я вчера умирал и в чужих просыпаясь снах я стучался дождём в пустоту твоего окна протекая по капле сквозь глянцевый блеск стекла я просил, я молил, чтобы ты для меня жила и теперь на рассвете ты входишь ко мне босая шепчешь: «здравствуй, любимый, здравствуй», и я воскресаю для тебя мягкий воск я — касайся меня, лепи стану ветром и небом, полынью в твоей степи где до сладкого морока пахнет весной февраль и закрутится время в тугую, как плеть, спираль и пойму я: не дьявол плетёт мне сети и ткёт парчу это ты выдыхаешь: «ветер!» — и я лечу… Ник Туманов
Они сталкиваются в дверях, и Тьяго не знает, как жить дальше. Она соткана из тонких серебристых нитей, выкована из прочнейшего металла, воплощена в самой невероятной форме. — А вот и вы, Родригес. Тьяго видит в ней невероятную чувственность, заточенную в строгие рамки английской сдержанности. — Я ждала вас позже, но, раз уж вы здесь, проходите. Она недовольна, и ему невероятно сложно пошевелиться. Нужно сделать шаг — целый шаг! — в её направлении, нужно взять себя в руки и заставить сердце биться как минимум в ближайшие двадцать минут. «А через двадцать минут, — думает Тьяго, — можно смело лечь и умереть.» Оливия Мэнсфилд для него как Париж. Ничего не меняется. — Спасибо, мэм. Очень рад нашей встрече. Если Оливия знает хоть что-то о смутивших его чувствах, она должна прямо сейчас достать из-под столешницы пистолет и нажать на спусковой крючок. И неизвестно, в чьей голове лучше бы оказаться этой пуле.***
Они сталкиваются в дверях, и Оливия задерживает дыхание. Он — физическое воплощение жизнерадостности и испанской страсти, огненной и всепоглощающей, он — сметающий всё на своём пути ураган. — Рада, что вы остались целы после переделки в Гуанчжоу. Квартирмейстер подкачал? Нам необходимо найти мальчика поумнее? Одной своей улыбкой он плавит металл, а в тёмных, почти чёрных глазах блестят огоньки сдерживаемого веселья. — Это была ошибка моего напарника, мальчик справился блестяще. Оливии хочется смеяться вместе с ним, разделить на двоих хоть эту малость, но она ни за что не пойдет на подобное. — Прекрасно. Жду от вас полный отчет, и ещё, — папка с новым заданием аккуратно ложится перед ним, подчеркнуто вежливо, — мы очень хорошо прячемся, но китайцы умны. Один из их программистов настойчиво пытается пробить дыру в нашей базе данных. Разумеется, мы не даем ему ступить и шагу, но его необходимо найти. Не сомневаюсь, вам это по силам. Если Тьяго знает хоть что-то о чувствах Оливии, он обязан прямо сейчас активировать заряд, от которого весь их этаж разнесет вдребезги.***
Тьяго хочет верить, что в этом нет его вины, но с такой профессией самообман равноценен самоубийству. Его хватают прямо на улице. Департамент занимает не все здание, а лишь пару этажей, и наружных камер наблюдения на каждом углу у них нет. Тех, кто его похитил, он не знает. Хватятся его нескоро: работа начнется только после двухдневных выходных, и Тьяго сам не рад, что согласился. Численное соотношение — пять к одному. Обезоружили его сразу. «Шансы, мягко говоря, так себе», — думает Тьяго и внимательно прислушивается к речи одного из наемников, тот отчитывается по телефону и садится за руль. Что ж, уже легче. Веревки завязаны на запястьях плохо, наспех, поэтому особого труда справиться с ними не составляет. Фургон небольшой, не бронированный, проблем со взломом замка быть не должно. Вокруг него только четверо верзил. У каждого мышц больше, чем у самого Родригеса, как минимум в два раза. Неутешительно, но не смертельно. — Хей, ребята, разомнемся? — Тьяго свистит и позволяет себе усмешку. Оливии здесь