Снежные цепи

В город он въехал ночью. Ни одна из брехливых местных собак не залаяла, только старая сука, жившая в караульной, визгливо взвыла, но почти сразу заткнулась, как от хорошего пинка. Цокот копыт набатом бил по тишине сонных улиц. Петухи еще не прокричали, но над восточной стороной горизонта висела мутная дымка медленно надвигающегося рассвета. Остановившись у порога постоялого двора, Калеб устало спустился с коня и тяжело заколотил по двери. Грохот ударов разошелся по пустынным улицам, собаки на задворках с опозданием залаяли. — Кто? — глухо спросил сонный хозяин, приоткрывая добротные дубовые створки. В руке он крепко сжимал тяжелую железную кочергу, видно, не ожидая ничего хорошего от незваного гостя. В воздухе мелкой взвесью парили капли дождя. Влага высеребрила воротник плаща, осела на одежде и округлых боках коренастого вороного коня. — Мне нужна комната, — прохрипел Калеб, — и еда. — Шел бы ты отсюда, — скривился владелец постоялого двора, собираясь захлопнуть дверь. Можно было поспорить, что хозяину незваный гость с первого взгляда не понравился. Калеб вообще редко кому нравился, но не придавал этому особого значения. Между створкой и косяком протиснулся носок кожаного сапога. — Зря ты так, — негромко произнес Калеб и откинул промокший плащ. На плече алыми глазами блеснула чеканная брошь в виде собачьей головы. — Я ведь по-хорошему просил. Хозяин выругался и едва удержался, чтобы не сплюнуть на пол. Он неохотно открыл дверь, пропуская гостя внутрь. — Чего сразу было не сказать? — пробурчал владелец двора. — И почему Ищейка к нам пожаловала? Калеб удовлетворенно хмыкнул. Внутри было тепло: мерно тлел углями открытый камин, отдавая понемногу накопленный жар. Свет исходил только от керосиновой лампы в руках хозяина. Тот держал ее высоко, так что можно было разглядеть просторную общую залу, ряд дверей вдоль стен и опоясывающую помещение балюстраду второго этажа. — А то ты не знаешь? — Не знаю, — нахмурился хозяин и поставил кочергу к камину. — Знал бы, не спрашивал. — Как тебя звать, радушный? — осклабился пришелец. — Барк, — хозяин не стал протягивать руку, опасаясь подхватить скверну от чужака. Ищейка холодно посмотрел на отведенную назад руку собеседника. — Калеб, будем знакомы. — Ты разговор-то не заворачивай. Зачем приехал? Калеб оскалился по-волчьи и выплюнул: — Приехал за ксением, который поселился в вашем лесу. Пришла весть о безголовых трупах, которые нашли вниз по ручью от вашего местечка. Трое из них были приезжими. Говорят, у тебя останавливались. Или, скажешь, не слышал? Хозяин не подал виду, что известие его удивило, только сжал губы и гаркнул куда-то в сторону терявшейся в темноте лестницы: — Белый! Иди сюда, быстро! Из-под изгиба лестницы появился служка, худой, как жердь, и по-юношески нескладный. Он двигался медленно, спросонья, глупо моргая, и глаза лихорадочно блестели на чумазом лице, в них читался плохо скрываемый ужас. Калеб списал это на страх перед людьми его профессии. О государственных охотниках на нечисть чего только не наслушаешься, и эта молва рождала уважения в равной доле к страху. Особенно боялись такие вот молодые и впечатлительные. Владелец, будучи человеком пожившим и умудренным опытом, отлично знал, что Ищейка опасна ему разве что расходами на еду и жилье, ведь каждому, кто носил на плаще собачью голову, следовало давать все, что понадобится по долгу службы. — Сучий потрох, а ну быстро отведи господина Ищейку в шестую комнату. Да поторапливайся! И пожрать ему принеси. А коня поставишь в стойло, — хозяин поставил лампу на карниз камина и пошел прочь, бросив на прощание: — Оказываю содействие, так и запишите. Служка выглядел испуганным и возбужденным: он открыл рот, чтобы сказать что-то, облизнул пересохшие губы и, не выдавив из себя ни звука, поклонился, и направился к лестнице. Он забыл взять лампу и споткнулся о первую ступеньку. Потом шмыгнул к камину мимо гостя и, взявшись за медную ручку, вернулся обратно. Калебу было смешно смотреть, как парень оглядывается на него через каждый шаг, сверкая округлившимися глазами, и то открывает, то