Until the river flows back to me

Крис снова просыпается в темной и тесной комнате, у Криса снова мешки под глазами, у Криса снова искусаны в кровь губы, Крису снова снились кошмары; за окном не горят фонари, в комнате жарко и душно, Крис хватает густой воздух ртом, и каждый вдох обдирает ему горло. Крис встает попить воды, бредет на кухню, с трудом переставляя тяжелые ноги; комната вертится вокруг него, как ошалевшая карусель или соскучившийся без хозяина пес, и приходится держаться за стену, чтобы не упасть. Ночь кажется чернилами, темно-синим кошмаром; Крис спотыкается о диван, потом о край ковра, потом дверной косяк оставляет на лбу очередную отметину. В раковине стоит одинокая тарелка, и вода с шипением разбивается об нее, когда Крис поворачивает кран и принимается вслепую шарить по сушилке в поисках кружки; ручка попадается под пальцы не сразу и выскальзывает из них, как живая, но все же Крис ловит ее, глухо ругаясь под нос — легендарный солдат, тоже мне. От воды становится немного легче. Крис заодно тянется умыться, опускает лицо в наполненные прохладой ладони- и просыпается снова, уже в ванной, с бегущим из крана пенистым от пузырьков потоком, разбитым давным-давно зеркалом и включенным светом. На улице светло, когда Крис выходит в комнату. Сдвинут в сторону диван, ковер некрасиво пошел крупными складками; лоб саднит, и Крис тянется ощупать его, но находит только гладкую кожу. Синяк, как есть синяк, думает он. Завалившись на диван, он закрывает глаза — и просыпается в третий раз ближе к полудню, совершенно неожиданно чувствуя себя протрезвевшим, хотя совершенно точно не был пьян. Лоб больше не болит. *** Крис не видел сестру уже полтора года, Джилл — и того больше; заняты, все время заняты, и не ему их винить — после Ляншаня биотеррористы полезли изо всех щелей, и руководство кинуло на операции, кажется, всех боеспособных — кроме него. ПТСР, сказали ему. Лечитесь, сказали ему, приходите в себя. Как будто он может заняться чем-то еще. Они созваниваются, когда могут; на заднем плане Крис слышит гул вертолетных лопастей или далекие взрывы, или такую же далекую стрельбу, и просит быть осторожней. Конечно, говорят ему в ответ. Конечно, буду. Иногда он забывает, с кем говорит, с Джилл или с Клэр. *** С Мартином он знакомится совершенно неожиданно — они сталкиваются на улице, потом в дверях, потом садятся на соседние стулья, как старые знакомые, потом, опустошенные после психотерапевтического сеанса, бок о бок бредут по улице в один на двоих любимый бар и заказывают одинаковое пиво; у Мартина льдисто-голубые глаза и тонкий шрам на нижней губе, у Криса этот дурацкий синяк на лбу и никак не проходящая боль в груди, так что никто не затаскивает никого в постель, они только пьют и молчат, будто и правда знают друг друга очень давно. Крис закрывает глаза в баре — и через мгновение просыпается в своей постели; солнце глодает его через слишком чистые окна, в квартире пусто, ключи торчат в замке изнутри, тяжело и болезненно пахнет песком и кровью. *** От Мартина тянет кровью и песком, когда они встречаются в следующий раз, и руки кажутся намертво перемазанными в оружейной смазке и порохе; Крис ничего говорит, просто крепко зажмуривается — и не видит ничего из этого, когда открывает глаза обратно. Зато появляется пересекающий левую бровь шрам; Крис хмурится, но решает промолчать снова. Мартин тоже молчит. На втором часе завязавшегося явно каким-то чудом медленного разговора Крис, спотыкаясь, заговаривает о Китае — и рассказывает поначалу неспешно, но вскоре принявшись размахивать руками и говорить все громче и яростней; перед глазами скачут неоновые блики той вывески плавучего ресторана, рухнувшей в воду после ракетного обстрела, потом огни пожара, потом бледно-голубые отсветы ламп подводной станции, потом он сжимает кулаки и закусывает губу почти намертво, совершенно не желая ни вспоминать, ни говорить об этом. Мартин смотрит на него совершенно спокойно, долго и пронзительно, и наконец спрашивает, залпом допив свое пиво: — Ты когда-нибудь был в Дубае?