red pills;

Чанджун не безумен. Чанджун - картонный бог, реальный бог, он создает реальности из ничего и проживает несколько жизней одновременно. Конец. Следующая строфа. В одной из своих creations он хватает Мун Свингса за грудки, орёт на него громко-громко, расчленяет его острым ножом и скармливает голодным уличным псам, которые должны бы, как все говорят, бросаться на кости, но в этом мире они не отказываются и от чистого жира, разрывая плоть острыми жёлтыми зубами. В реальности Свингс не пропускает новую песню Ночана в следующий альбом. Говорит, что она слишком. Шиён не возражает, хотя знает, что слишком - это почти про все песни Чанджуна, потому что это не его дело. Конец. Следующая строфа. В другом чанджуновом творении он придумывает вечный двигатель и лекарство от рака. Лекарство от рака даёт побочный эффект - от него крошатся зубы и ногти, но выдуманный мир всё равно рад, потому что опухоли в груди, печени и мошонке тлеют и умирают, а люди живут, живут, хоть им и приходится ставить импланты. Чанджун бог, ему можно воображать и плохое. Вечный двигатель ломается, как только он заталкивает моторчик внутрь Шиёна. Шиён и в реальности не встал бы с дивана, даже если бы случился апокалипсис, не выключил бы собственные депрессивные треки и не перестал бы дрочить, как... как кто?.. Бог-Ночан теряется и не может придумать собственное креативное сравнение. Конец. Следующая строфа. В мире, где Чанджун тонет, Сонмин типа супермэна и разносчика пиццы. Этакий герой из комиксов, чья единственная функция - летать по городу, вытаскивать людей из их персональных ям, наполненных грязью, водой или кровью, и кормить вредным, но горячим и потрясающе вкусным фастфудом. На груди у него логотип в виде баночки с клубничным джемом, кожа забита татуировками (в выдуманном Чанджуном мире мама ничего ему не запрещает), а город он знает едва ли не лучше навигатора. Сонмин хорош в обоих мирах, но в реальности он не может вытащить Ночана из его бездны, даже если притащит весь фастфуд и весь джем в мире. Конец. Следующая строфа. Из всех миров, которые создаёт Бог-Чанджун, есть один, который нравится ему больше всех. Когда остальные уходят, он кладет на язык красную таблетку, облизывает пальцы, на которых подтаяла сладкая оболочка, ложится на соседний с Шиёном диван и закрывает глаза. Под хоновские песни думается как-то по-особенному, и Ночан решает, что у бога тоже должен быть свой саундтрек. Шиён был бы счастлив об этом узнать, но сказать ему - значит поставить себе диагноз, а это, кажется, единственное, на что Ночан не решился бы. Он создаёт Вселенную, а в ней планету. Начинает с ядра, которое оборачивает в камень, вспоминая нужное из школьного курса биологии, приделывает лавовую мантию, заключает твёрдой оболочкой поверх и льёт воду океанов. Потом разбрасывает хаотично материки. Чанджун-Бог. Но его планета похожа на Землю. У Чанджуна есть сердце - просто оно глубоко и обёрнуто плотной паутиной нот и битов. Это следующая строфа, потому что на выдуманной им планете все люди счастливы. Там нет суперсонмина, который бил бы их по щекам, заставляя выплюнуть красную таблетку, нет лекарства от рака и вечного двигателя, нет ничего такого, но все люди там любимы. Это странно и абсурдно, но планета не смотря на это называется планетой разбитых сердец, а Чанджун - её бог, который ходит по выдуманным им улицам. В этом его мире Васко-хён давно мёртв, как мертвы остальные попавшие под единственную статью закона: "Разбил сердце". Голова его покатилась по мостовой, пока Чанджун разглядывал острое лезвие гильотины, красная кровь полилась потоком по улицам, а труп позднее похоронили, пришив голову к туловищу обратно чёрными нитками, оттягивая мертвую тонкую податливую скользкую кожу. Конец. Следующая... В реальности Васко-хён тормошит за плечо сначала Ночана, потом Шиёна, говорит им, что Дэун скоро придет, и что пора. От диссонанса между реальным и нереальным Чанджун хочет убивать. Он не живет в этой реальности, здесь он - машина, винтик в механизме, никто, ничтожество, пустое место. Он делает все, что должен делать, только затем, чтобы потом лечь где-нибудь в одиночестве, положить в рот красную таблетку и переиграть все, что успело произойти. Ночан переигрывает пробуждение. Он вцепляется Донёлю в шею, давит длинными тонкими пальцами, впиваясь все глубже в плоть, пережимает вены, а потом с непередаваемым наслаждением чувствует, как ломается в осколки и крошится под кожей чужая гортань. Слюна и кровь попадают на его лицо. Васко не сопротивляется - он заслужил. Во всех мирах, каждую смерть - он заслужил. Ночан не знает, почему. Он вообще не думает, когда убивает Донеля раз за разом. Это как инстинкт - выдуманные реальности ведут его к одной цели. Псы, разорвавшие на части Свингса, начинают есть Донеля с его черной кожаной куртки. Лекарство от рака Донелю не помогает, и он умирает тогда медленно, мучительно долго, умирает, зная, что умирает, с тем самым осознанием конца, который вот-вот наступит, и после не будет уже ничего... В другой реальности у Донеля своя яма, откуда его не вытащить даже