закрывает рот, явно не представляя, как себя вести с ожившей детской страшилкой. Многих мальцов стращали Ищейками, и этот пацан, видно, был из тех, кто не оставил своих страхов со временем. Калеб подумал было сказать что-нибудь, развеять мальчишеский трепет, но решил, что не стоит этого делать. Так, глядишь, и порасторопней будет. На втором этаже оказалось еще больше дверей, основная часть жилых комнат располагалась именно здесь. Оно и понятно: внизу были и кухня, и погреба, и комнаты хозяев, и общий зал, где шум не стихал, бывало, до самого утра. На втором этаже можно было выспаться и отдохнуть, не боясь быть разбуженным пьяной дракой. Шестая комната была стиснута между пятой и восьмой — седьмого номера тут не было, видно, согласно распространенному суеверию о его несчастливом значении. Хозяева таверн, как и всякие торгаши, были народом суетным и верили в приметы почище набожных бабок. Паренек, — Белый, так его назвал хозяин — слишком уж долго возился с замком, так что Калеб нетерпеливо заворчал, наблюдая за тем, как вздрогнула обращенная к нему худая спина. Мальчишка явно одевался с чужого плеча — ворот оказался слишком широк, рубаха то и дело сползала с плеча, а ткань на месте споротого родового узора была куда светлее. Калеб помимо воли облизнулся, прикидывая, сколько недель провел без тепла человеческого тела под рукой. — Эй, как там тебя, — он испытывал терпение паренька, с любопытством наблюдая за тем, как расправляются сутулые плечи и выпрямляется спина. — Заснул, что ли? — Меня зовут Белый. — Ладно, Белый, — кивнул Калеб, — мое имя ты слышал, так что, считай, знакомы. Я оставил коня у привязи во дворе и не хочу, чтобы его увели, пока ты тут возишься, так что давай пошустрее. Тут замок поддался, и дверь мягко открылась. В комнате было натоплено: не иначе камин внизу был частью системы труб, проходящей через все помещения дома. Обстановка оказалась скромной, но ладной: кровать со скатанной валиком периной, стопка чистого белья, стол, стул, большой сундук в углу. Больше и не нужно. Кивнув себе, Калеб бросил полупустые седельные сумки к изножью кровати, скинул плащ, с которого уже успело натечь на пол. Краем глаза заметил смазанное движение: мальчишка убежал, так и оставив дверь открытой. Из-за паршивой погоды, которая, как побирушка, преследовала его с самого перевала, промокла почти вся одежда и скарб. Калеб с остервенением стянул с себя мокрые вещи, оставшись голым по пояс. В теплом воздухе комнаты все быстро высохнет, да и сам он не замерзнет. Сухими остались только ножи, завернутые в мягкую вощеную кожу. Всего их было семь — каждый из своего материала, с разными символами, вытравленными на клинках, и разной формой лезвия. Слабых ксениев можно было убить и простым камнем, но вот умертвить сильных, выпить их, не повредив таящийся внутри дым — только использовав особый нож. Калеб любил свои ножи. Он ласково провел по прямому лезвию, выкованному из холодного железа — такое оружие лучше всего подходило для убийства богомолов. Клинок был так хорош, что прямо-таки просился в ладонь. Калеб вытянул его из мягких ножен, взмахнул пару раз, разминая мышцы, и замер в середине выпада, наткнувшись на ошарашенный взгляд служки. Тот стоял в дверях с миской мясного супа в одной руке, краюхой вчерашнего хлеба в другой, и со смесью страха и обожания пялился на постояльца. Поняв, что его заметили, Белый опустил глаза и зарделся. — Еда, как приказывали, — пробормотал он и, поставив свою ношу на стол, юркнул к двери. — Постой-ка, — Калеб ухватил пацана за локоть. Мальчишка дернулся и замер, послушной собакой ожидая приказа. — Мои вещи промокли. Вот, просуши. Он подобрал с крышки сундука влажную одежду и кинул пареньку. Тот взмахнул руками неловко, но поймал и прижал к животу, тут же поморщившись. — Псиной воняет, — фыркнул Белый и поспешил исправиться: — Повешу в зале, быстро просохнет. Видно, опасаясь заслуженного наказания, он бросился к двери. Калеб дернулся схватить тощее запястье, но мальчишка оказался на удивление юрким, умудрившись мигом вывернуться из крепкой хватки. Юрким и странноватым. К