- и Крис просыпается с трещащей по швам головой, с трудом скатывается с кровати; от солнца голова болит еще сильнее, и ужасно хочется добраться до ванной ползком, словно укрываясь за диваном от пулеметного огня — но идет он, конечно, как положено, пусть и придерживаясь за обитую светлой тканью спинку с накинутым поверх цветастым чехлом — Клэр подарила, кажется, или Джилл. Жарко. Чертовски жарко. Он запирается в ванной и, умывшись, запивает таблетки прямо из-под крана. На языке остается привкус крови — кажется, он прокусил во сне губу. Кажется, он уснул сразу же, как Мартин заговорил. Может, и нет, но больше он не помнит ни слова, только образы; впрочем, наверное, это ему просто приснилось. Бывает такое. *** Они продолжают сталкиваться — совершенно случайно, в этом Крис уверен: слишком уж неподдельно Мартин изумляется, замечая его; кажется, что они живут в одном квартале, ходят в одни магазины, гуляют в одно время — черт, у них даже психотерапевт один! Говорить они оба не любят, но для общения вполне хватает и взглядов с жестами — беседы начинаются потом, в баре, после третьего или четвертого стакана; Крис больше не отключается вот так, на полуслове, и потом они бредут обратно, не прикасаясь друг к другу (ну, разве что иногда плечами), и Крис наутро всегда помнит, как вваливался в свою квартиру и запирал дверь. Примерно к четвертой встрече он перестает удивляться. *** Крис не помнит, когда в последний раз брился; черт, когда хотя бы обращал внимание на свое отражение — видит-то он его постоянно, он отражается в стекле, воде, алкоголе, металле, остатках зеркала в ванной (осколки начали сыпаться на пол, и каждый день он собирает немного в пакет для мусора). *** После очередной встречи в баре он с удивлением понимает, что Мартин едва держится на ногах, а язык у него и вовсе заплетается морскими узлами — даже адрес назвать не выходит; Крис держит его за плечи, Крис увлекает его за собой, к себе, совершенно ни о чем не думая и не подозревая в нетрезвой искренности, что его можно понять как-то не так. Мартин не сопротивляется — послушно виснет на нем, опираясь на плечо, и глаза у него блестят подозрительно печально и чуть ли не влажно, когда они останавливаются под фонарем и Крис заглядывает ему в лицо; это, конечно, ему только кажется, но на секунду он все же теряет дыхание. У двери в квартиру приходится прислонить Мартина к стене; тот цепляется за неровно наложенную, отслаивающуюся выцветшую краску некогда мерзкого ядовито-зеленого цвета и смотрит в спину прямо и как-то слишком внимательно, будто что-то задумав. Крис отпирает дверь и спрашивает: — Что?- позабыв, что Мартин и говорить-то сейчас не может. Мартин медленно качает головой и глядит на темный проем сонно и как-то недоверчиво; Крис фыркает, вспоминая детство и их с Клэр наглого рыжего кота, Крис подхватывает Мартина за плечи и бормочет со смешком: — Ну давай уже, нечисть, ты можешь войти. Мартин смеется тоже и делает шаг вперед. *** Джилл звонит ему в половину пятого утра; телефон он находит завалившимся между подушкой и спинкой кровати, шарит вслепую минут пять, прежде чем гладкий холодный корпус утыкается ему в ладонь. Приезжаю, говорит Джилл неприлично радостно; наверное, у них там полдень или просто день, или утро — никто не может быть таким довольным так рано, даже Джилл. Проездом (трубка шипит и плюется отдельными фразами, будто назло), через твой город, завтра, полдень, встречай, созвонимся; и отключается, прежде чем Крису удается вставить хоть слово. Может, оно и к лучшему. Он хотя бы Мартина не разбудил. *** Потом он как-то привыкает стелить Мартину на диване и три раза в неделю засыпать не в одиночестве; его это, в общем-то, не напрягает — Мартин неожиданно тих и не мешает. Иногда кажется, что его вообще тут нет, иногда — что у них отношения или что-то вроде того (это обычно происходит, когда Крис просыпается с гудящей головой, стаканом воды и таблеткой на тумбочке, а с кухни пахнет чем-то определенно съедобным); по утрам Мартин говорит больше и выглядит почти по-человечески, и Крису это нравится. Мартин говорит, что тут ему спится лучше, чем дома. Наверное, Крис ему даже верит. *** Встреча в его памяти как-то не откладывается, а жаль; было, говорили, жива-здорова, привезла подарок — а что еще-то? Это неправильно и странно, но... вот так все и прошло. Надо будет спросить, что запомнила она, решает Крис; но потом, сильно потом. Джилл привозит ему с задания безделушку, "музыку ветра" — она была на востоке или на юге, Крис не