Лисьи чары

      С каждым движением кисти невразумительные кляксы на холсте обретали форму и очертания, и в сумбурном смешении черного с белым уже угадывались фигурки зверей, слившихся в танце страсти на холмах варастийских степей. Этери не терпелось запечатлеть лисьи любовные игры как можно скорее, зарисовать прежде, чем будут забыты причудливое сплетенье хвостов и отсветы заходящего солнца на пушистой белой шубке юной самки. В небе, помнится, кружился ворон, и силуэт его то появлялся, то исчезал на фоне заходящего солнца, но ворона она дорисует позже, когда займется небом.       Негромкие шаги по ковру заставили принцессу обернуться. Она не любила, когда ее отвлекали от рисования, даже если это делал ее родной отец.       — Этери, девочка моя…       Ласковый, вкрадчивый голос мог ввести в заблуждение незамутненную душу, но Этери слишком хорошо знала оборотную сторону обольстительной учтивости казара Адгемара. Этим сладким ядом он опаивал всех, чье соучастие способствовало его продвижению вперед. И даже в детях Белый Лис видел только средство для удовлетворения своих амбиций.       — Вы хотите говорить о свадьбе с этим… с Робером Эпинэ?       — Он наслышан о твоих бесчисленных совершенствах и необычайной красоте, о которой слагают стихи и песни, — Адгемар медленно приблизился к дочери и, обняв ее за плечи, легко прикоснулся губами к ее щеке. Девушка знала этот прием отца. Их отношениям недоставало того тепла, которое царило между ней и братом, согревая родных по крови. Отец всегда представлялся ей далеким и совершенно чужим человеком, и Этери давно забыла о попытках сблизиться и найти путь к его сердцу, если таковое вообще существовало. А сейчас его ласки могли означать только желание манипулировать, но уж никак не внезапный прилив нежности.       — И даже не пытается познакомиться, — Этери едва подавила смех. — Породистая кобыла для талигойского жеребца?       — Или принцесса, которая приведет свой народ к могуществу и процветанию, и станет супругой наследника древнего рода.       На минуту Белый Лис замер, рассматривая лисьи образы на холсте, и затем внезапно развернул Этери лицом к себе. Изящная, унизанная перстнями рука казара легла на талию девушки, очертила плавный изгиб бедер. Прикосновение было быстрым и кратким, но Этери ощутила, как сбивается ее дыхание, а тело странным образом откликнулось на этот невнятный призыв… к чему?       — Я не хочу оказаться между двух огней, ведь мы можем и проиграть войну, — произнесла она словно в жару, отчаянно цепляясь за проблески здравого смысла.       «А еще не хочу, чтобы наши потомки носили фамилию Эпинэ», — но озвучивать это стало бы для нее верхом безумия.       Пересилив волнение, Этери в упор взглянула в холодные глаза отца, убеждая себя, что она нисколько его не боится, ведь восемнадцать лет под одной крышей с этим человеком не прошли впустую, и принцесса едва ли не на пять ходов вперед научилась просчитывать стратегию его лисейшества.       — Лисы не живут в неволе.       — Иная неволя слаще свободы, — возразил Адгемар, еще теснее притянув Этери к себе и игриво очертив пальцами линию ее губ. — Не для нас, для других, которые послужат нашим целям… Они будут желать этих оков, а твоя красота поможет нам овладеть их душами.       — Чужие души мне не нужны, но и свою я отдам только тому, кого изберу сама, — прошептала она, невольно подавшись вперед и дотрагиваясь до его лица.       Адгемар ничего не ответил, и приникнув к ее губам, разомкнул их дразнящим поцелуем. Вызывающе, откровенно, неловко, но — Леворукий и все кошки его! — до чего желанно, и она с той же страстью ответила на его поцелуй, прислушиваясь к отчаянному биению сердца и подобно той белой лисице растворяясь в своей дикой, запретной страсти.       Впрочем, поцелуй закончился так же неожиданно, и когда Адгемар отстранился от нее, в его взоре читалось обычное для Белого Лиса властное высокомерие. Этери показалось, что со стороны отца все было тщательно продуманной ложью, а готовность хотя бы раз в жизни поверить в искренность Белого Лиса не только смешна и наивна, но и противоестественна, как разлившийся в крови жар от его поцелуя.       Что и говорить, он чувствовал и понимал ее слишком хорошо — даже то, что Этери предпочла бы скрыть даже от себя самой. Он понимал ее — но не для того, чтобы сделать ее счастливой или помочь избавиться от запретной страсти — единственно чтобы манипулировать ею.       — Я понимаю, милая моя Этери, — голос отца врывался в ее возбужденное сознание, — ты хотела бы остаться здесь, со мной, но пойми, долг принцессы…       — Я понимаю, — отрезала она, не в силах больше путаться в сплетенной отцом паутине лжи. — Я все понимаю. И, знаете, отец, я не знаю этого человека, но — действительно, долг есть долг. И кто сказал, что долг всегда неприятен?       «А если он, не в пример вам, будет искренним и честным со мной, то, пожалуй, у него есть неплохой шанс на ответное чувство».