нему точно стоило присмотреться поближе. Конечно, могло быть и так, что пацан просто зря испугался, наслушавшись баек о жестокости Ищеек. А, может, и не зря, если скрывает что-то касающееся недавних убийств. Или сам является ксением. В подобных этому уединенных городках вдали от столицы нелюдям спрятаться бывает куда проще, чем в городах покрупнее. Да и близость леса и гор делает свое дело. На богомола паренек не тянул. Тот был очень силен, раз прикончил четверых взрослых мужчин, а на этого смотреть жалко: кожа да кости. Нет, он точно не богомол. Может, какой мелкий упыреныш или ученик местной ведьмы. Можно будет выяснить это, проведя его над текучей водой — старый, но надежный способ. Размышляя над этим, Калеб вышагивал по комнате, медленно проделывая упражнения с ножом, чтобы скорее согреть замерзшее тело. Мышцы, занемевшие в дороге, постепенно отходили, кровь легко бежала по венам. Взвесив в ладони клинок, Калеб взмахнул и отправил его в полет. Лезвие вошло в дерево с глухим стуком и осталось там, едва слышно вибрируя от силы удара. Жаль, что так красиво всадить нож удается только в бревно. Когда идет бой, никому нет дела до академически правильных замахов. Калеб вытащил клинок из дверного косяка, протер о покрывало и вернул в ножны. Закрыв дверь, он подпер ее стулом, а сам сел на кровать и взялся за еду. Суп был хорош, хоть и отдавал укропом слишком сильно, а вот хлеб оказался жестким и горьким на вкус, словно пропитанным прогорклым маслом. Доесть пришлось все без остатка — голод после дороги одолевал волчий. После еды Калеб с наслаждением стянул с себя штаны и забрался в постель. Он слушал, как медленно просыпается постоялый двор: разжигаются печи, бренчит горшками кухарка, служка, понукаемый хозяином, таскает воду из колодца, лошади топчутся в конюшне. День начинался как обычно, и только привязанная у ворот старая сука забилась в дальний угол своей покосившейся конуры и жалобно скулила от страха. День выдался ненастным, как и прошлая ночь. Дождь и не думал прекращаться. Видно было, что он зарядил надолго, нависнув над предгорьями тяжелыми, брюхатыми тучами. Над городком летел колокольный звон, приглашающий жителей к молитве, но никто особо не спешил причаститься — слишком уж поганая была погода. Калеб решил первым делом отправиться к голове. Следовало узнать официальную версию событий, а так же получить разрешение на расследование. По большому счету, последнее было номинальным: никто не мог запретить Ищейке делать свою работу. И все-таки порядок требовал хотя бы уведомить хозяина местных земель о том, что на его территории будет происходить. Голова не любил чужаков. Все в его кабинете говорило о приверженности к старым традициям: тяжелые кожаные свитки вместо легких папирусных книг, которые уже лет десять использовались повсюду; густой мех медведя вместо цветастых ковров, которые поставлялись с востока и уже успели надоесть столичной знати; простая удобная одежда вместо вычурного наряда. Калеб уважал таких людей старой закалки, несмотря на то, что с ними обычно было больше всего проблем: они пуще других недолюбливали Ищеек. — Я помощи не просил, — мрачно произнес голова, не удосужившись представиться. Калеб ответил не менее суровым взглядом, показывая, что ему нахождение в этой дыре тоже особенного удовольствия не доставляет. Он положил на стол перед собой широкие ладони и сцепил пальцы в замок. — Не вам решать, где нужны Ищейки, — грубо произнес он и добавил с кривой улыбкой: — Или вы сомневаетесь в мудрости нашего короля? Голова явно разрывался между желанием выпроводить нахала и долгом, который велел ему во всем помогать посланникам короны. Даже таким неприятным. — И чего вы хотите? — процедил он. — Вопрос в том, — Калеб внимательно посмотрел в темные глаза собеседника и выдержал паузу, чтобы показать, что здесь главный он. — Чего хотите вы? Четверо людей убиты в вашем городе. Неужели вы не желаете выяснить, кто это был? — Просто пьяная драка, — отрезал голова. Калеб фыркнул: — В пьяной драке не отгрызают голов. И вам это отлично известно. К тому же, — он выдержал мрачную