помнит; он вешает подарок в спальне и той же ночью распахивает глаза от отчаянного, неимоверного горя, хватая воздух ртом. Окно открыто настежь, и неторопливый, мелодичный перезвон напоминает ему о чем-то; он цепляется за подушку, чувствуя, как воздух наполняется тяжелым и сладким запахом гнили. *** Ему снится песок, желтый и обжигающий ноги даже через толстые подошвы, ему снится жажда, пересохшее горло, торчащие из дюн раскаленные обломки арматуры и бетона; когда-то здесь был город, думает он, а теперь только песок и смерть. У него подкашиваются ноги; он не знает, сколько уже идет и сколько осталось, ему просто надо выбраться отсюда, но как, если пустыня на километры вокруг, и куда? Его не заберут. Он должен выбраться сам. Он не выберется. У него не получится. Крис просыпается — просто распахивает глаза и, приподнявшись на локтях, смотрит в окно; небо темно-синее, как вода на глубине, будто весь мир тонет — значит, скоро рассвет, — в доме напротив ни огонька, и дышится в кои-то веки неожиданно легко. Он не помнит, сколько ночей подряд ему это снится; почему-то это кажется неважным. *** Иногда Мартин заходит в гости совершенно просто так, и странно, но это не напрягает — все равно в одиночестве совершенно нечего делать. Крис вообще каждый раз теряется, выходя в отпуск: "что делать, куда бежать? в каком смысле — ничего и никуда?"; телевизор он недолюбливает, книг немного, гулять круглые сутки не выйдет при всем желании — приходится как-то занимать руки и голову заодно, и гость совершенно этому не мешает. Даже наоборот. *** Мартин роняет его радио, и оно перестает работать; он делает вид, что это было случайно, Крис делает вид, что верит. Не его вина, что на этой станции почему-то крутят одно и то же, и уж точно не его вина, что от "Hush" Мартин бледнеет до легкой прозрачности; он не спрашивает об этом, но они оба знают — и продолжают играть в молчанку. У каждого из них есть свои секреты, и делиться не намерен ни один. *** Он стоит на кухне и чистит картошку, и ему чудится гудящий в ушах самум; жалюзи закрыты, за ними полдень, горячий и желто-рыжий, как этот чертов песок, Крис моргает, потом дважды, трижды, и заставляет себя дышать, как этому учат снайперов. Крис умеет это, умеет стрелять, но у него в отряде был кое-кто, умеющий это гораздо, гораздо лучше. *** Он никогда не замечал за собой тяги к творчеству, но вот, пожалуйста: два неосторожных движения кистью похожи на девочку, а не кляксу. Девочка поджимает колени к груди, девочка кажется одинокой, несчастной и напуганной, и Крис замирает прямо так, с кистью в руке, и черная краска стекает по запястью, пачкая- — Хорошо, — говорит Мартин, подходя ближе, и ласково отбирает ее, словно у ребенка, — только не совсем так. Вот, смотри... *** После очередной ночи в баре они с Мартином лезут на крышу встречать рассвет — и ведь как-то пробираются (жаль только, он не помнит, как именно — пригодилось бы потом); сидят на краю, болтают ногами над пустотой в девять этажей глубиной, смотрят, как горизонт медленно светлеет, потом становится оранжевым, потом над этой пронзительной рыжиной неспешно поднимается багровый шар будто бы медленно остывающего солнца. Жмурятся, глядя на него, греют руки дыханием; Крис украдкой косится на Мартина и видит в его глазах смешанную с нежностью тоску. Спускаясь по лестнице, Мартин называет его Конрадом. Крис делает вид, что ничего не заметил. *** Иногда, уложив Мартина на диван, он остается рядом, устраивается за спинкой и ждет, пока гость не уснет — просто так, потому что хочется, и еще потому, что Мартин невозможно красив, когда спит, и так же невозможно печален; конечно, ему не хочется уходить, просто потому что, ну, это что, правда надо объяснять? Он думает, что нет. Чем дольше он сидит рядом, тем отчетливей слышит шорох песка и невыносимо знакомое поскрипывание металла; Мартин ворочается, хмурится, уткнувшись носом в подушку, Крис слушает. Однажды он слышит далекую автоматную очередь и вздрагивает, просыпаясь; это "калашников", понимает он не сразу и продолжает чутко прислушиваться — но нет, больше ничего, только диван поскрипывает и Мартин шуршит одеялом. *** — Пытка песком, — говорит Мартин медленно и будто повторяя урок; звучит это невыразимо жутко, — это техника допроса, при которой