже не имеет значения: ни то, что она — всего лишь его студентка, а он старше на добрых десять лет; ни то, что скажет Лиз, доведись ей узнать об этом; ни то, насколько сильно будет её презрение к самой себе после. Ничто и ничего.~*~
— Прекратите! — Кэролайн, резко отпрянув, вскакивает на ноги. — Это... — Неправильно? — насмешливо осведомляется он, чувствуя себя, судя по всему, как нельзя лучше, и тоже поднимается, вновь возвышаясь над ней и протягивая чёртовы ключи. — Что в этом может быть неправильного, моя дорогая девочка? — Я вам не... — она снова задыхается, но на сей раз от возмущения. — Что такое? Тебя больше устраивает «мисс Форбс»? — Ты... вы... — выхватив у него ключи, она звучно вонзает один из них в замочную скважину, теперь уже без каких-либо затруднений, и успевает сделать два оборота до тех пор, пока сильные пальцы не перехватывают её запястье. — Может, хватит, Кэролайн? — его приглушённый хриплый голос звучит над самым её ухом. — Кому нужны все эти формальности? Мне? Тебе? Да чёрта с два! В гробу я видел все эти «мисс», когда дело касается тебя, и ты... Ты, я уверен, тоже! Я ведь не слепой, я вижу... Потянув за плечо, он поворачивает её к себе и заглядывает в глаза. — И ты видишь! Ты всё... всё видишь, моя дорогая девочка... Его губы вновь накрывают её, однако уже не столь требовательно... почти просяще, будто бы это хоть что-то для него значит. Но ведь, и правда... она видела! О, сколько всего она видела в этих светло-зелёных, как и её собственные, глазах! Видела, не решаясь сполна, придавать увиденному значение, истолковывать смысл... — Я... — бормочет она сквозь поцелуй, и он отстраняется, внимательно вглядываясь в её лицо. — Я... — Что, Кэролайн? — Отпустите меня... — Ты... — он шумно выдыхает, — на самом деле этого хочешь или просто боишься? — потемневший взгляд становится более пристальным. — Но тогда я не понимаю, чего... Чего ты боишься? Она нервно сглатывает. — Я... не боюсь. — Тогда докажи, — он криво усмехается, дразнит. — Не стану я ничего доказывать и... вообще, мне пора. Как и вам, между прочим, — проворно вывернувшись из его хватки и сделав последнее усилие, она распахивает дверь своей маленькой квартирки и влетает в безмовный сумрак коридора. С лестничной клетки до неё доносится смех, который ничуть не затихает под аккомпанемент громко хлопнувшегося металла о металл и щелчка внутреннего замка. — До завтра, мисс Форбс, — выдыхает мужчина, просмеявшись Она зажмуривается от смешанного чувства предвкушения и тревоги.