Colours

Многие искренне не понимали, почему из всех людей на свете Тонкс выбрала именно его — много старше ее, бедного, неизлечимо больного. Из уст самого оборотня этот вопрос вылетал чуть чаще, чем каждый день вплоть до того, как у них родился сын. Этот крохотный человечек был так сильно похож на своего отца, хотя и перенял метаморфомагию матери; когда Тедди улыбался, Дора всегда видела улыбку Римуса. На самом деле, влюбиться в него не заняло у нее много времени. Она любила его всяким — нет, не любым, а именно «всяким». Любым она его принимала. Когда сам Люпин себя отвергал и ненавидел, яркая девушка держала его за руки и понимающе молчала. Не то чтобы она понимала — Римус ни за что на свете не хотел бы подобного для нее — но всегда стремилась к этой печальной истине в его мерцающих после полнолуния глазах. А любила его действительно всяким, каждую черту, каждый жест запоминая. Ей нравилось наблюдать Рема читающим, заваривающим чай с утра, удивленным и даже рассерженным — тогда его доброе лицо темнело и заострялось, а между бровями появлялась морщинка. Еще до того, как эти сложные отношения перешли на стадию «романтические», Тонкс буквально сходила с ума от его улыбки; а в тот раз, когда Сириусу удалось рассмешить друга, и Лунатик впервые расхохотался при ней — о да, именно в тот момент метаморфиня и поняла, что втюрилась по уши. Сильнее всего, наверное, Дора обожала видеть Римуса спящим рядом с ней. Его физиономия становилась совершенно спокойной, морщины разглаживались, даже старые шрамы как будто светлели. Во сне мужчину ничего не тревожило, ведь, во имя Мерлина, самая восхитительная девушка утопала в его объятиях, и какие тут могли быть дурные сны. Она легким движением повторяла контур каждого его шрама и с удовольствием гладила щетину на щеках. Тонкс просто наслаждалась каждым прикосновением к Мародеру, а он сам — она отлично об этом знала — абсолютно зверел от её запаха. И это было так… так… восхитительно, когда водил кончиком носа по её шее, шумно вдыхал и рвано выдыхал; волосы Доры вспыхивали фиолетовым, ее собственное дыхание учащалось, а уж выдержать его взгляд — задумчиво-дикий, изучающе-звериный взгляд — это было настоящей пыткой. Наверное, для Тонкс ничего не было лучше, чем целоваться с Лунатиком. В действительности, никакой молодой человек в её жизни до Римуса — Мерлин, какая же это была простая и глупая жизнь — не мог сравниться с ним, зрелым мужчиной, который уж точно знал, что делает. Во время таких поцелуев метаморфиню коротило, будто сломанный радиоприемник, заставляя с дикой скоростью менять цвет волос и даже кожи. Прикусив губу, чтобы удержаться от смеха, Люпин наблюдал, как возмущенная Дора старалась вернуть малиновой коже нормальный оттенок. Она не знала, почему ее магия так реагировала только на этого одинокого Мародера, но ему, похоже, это нравилось. А что с ней творилось, когда им с Римусом впервые представилась возможность быть вместе… Ее тело буквально взорвалось цветом, а абсолютно дикий Люпин чуть с ума не сошел от долгожданной, прекрасной, разноцветной Тонкс, которая каждым своим оттенком принадлежала ему. Когда Римус делал ей предложение — ей, уставшей и измотанной, «пожеванной» после очередной схватки с Пожирателями, с раной на руке и дрожащими ногами — Дора засияла, как новогодняя гирлянда. Он сам сидел рядом с ней не в лучшем состоянии, подлечивая ее руку, а в ответ на ее беспокойство о нем лишь слабо усмехался «не впервой, не волнуйся»; но стоило Тонкс вспыхнуть угрожающим оранжевым цветом: — Какой же ты эгоист, Люпин! Кого же мне любить, если тебя не станет?! Он замер, не сумев найти отговорок. Нахмурился, будто решая что-то безумно важное, и улыбнулся ей со всей нежностью. — Выходи за меня. — Ты шутишь… — Я еще не настолько опустился. Ты согласна стать моей? Я понимаю, что обрекаю тебя на компанию бедного и старого оборотня, который ничего хорошего тебе не сможет дать, но я и дня без тебя не проживу. — Ты уже давно мой, и я не намерена отпускать тебя куда-либо, даже на тот свет. Будем теперь бродить вместе, Лунатик. Ее волосы буквально светились всеми цветами радуги, и единственное, во что верилось — все будет хорошо. Все будет хорошо.