происходит медленное удушение жертвы. Не только жутко, поправляет себя Крис, но и неестественно — живые люди так не говорят, разве что знающие о языке исключительно по обучающим пособиям; в этом случае, видимо, пособиям для психопатов. — Ты ей никогда не пользовался, верно? — Мартин смотрит ему в глаза, и Крису остается только кивнуть. — Как-то не доводилось, — пожимает он плечами, криво усмехаясь, но Мартин по-прежнему убийственно серьезен; от мелькнувшей мысли держать нож поближе Крис не отмахивается — вдруг "убийственно" в прямом смысле? — Ощущения у жертвы примерно такие же, как у попавшего в самум, — продолжает Мартин, опять как будто только для себя, и: — Проверено на себе. У Криса моментально пересыхает в горле. — Очень эффективная техника, — говорит Мартин и улыбается. *** Мартин держит его за горло, вдавливает в горячий рыжий песок, не дает ни вывернуться, ни поднять голову, ни вдохнуть; ноги Криса обхватили чужие бедра, руки Криса вцепились в чужой ворот, Крис задыхается и кашляет, песок в его горле, песок в его глазах, песок везде, он не видит ничего, под веками будто ножом выцарапали взъерошенного, скалящегося Мартина, и кровь- господи, как больно Крис просыпается. *** Самум приходит в дом Криса на следующий день. Просто среди дня стекло разбивается с треском и хрустом, будто кто-то вдобавок потоптался на рассыпавшихся по полу осколках, и это не ветер, не может быть ветер — но все же это так самум проникает внутрь, вышвырнув из рамы острые треугольные зубы стеклянных обломков, самум приносит песок и ужас, самум выглядит как человек, у самума мертвые льдисто-голубые глаза и шрам на нижней губе. *** телефон оказывается отключен, дверь заперта; окна, правда, распахнуты, но выбраться все равно не выйдет — самум вталкивает его в комнату, стоит только встать на подоконник, или сесть, или хотя бы подойти: самум знает, когда он хочет сбежать, самум всегда рядом, и об этом надо помнить он думает, что сошел с ума или пропустил апокалипсис или атаку террористов или погиб или умирает прямо сейчас — вариантов много, он лениво перебирает их, но это ни к чему не приводит и привести не может все равно выбраться отсюда не выйдет *** сумасшедшие всегда считают себя нормальными, думает он иногда, а значит, он еще в здравом уме; когда он осознает это, становится очень, очень страшно. если он нормален, что происходит? *** пришел самум, ушел мартин; крис не может найти его, как бы ни старался (да и где бы нашел, под кроватью? в шкафу? он все еще не может выйти наружу), и скучает по их встречам — мартин наверняка понял бы, что происходит, мартин бы смог объяснить- если бы захотел. крису все чаще кажется, что его прокляли. у самума лицо мартина. *** иногда ему интересно, что сейчас снаружи — какой день, или месяц, или год; если он сошел с ума, что происходит с его телом на самом деле? а если не сошел, что происходит в городе и мире вообще? так много вопросов. кто бы еще ответил. *** песок красный, как кровь, песок и есть кровь; самум ухмыляется, у самума дыра в виске и песчинки струйкой бегут сквозь сомкнутые пальцы на стол и оттуда водопадом на недавно вымытый линолеум, собираются аккуратным конусом, как в непотревоженных песочных часах *** ему снится как мартин опрокидывает его на спину хватает его за руки седлает его бедра; у мартина в виске дыра и он весь в засохшей крови, у мартина злые живые глаза, он кусает целует снова кусает останутся следы точно останутся следы и бормочет — ты этого хотел, знаю, ты этого хотел (как будто из них двоих с ума сошел именно он) и даже возразить-то нечего *** у дома напротив — темные и мертвые окна уже давно, кажется, это началось еще до встречи с мартином; он не обращал на это внимания, но теперь на стеклах появляются граффити. он не знает, откуда. он не видел людей уже очень давно. а потом граффити начинают меняться. *** ему все еще нечего делать круглые сутки, только сейчас он не может даже выйти на улицу; он перечитывает книги, он смотрит в окно — разглядывает граффити, — он даже заваливается на диван и включает телевизор. можно подумать, он ожидал чего-то кроме белого шума *** память преследует его, настигает, предает, больно вгрызается в ноги и бока, когда он падает и не может подняться, не то что бежать дальше; безжалостная, хромая на