нет, и такое поведение позволительно. Он хватает за ноги одного из китайцев и резко стягивает вниз, заставляя приложиться головой о низкий край скамейки, остальные трое уже оживились и пытаются предпринять активные действия. Второй получает тяжелым ботинком по носу, и капли крови падают на пол чуть раньше, чем он сам. Третий и четвертый не без помощи Тьяго попадают друг другу по скуле, и он добивает, со всей силы сталкивая их головами. Водитель стреляет, чертыхается и пытается выровнять едва не съехавший в кювет фургон, пока Родригес справляется с замком и выскакивает прямо на ходу. Пожалуй, это всё и правда было не такой уж хорошей идеей.***
Оливия в бешенстве. Она распекает его как мальчишку, называет идиотом как минимум три раза, и Тьяго согласен, абсолютно, с каждым её словом. Он готов попадаться на шпионаже хоть каждый день, если она не перестанет выглядеть так потрясающе, когда ругается. — Вы хоть понимаете, что они собирались с вами сделать? Мэнсфилд тяжело дышит и массирует виски; у неё выдался сложный день, и нещадно болит голова. — Да, мэм. Я плохо просчитал свои пути отступления и был невнимателен во время проникновения в их базу. Её глаза удивленно распахиваются, даже пальцы замирают на мгновение. — Вам удалось пробить защиту китайцев? Тьяго чувствует, что ещё немного, и она попросит его повторить сказанное. Пауза затягивается. Он хотел приберечь эти карты для другой партии, но раз уж все так удачно складывается, Тьяго отвечает: — Да, мэм. И это так просто, словно она спросила о покупке сельдерея в соседнем супермаркете. «Да, купил, Оливия. Дороговато вышло, зато хороший.» Наконец, она вздыхает и отводит руки от лица. — Полный отчёт. Все бумаги передавайте только мне. Что делать с вами, решим позже, — говорит она сухо. Тьяго надеется, что Оливия умеет прощать.***
Оливия в бешенстве. Она готова распекать этого мальчишку сколь угодно долго, но он, кажется, вовсе не слушает. Новость о взломе китайцев ошеломляет её. Нет, она подозревала, что в Тьяго есть множество скрытых талантов, но подобный прорыв скорее пугает. В её глазах он не просто агент, все-таки они знакомы чуть дольше, чем несколько месяцев, и Мэнсфилд знает этот его смеющийся взгляд. В её глазах Тьяго Родригес — мальчишка, который порой не способен здраво оценивать свои силы. Оливия готова потакать стилю работы Тьяго, пока это приносит результат, но иногда ей отчаянно хочется уметь пресекать его сумасшедшие идеи на корню. — Подайте машину прямо сейчас, — просит Оливия и накидывает пиджак на плечи. Она не совсем уверена в том, что собирается сделать, но все равно кладет пистолет в маленькую сумочку и прикрывает сверху шарфом.***
Сельдерей в соседнем супермаркете Тьяго все-таки покупает. Ещё курицу, кукурузу и фасоль. Выходной для него — время, которое он может провести с пользой для себя, а не для страны. И это случается так редко, что он совсем расслаблен, когда входит в квартиру. Небольшая, расположенная в тихом районе, она почти дом. Ожидаемый щелчок курка нарушает тишину. — Я уже дважды успела бы вас убить. Крайняя неосмотрительность. Упрек в её голосе почти неслышен, скорее — высочайшая степень беспокойства. Тьяго ставит пакеты на стол и закатывает рукава, чтобы вымыть овощи. — Я оба раза видел ваше отражение, и у меня под рукой было как минимум два ножа. Крайняя неосторожность, — он разумно не упоминает об ужасных результатах её снайперского теста. Оливия убирает пистолет и улыбается. Кажется, она в нём не ошиблась. — Это было глупо, Родригес. Неужели задание так важно для вас? Он откладывает влажные овощи на полотенце, тщательно