Несколько строчек

Папироса уже обжигала пальцы, догорая, но он не обращал внимания, снова и снова перечитывая торопливо-небрежные строчки измявшегося письма. «Любезный Андрей Георгиевич! Для меня стала очевидной необходимость прекратить эту предосудительную связь. То, что простительно безусым мальчишкам, совершенно не подобает людям нашего возраста и положения. В ближайшие месяцы я имею намерение жениться и потому настоятельно прошу вас уничтожить все, что каким-либо образом могло бы меня компрометировать: письма, записки, фотокарточки, etc. Примите дружеский совет — последуйте моему примеру и откажитесь от известной вам пагубной привычки. На этом позвольте попрощаться». Кажется, он уже наизусть успел выучить эти вроде бы безобидные, но такие едкие строчки, но все равно читал их раз за разом, будто находя какое-то странное удовольствие в том, чтобы пропускать через себя боль, которую они причиняли. «Предосудительная связь» и «пагубная привычка» — вот, оказывается, чем были для его Леськи эти встречи, эти краткие мгновения, когда Леськина голова лежала у него на плече, а тонкие пальцы расслаблено блуждали по покрытой испариной коже, словно выводя невиданные узоры, после исступленных, до укусов, до крови, поцелуев в темном коридоре дрянной «меблирашки», после лихорадочного срывания одежды и яростного единения двух тела, тянувшихся дргу к другу с такой неукротимой силой, что это порою даже пугало. Предосудительная связь, да. Пусть так. Он последний раз вгляделся в знакомое до последней черточки любимое лицо с притаившейся в уголках губ улыбкой и, не отводя взгляда, поднес к фотокарточке спичку. Языки пламени бежали по бумаге, горячим пеплом осыпавшейся ему на колени, и вместе с этим пеплом осыпалась часть его жизни.