всю свою тысячу лап сколопендра с десятком собачьих пастей подгоняет его, заставляет вспоминать, заставляет хотеть вспоминать; песком по стеклу — как ножовкой по ушам, привязать, чтоб не дергался, и стесывать от хряща до самой мочки он хочет проснуться он думает, что в ляншане с ними был кто-то еще *** красные свечи повсюду, сложно пройти, не наступив в растекающийся горячий воск; он наступает, но не чувствует боли, и следы тянутся за ним из кухни в комнату, через ковер, по линолеуму, он не думает, как будет это отмывать, он вообще ни о чем не думает, запах тяжелый и вязкий, голова кружится, и он тяжело опирается на спинку дивана рука скользит по шелку (накидка была льняная, он запомнил, это тогда почему-то казалось важным) и он падает, нелепо взмахнув руками — падает на свечи, и вот сейчас ему больно, он пытается отползти, ладони скользят по воску, колени скользят по воску, он не может подняться даже на четвереньки и отползает, но свечи никак не заканчиваются, свечей слишком много, и этот запах забился в ноздри, он чувствует себя пьяным или сонным или мертвым кое-как добирается до ванной (на кафеле тоже свечи, свет отражается в осколках зеркала), втягивает себя в душевую кабину (и внутри тоже они, по углам, мерцание кажется насмешливым), чудом дотягивается до крана даже странно, что он и правда ждал воду, а не песок *** он не помнит, когда в последний раз выходил из квартиры, сколько прошло дней, почему в холодильнике до сих пор есть еда, носил ли пирс кепку, хохмил ли по любому поводу, кто такой к чертовой матери луго только длинные ноги, судорожно дергающиеся в воздухе, след от веревки на шее, ударивший по ушам грохот очереди и брызнувшую на песок кровь *** они с мартином точно сошлись бы, хотя бы из-за кошмаров, но чертов ублюдок предпочел швырнуть их крису в лицо и сбежать; как же ему должно быть хорошо без всего этого, как же крису хочется найти его и окунуть с головой в этот блядский песок и держать там пока не начнут дергаться ноги как они дергались у луго чтобы эта мразь снова надышалась всем этим и песок стал красным от крови песок и есть кровь пока ноги не вытянутся пока тело не обмякнет держать так держать держать держать- тише, крис, тише, тише. дыши. дыши. молодец. *** он просыпается от бьющего в лицо света, закрывает глаза рукой; слепит даже так, неестественно белый, яркий, жарко как в аду и запах и крики кажется комната в огне кажется он горит кажется кто-то держит его за горло крепко сжимает пальцы он задыхается хрипит голова тяжелая и пустая он узнает все это слишком поздно белый фосфор он просыпается снова *** после этого откуда-то начинает тянуть паленым; он не принюхивается и не пытается понять, откуда запах, потому что обязательно окажется, что это от него, и потом будет очень, очень больно гореть заживо ему не нравится, даже если потом он просыпается *** он стоит в дверном проеме у кухни, оперевшись плечом на косяк, и смотрит; окно щерится осколками, торчащими из рамы, как обломки зубов, жалюзи порваны, и внутрь пробивается безжалостный солнечный свет, песочная волна лишь немного не докатилась до коридора, похоронив под собой половину кухни (и часть стола тоже, из-под песка торчит половина тарелки с позабытым на ней с вечера стейком) — он чувствует близкий жар пальцами ног. он не смотрит на улицу и не хочет знать, что увидел бы, если бы посмотрел. *** за окном горят небоскребы. *** он падает перед окном на колени; запах гари забился в горло, он кашляет и хрипит, он задыхается, сердце колотится где-то в висках, прямо перед глазами пылает небоскреб, пламя вырывается из окон, внутри словно что-то беззвучно взрывается, осколки сыпятся на землю мерцающим стеклянным дождем, ему кажется, будто что-то разрывает его грудь изнутри, ему кажется, что он видит кровь на ладони, когда тянется вытереть губы дыши, шепчет самум ему на ухо; у самума голос мартина и теплое, живое дыхание, и руки на плечах горячие и тяжелые дыши он вдыхает и захлебывается хлынувшим в горло песком *** он падает, и падает, и падает; пытается ухватиться хоть за что-нибудь, но шелк скользит сквозь пальцы, и он боком сбивает хрустальную вазу, всем весом обрушивается на стол, осколки впиваются в кожу, но это даже не больно *** наполовину обугленная женщина с алой кожей (ее остатками), пустой