вытирает их и пользуется отведенным ею временем для размышлений. Эта страна бедна и отвратительна. Она безобразно грязна для таких людей как Оливия Мэнсфилд. Если бы это было в его компетенции — Тьяго немедленно увез бы её отсюда. К сожалению, это не так. Вот что он действительно может сейчас сделать, так это накормить её ужином и не волноваться, вдруг ей станет плохо от перехваченной наспех еды из ближайшего китайского ресторана. — Будете салат с кукурузой? Вопрос о задании Родригес предпочитает оставить без ответа. Ей не нужно знать о его мотивах, если дело сделано хорошо, а он сам этот список прекрасно помнит. — С удовольствием. Весь этот короткий, вынужденный ужин они оба мечтают о неизвестном террористе, который взорвал бы чертову квартиру вместе с ними и знанием каждого из них об отношении к другому.***
— Вам необходимо скрыться на какое-то время. Её голос в наушнике тих, и это может означать только одно: закрытый канал связи, она не хочет, чтобы их подслушали, и время для игр закончилось. — Вы выйдете на связь позже, или я должен буду вернуться сам? Он бежит. Бедро кровоточит, и это существенно осложняет бег, из-за стучащей набатом пульсации крови в ушах он едва не пропускает её тихое «Я найду вас». Поддерживающая его связь прерывается, но какой-то резерв сил в запасе ещё остался, и Тьяго не останавливается. Он обещает себе, что если выберется из этой передряги, то пригласит Оливию в хороший ресторан. И не расстроится, если она согласится не сразу.***
Оливия сидит в своём кресле и сжимает в руке наушник. Она впервые так одинока и беспомощна, хотя и не в первый раз отправляет людей на верную смерть. Это её работа, в конце концов, и ей уже не пятнадцать лет, чтобы плакать из-за каждого порванного платья. Она оглушена горем, и такое острое, раздирающее горло ощущение потери волком воет в её груди. Она поклялась себе, что сбережет этого смешливого мальчишку, защитит его ото всех бед, рано или поздно переведет на штабную должность и посадит поближе к себе, чтобы видеть постоянно, приглядывать, знать, что расстроить его может лишь отказ молоденькой секретарши, но никак не её, Оливии, предательство. Он кормил её собственноручно приготовленной едой. Для Мэнсфилд, выросшей в полной изоляции от всевозможных заботливых тетушек-бабушек, под присмотром государственного опекуна, это значит намного больше, чем признание в любви. И она подумать не может о том, чтобы предать его. Никогда. Не теперь, когда она, черт возьми, почти решилась пригласить его на ответный ужин. Не теперь.***
Неизвестность поглощает Тьяго с головой. Он здраво оценивает свои шансы. В очередной раз противников больше, но между наёмниками, которые в случае неудачи могут лишь выплатить неустойку, и военными одной из самых жестоких стран мира существует огромная разница, и эта разница сводит все его шансы практически к нулю. Мешок на голове не дает дышать полной грудью, но ненадолго может защитить от дымовых шашек. К сожалению, выпустить их некому. Её имя настойчивой птичкой бьётся о прутья черепной клетки. Спасительный набат. Он предпочитает слушать бесконечно повторяющееся на разные лады «Оливия. Оливия. Оливия», чем вникать в смутно понятные ему обвинения шайки идиотов, называющих себя чем-то вроде военного трибунала. Тьяго даже разумно не стал объяснять на ломанном китайском, что он думает об идиотах, которые судят иностранного шпиона в стенах секретного военного подразделения. В конце концов, это его работа — проникать в такие места и узнавать о них изнутри. Тьяго верит, что сможет написать обо всем этом неплохой отчет, теперь нужно лишь выбраться.***
