Предпоследний день

Василий стоял, уронив руки, держа в правой ладони повод коня, а вокруг раскинулась степь, словно восточной ковер, затканный сложным рисунком – мелкие завитки вперемешку с листьями, цветами и еще завитками иных форм. Василий насмотрелся на сотни этих ковров – пестрых, режущих глаз назойливыми повторяющимися узорами. Ими были выстланы шатры всех ханов, живущих в Белой Орде – месте спасения князя Василия Карачевского. Он верил, что оно было таковым. Иначе все долгое и тяжкое бегство с родины сюда, в зауральские бескрайние степи оказалось бы не только бессмысленным, но и гибельным! Хан Золотой Орды желал его смерти, а хан Белой – не просто даровал жизнь, а принял, как дорогого гостя, обласкал, задарил. Сейчас Василию было спокойно, и хотелось, чтобы это "сейчас" продолжилось еще немного времени. Он ладно уживался с белоордынскими татарами, кичившимися своей родословной от самого Чингиза, первым и могущественнейшим из которых был хан Мубарек, повелитель этих необъятных земель. Орда любила кочевать. Василию пришлось с этим смириться. В первые же дни после зимних холодов, как только позволяла погода, всё приходило в движение и за считанные не дни – часы! – выдвигалось в еще полумерзлую степь. Василий, друг и уже родственник Мубарека, шел с ними. До глубоких холодов продолжалось это извечное кочевье, и Василий уже не по необходимости, но по своему расположению втягивался в особый распорядок кочевнической странствующей жизни. А сейчас вокруг раскинулось милое сердцу, жаркое и привольное лето. Теплый ветер хлесткими порывами ударял в лицо и грудь, и было сердцу свободно и спокойно. Василий глядел вокруг, поворачивался на все четыре стороны и не видел ничего, кроме однообразной серо-серебряной степи. Казалось, он и отъехал-то недалеко от стана, а вот поди – пусто как и не было вовсе становища, ни хана, ни шатров, ни множества народу. Конь, на котором Василий выехал в степь, добрый конь, подаренный тестем-татарином ради их великой дружбы, неслышно переступал с ноги на ногу. Он словно чуял настроение хозяина и вел себя осторожно, будто старался не потревожить задумчивого князя. А тот стоял, любуясь раздольем: что земля, что небо – все было одинаково широким и привольным. Василий чуял внутри себя неизъяснимую свободу. Редкое чувство среди суматошной и счастливой жизни. Да, счастливой – Василий не лукавил. Его сердце познало сладость и горечь любви – к чужеземной девушке с мелодичным именем Фейзула, ставшей самой родной, самой прекрасной! И препятствия, стоявшие некогда на пути к их союзу, разрешились счастливо, и она его полюбила взаимно. Согласие на их брак было дано и отцом Фейзулы, и ханом Мубареком, властелином Белой Орды. Вскорости после их свадьбы Василий был приглашен к тестю, который показывал не жадный нрав и объяснял зятю, какие именно подарки положены ему после женитьбы на прекрасной Фейзуле. Не обошел вниманием и ее саму. – Дочь моя, - говорил Чимтай, многозначительно направляя указательный перст то в небо, то на Василия, - дочь моя двух народов. Принадлежит она к великим и могущественным татарам, - на этих словах Чимтай гордо выпрямлялся и приосанивался, разворачивая плечи, - и к хорезмийцам. По матери, - добавлял хан, и незлое лукавство при воспоминании об изумительной, давно умершей супруге еще больше суживало его глаза. От матери достались Фейзуле ее чарующие глаза необыкновенного синего цвета. Один взгляд коих покорил князя Василия при первой же встрече! И вот теперь растет их сын, непоседливый и шумный, уже в малом возрасте безмерно обожающий отца. Сын. В душе Василия поднялось обожание пополам с гордостью и острой жалостью. За немногие годы он прикипел к этому краю, к его чуждым обычаям и странной природе, такой непохожей на родную лесную сторону. Он принял людей, которые когда-то приютили его – татар. Для большинства его земляков татары были воплощением злых преисподних сил, а оно вона как оказалось, думал Василий, – такие же люди. И жена его тоже иноземка. Оказывается, можно любить и не сородичей, и детей рожать. Снова мысли вернулись к сыну, еще совсем маленькому. Василий перед этой поездкой в степь нянчил и подбрасывал его высоко-высоко, вызывая смешливо-испуганные аханья Фейзулы и заливистый, пронзительный смех мальчишки. Иван, Карач-мурза – все по-разному звали дитя русского князя и восточной хатун. Но никто еще не помышлял о его удивительной полулегендарной судьбе. Василий дышал степным воздухом, в котором слышались сладкие запахи от незнакомых цветов, и размышляя о неизбежном будущем. Скоро он вернется на родину. Вместе с женой и сыном. Вернется, восстановленный в правах карачевского князя. Он догадывался, какое изумление среди бояр вызовет его синеокая хорезмийка. В глубине души Василий торжествовал, предвкушая свое возвращение после бегства, когда его, провожая в долгий путь, почти хоронили, не надеясь на удачный исход дела. А он жив здоров, никем не казнен, обласкан татарским ханом, нажил богатство в дальнем краю. Князь Василий засмеялся над собой, потому как не склонен был ни к бахвальству, ни к тщеславию. А тут как нарочно странные мысли лезут в голову – о княжении, о мире на родной земле. Он прошелся, не выпуская из рук повод коня, и тот послушно следовал за ним, как хороший, молчаливый спутник. Василий очнулся от размышлений, сел на коня и поскакал домой. В богатый шатер-юрту, подаренный даже не тестем, а самим ханом Мубареком, полноправным властелином этой земли. Но скоро у него, у Василия Карачевского, будут свои палаты, деревянные, бревенчатые, изузоренные. Как на родине. Как и подобает князю! А там, глядишь, и в карачевскую землю вернется. С семьей, которую он так и не обрел на родине. Сердце кольнула мимолетная тоска, но не безнадежная, а певучая, от предчувствия уже скорого возвращения. Василий ехал и представлял, как покажет Фейзуле и Ивану свою землю, сизо-зеленые густые леса, лазоревые травы, золотые поля и серо-серебряные, цвета степи, реки, вспыхивающие отраженной синью неба. Как удивительные глаза Фейзулы, как драгоценные камни, привозимые из далекой-предалекой страны на Востоке. И подъезжая к дому, он услышал ожидаемое приветствие, специально для него выученное Фейзулой: - Ладо! Увидел ее саму, спешащую навстречу, в ярком наряде – расшитые золотой нитью шальвары, излюбленный ею китайский халатик красного цвета и шапочку-тюбетейку, красившую и без того миловидное лицо Фейзулы. Увидел Ивана на ее руках, отчаянно брыкающегося, чтобы вырваться и побежать к отцу. Василий остановил коня – к нему уже подбегали слуги – и замер в седле, объятый лучами уже заходящего солнца, окрасившего все вокруг в теплый, шероховатый в клубах пыли желтый свет. Он всем существом почуял уют домашнего очага, любовь жены, рвущуюся из ее глаз и страшную скоротечность дня, умирающего в быстром наступлении ночи, прожженной тьмами звезд. Этот день был последним в жизни князя Василия карачеевского. На рассвете следующего его убьет стрела ничтожного завистника.