глазницей (правой); у нее на руках ребенок, мертвый ребенок, к горлу подступает ком, он уже видел это, он не мог это видеть, его не было в дубае, его там не было не было не было не было проклятье, мартин, что ты натворил *** обожженные тела, запах пепла, раздирающий глотку жар; его кожа стала углем, глаза похожи на сваренные вкрутую яйца, он не знает, как видит, или дышит, или чувствует это похоже на казнь; это похоже на искупление он не заслужил ни того, ни другого *** вода, перемешанная с песком и кровью, грязь, "дезерт игл" с единственным патроном — хватит, чтобы подарить себе или кому-то другому надежду проклятия придавленного пустой цистерной человека затихают за спиной *** башня в огне, раскаленная игла, пронзившая небеса и сшившая вместе багровые облака и землю; он кричит и не слышит своего голоса, буря рвет на нем одежду, песок забивается в горло, в нос, в глаза, в уши, везде кто-то говорит с ним? кто это? *** голос (кто это?) называет его мартином, и не выходит возразить — язык не слушается его; голос спрашивает, чувствует ли он себя героем до сих пор, голос спрашивает, скольких американцев он убил сегодня, голос называет его хорошим человеком боже, нет, нет *** он узнает голос, он узнает человека — однажды они встречались лично (или не однажды, и не просто встречались; он не знает, чему верить, он не знает, надо ли верить) это полковник джон конрад, армия сша его называют уокером, на него наставляют пистолет, и он волен стрелять в ответ, но но он хочет умереть, он не сможет выстрелить он любит его *** откуда он знает, кто он? откуда он вообще может об этом знать? *** он нажимает на курок *** а потом только тьма *** когда он открывает глаза снова, все уже кончено. из окна льется мягкий бледный свет (он не смотрит туда), пол усыпан стеклянной крошкой; он бредет в ванную, шатаясь как зомби и, кажется, не слишком от него отличаясь внешне. голова не болит. ничего не болит. как будто он проснулся по-настоящему. он поворачивает кран, и в раковину бежит вода — тонкой струйкой, с непривычным шуршанием; он успел забыть, как это, и отключается на несколько минут — просто молчит, смотрит и слушает. вода прохладная, чистая; он жадно пьет из ладоней (он и не знал, что так хочет пить), потом опускает в них лицо, выдыхает — пузырьки щекочут щеки, путаются в щетине. все по-настоящему. все закончилось. подняв голову, он смотрит в оставшийся на стене осколок зеркала, большой и неровный, с гладкими краями сколов. из осколка на него смотрит мартин. он закрывает глаза и глубоко вдыхает и- *** Он просыпается на металлическом полу, свернувшимся в клубок, с немилосердно воющей от боли спиной — иначе и не скажешь; пахнет морем, капсула еле заметно покачивается на волнах, слева, скрытое толстой стенкой, встает солнце. Вода кажется красной. Вода кажется рыжей. И еще он может дышать, и это невыразимо прекрасно. В горле пересохло, ужасно хочется пить, и есть, и выспаться на нормальной постели и без кошмаров (хотя он не уверен, что без них обойдется). Он поднимается на четвереньки (ноги разъезжаются), мотает головой, запоздало смотрит на ладони; поперек линии жизни свежая царапина, неглубокая и потому уже почти затянувшаяся, и от этого хочется смеяться. Во сне нельзя увидеть свои ладони, говорила ему Клэр, уж точно не обычными. Почему-то он не вспомнил об этом раньше. Почему-то ему кажется, что это не помогло бы. Вдалеке он слышит гул вертолета и никак не может перестать улыбаться- а потом вспоминает — и вздрагивает, как от пинка в живот, потому что рядом на полу валяется окровавленная нашивка и это было месяцы и годы назад и это было только что Пирс мертв, мертв, мертв. *** Он просыпается, когда ветер сметает с его лица песок; он хрипит, задыхается и кашляет, пытаясь вывернуться из дюны, под ногу так удачно попадает что-то твердое, и он наконец вываливается на поверхность и все кашляет, кашляет, кашляет, песок дерет грудь и выходит с кровью и слюной, винтовка под ладонью горячая и твердая, и это лучшее, что он чувствовал, наверное, когда-либо вообще. Он жив. Он, черт побери, жив. Когда он вернется домой, он найдет этого Редфилда и как следует начистит ему рожу за все эти кошмары. Или выпьет с ним. Или все вместе. Да, так будет лучше. Почему-то он не сомневается, что его не пошлют.