Его привозят чуть живым. Жизнь ещё трепыхается в его глотке несуразной птичкой. Оливия зовет медиков, надевает халат и не отходит ни на шаг от дверей операционной. Сейчас её жизнь разделяется на «до» и «после». Сейчас она начинает верить, что всё может быть иначе. Она клянется себе и эту клятву намерена сдержать. Она клянется, что выберет его всегда и везде. В любом споре и при любом раскладе она выберет его, а не безопасность любой из сверхдержав. Если Англия падёт, ей это будет безразлично. Если он умрёт на операционном столе, Оливия допускает, что это возможно, хоть всё внутри и переворачивается от ужаса, она всё равно покинет пост. Но если он выживет, если только сумеет выкарабкаться, если хоть кто-то всемогущий есть на этих чертовых Небесах, то больше никогда Тьяго не окажется в такой опасности. Кажется, кто-то приносит ей кофе и просит сесть, чтобы не мешать передвижению остальных каталок. Больница заполнена. Ей плевать, сколько человек умрет сегодня, лишь бы он один остался жив.***
Оказывается, в Испании в это время совершенно чудесная погода. Они приезжают в Мадрид всего на несколько дней, но, кто знает, вдруг решат остаться? Последние полгода они путешествуют вместе. Они побывали в Индии и Турции, Марокко и на Кубе, ненадолго вернувшись в Лондон, уладили дела и тут же ринулись в Грецию, а потом — в Португалию. И вот теперь он решился показать ей свою родину. Жаркая Испания, дурман пыльных улиц, потрясающе красивые люди, небольшая уединенная деревенька. В его доме тихо и пыльно. Они открывают окна навстречу всем ветрам, вслушиваются в крики с улицы: соседские мальчишки побежали играть в футбол. Её окутывает тепло его рук, и, как никогда раньше, она чувствует себя живой. Она даже выглядит помолодевшей лет на десять. Теперь уже никто не принимает их за мать с сыном, как в самом начале путешествия, она с удивлением ловит на себе завистливые взгляды других женщин, и ей это льстит. Удушливая жара сменяется прохладой, горячие сухие губы касаются её виска, и до уха доносится едва слышным шепотом окутанное и омытое чистейшей любовью её имя: — Оливия.***
Жаркая пелена застилает все вокруг. — Вероятно, задремала. Она два дня была на ногах, не отходила от палаты. — Боже, почему вы не уговорили её лечь спать? — Но, сэр, она не соглашалась, что бы мы ни говорили! — Потому что вы идиоты! Сильные руки крепко обхватывают её запястья, тыльной стороны ладоней касаются ставшие родными губы. Сдавленное шипение доносится до неё словно издалека. Сладкий сон, нет, сладкая реальность ускользает. Ведь все было так хорошо, зачем будить? Она бы и умерла во сне, неужели обязательно сообщать плохие новости только что разбуженному, несчастному человеку? Этот особый вид пыток необходимо немедленно запретить. — Нельзя ли потише? К вискам подкатывает заунывная монотонная боль, и Оливия, не открывая глаз, хмурится. Потом все же смиряется с неизбежной победой реальности над сном. Кажется, на коленях стояла чашка, но, видимо, кто-то позаботился о чистоте её брюк. И вдруг совсем рядом тихий голос произносит едва слышным шепотом окутанное и омытое чистейшей любовью её имя: — Оливия. И, испуганный своей наглостью, он добавляет, накрывая её руки своими: — Ты прекрасно выглядишь, дорогая. Поужинаешь со мной? И впервые она позволяет чувствам взять над собой верх: крепко обнимает перебинтованного Тьяго и без устали шепчет срывающимся голосом: «Жив. Жив. Жив». Солнечно улыбающийся Тьяго Родригес теперь не согласен на пулю в висок, а плачущая от счастья Оливия Мэнсфилд больше не мечтает о взрыве. Им теперь хочется большего.