Сонмину - яма, где он тонет, захлебываясь водой, где вода заполняет его легкие, делает их тяжелыми и давящими, грозящими разорвать грудную клетку изнутри. Ночан всегда смотрит. Смотрит на бесконечные смерти с мрачным торжеством, присыпанным сверху безразличием. Торжество - как головокружение от успехов, достижение необходимой цели, точка финиша и невозврата. Васко должен умирать, должен умирать, твердит что-то внутри, иначе мир будет неправильным. Бог-Ночан следует этому незамысловатому приказу, не задумываясь, почему это так важно. Пресекая каждую попытку сопротивления, он снова и снова чувствует себя всемогущим. Чанджун удивлен каждый раз, когда просыпается. Ему не нужен тотем, чтобы отличить реальность от его божественного творения, потому что в реальности Донель жив. Живее всех живых. "Почему ты жив?" - хочет Ночан спросить каждый раз, когда видит старшего рядом, видит, слышит, ощущает, как растягиваются в язвительной улыбке его губы, или с каким звуком опускаются его ресницы. Болезненная зависимость заставляет шестое чувство работать по максимуму. Ночан не знает, откуда в его кармане всегда берутся красные таблетки и почему они никогда не заканчиваются. Конец. Следующая строфа. На мосту через Ханган ночью холодно, и Ночан может сколько угодно водить рукой в воздухе, потому что реальность - реальна, и, значит, звезды не будут повиноваться, выстраиваясь в несуществующие причудливые созвездия. И Донель, что стоит рядом, будет продолжать стоять рядом, хотя - виновный - должен был давно перешагнуть ограду и спрыгнуть. Ветер продувает насквозь, будто костей внутри, чтобы задержать его хоть на мгновение - нет. Такой холод бывает, когда лежишь в морге, пока тебя разделывают на стальном столе стальными инструментами, или когда сгораешь заживо - вот тогда тебя бьёт такой же озноб. Чанджун знает, он сгорал. Ветер уносит эту мысль очень далеко - так далеко, что Чанджун не успевает ей удивиться. - Почему ты жив? - спрашивает он шёпотом, пока Васко упрямо ковыряет ногтями краску перил, на которые опирается локтями. Тот оборачивается, дёргает пальцами край толстовки и хмурится. Он не должен был услышать вопроса, но теперь поздно. Ночан должен испугаться, что теперь придется рассказать, но он не пугается. В его голове он все еще бог. - С чего мне быть мертвым? Ночана толкает в грудь что-то нематериальное так сильно, что он пошатывается на месте. В глазах темнеет на мгновение, а сердце все никак не хочет снова начать отстукивать нужный ритм. Бадум-бадум, оно замирает и не двигается, а потом заходится в дикой пляске. - Я уже спрашивал это, - говорит он самому себе. - Уже спрашивал. Васко пожимает плечами, разворачивается к дороге, отслеживает глазами проезжающий мимо автомобиль с ярко горящими фарами, ждёт примерно вечность и спрашивает: - И что я ответил?.. Чанджун сжимает пальцами виски и не может контролировать дрожь, охватившую всё тело. Он падает с моста, стоя на нем, и не может остановиться. Дрожит, болит, падает. - Что я не могу убить тебя, ты сказал, - ответ выходит жалким, сдавленным, мерзким, тошнотворным. Чанджуну хочется сделать шаг. Он думает, что всё всегда заканчивается на мосте через Ханган, хотя уверен, что находится здесь первый раз. Или не первый?.. Или вовсе не в первый?.. Его оглушает очередная с визгом и свистом приехавшая мимо машина. - Потому что..? - подталкивает Донель к очередному ответу, безжалостный, виновный, Ночан вспоминает все убийства и смерти и обещает придумать самую страшную, самую ужасную и мучительную смерть для него, снова. - Потому что ты уже мертв, - Чанджун высекает слова из камня мостовой и металлических опор разрушающегося моста. Высекает их из собственной плоти. - Потому что ты умер, а я сгорел, потому что я ненавижу тебя, потому что я не хочу такой жизни, потому что ты оставил меня гореть, умер и оставил меня гореть... Донель берёт его за руку и выводит на середину дороги. Жужжат шины, и Ночан видит, как сквозь лобовое стекло несущейся навстречу аварии легковушки на него смотрит он сам - пока еще не бог, и Васко - пока еще по-настоящему живой. Мост неумолимо рушится. Мост всегда рушится в самом конце. В белой стерильной палате пахнет медикаментами и хлором. Медсестры суетятся, потому что Ночану просыпаться нельзя. Как только он открывает глаза, приборы начинают орать, надрываясь, а боль пронзает каждую клетку умирающего тела, каждый оголенный нерв, каждый ярко-красный кусок мяса, обожженный, нагой, очищенный от защиты, чувствующий реальность так, как никогда прежде. - Хён, - хрипит Чанджун, заставляя непослушные голосовые связки поддаваться приказам. Медсестры прячут отчего-то виноватые сочувствующие взгляды, пока прощупывают исколотые вены на том небольшом участке живой кожи, куда еще можно вколоть снотворное-обезболивающее, позволяющее поддерживать никому не нужную жизнь в никому больше не нужном теле. Единственное, что Чанджун видит, пока боль позволяет ему видеть, а лекарство не заставляет его глаза снова закрыться, пока он не становится богом - макрофото красных таблеток на стене напротив своей больничной койки.