паузу, — убийства будут продолжаться. — С чего бы это? В наступившей тишине было слышно, как по черепице колотит усилившийся дождь. Калебу подумалось вдруг, что в этих краях, похоже, вовсе не бывает хорошей погоды. — Что вы слышали о богомолах? — вкрадчиво спросил он и, увидев подозрительное недоумение во взгляде собеседника, продолжил: — Они могут годами жить как обычные люди и даже не подозревать о своей природе. Но, когда тело богомола готово к деторождению, они превращаются. И тогда они начинают искать подходящего человека, а неугодных кандидатов обезглавливают. Голова поднялся из-за стола и нервно прошелся из угла в угол, по пути задергивая тяжелые занавеси на окнах. — Я и так знаю, кто такой богомол, — резко произнес он. — Но в моем городе его нет. Вы ошибаетесь. Лес мои люди уже обыскали, там вы ничего не найдете. — Что ж, вы почти наверняка вытоптали след, — досадливо цыкнул Калеб, — но даже так, я хочу посетить это место. И поговорить с теми, кто знал убитых. Голова посмотрел на него с высоты своего немалого роста тяжелым, уставшим взглядом, но Калеб не отвел глаз. И не с такими в гляделки играли. В конце концов, голова уступит, выбора у него все равно нет. Ищейка пользовался своей властью и не чувствовал ни сожалений, ни угрызений совести. — Мешать вам я не стану. Но людей не дам. Если вам охота гоняться за призраками, делайте это сами, а народ не ввязывайте, — категорично заявил голова, — хотя если кто-то пойдет с вами добровольно, то я не буду их удерживать, — он нехорошо улыбнулся. — Безумцы мне ни к чему. К тому времени, как визит подошел к концу, дождь превратился в самый настоящий ливень. Калеб заворчал и, завернувшись покрепче в плащ, побежал на постоялый двор. Было еще довольно рано, а блуждать по городу предстояло весь день, так что у него оставалось полно времени, чтобы промокнуть. По лужам барабанил дождь, да так резво, что, отскакивая от земли, капли подлетали вверх, норовя замочить штаны до колен. Несмотря на то, что ему предстояло преодолеть всего две куцых улицы, вымок Калеб почти сразу. Он ускорил шаг и едва не пропустил движение на периферии зрения. Сноровка не подвела: тело сработало прежде, чем голова додумала мысль, и Калеб вовремя отпрыгнул в сторону. Прямо ему в лицо летел нож. Второй и третий целили в тело. Мир привычно замедлился, воздух стал густым, как кисель. Дождевые капли замерли в полете обкатанными кусочками стекла и вновь полетели, смазавшись в единую зеркальную стену. Калеб присел, крутанулся на месте, сбивая направление движения лезвий, и почувствовал, как они лишь клюнули его, благополучно запутавшись в складках тяжелого от воды плаща. Он ринулся в сторону, заранее избегая следующего залпа, а потом прыгнул к метателю. Того уже и след простыл. Калеб застыл на месте, пытаясь понять, куда мог деться нападавший — переулок, по которому он проходил, был стиснут высокими каменными заборами, отгораживающими дома зажиточных горожан от опасностей улиц. Дорога в обе стороны хорошо просматривалась и не представляла ни единого шанса убежать незаметно, несмотря даже на сизую дымку дождя. Принюхавшись, Калеб понял, что искать обидчика — дело безнадежное. Ливень моментально смывал все следы и запахи, не оставляя и намека. Даже его тонкий нюх был здесь бессилен. Калеб подобрал с земли лезвие — голое, даже без намека на рукоятку, наточено железо оказалось на совесть. Пришлось уронить его в карман и сунуть в рот кровящий палец. Впрочем, уже через минуту от пореза не осталось и следа. Калеб фыркнул, поежился, отвоевывая у вездесущей сырости немного тепла, и решительно зашагал к своему временному пристанищу. Первым делом он обогнул двор по кругу и заглянул в конюшни. Его вороной жеребец был выскоблен и явно не жаловался на жизнь. Интересно, кто его чистил? Шерсть так и блестит, в кормушке — свежее зерно, в ведре рядом - вода, ноги и даже бачки чистые. Вот только в гриву вплетены крохотные бусинки и монетки. Распутывать теперь это дело можно часами, срезать и то проще будет. Калеб мысленно оставил зарубку: надо будет выловить умельца, поблагодарить за уход и задать хорошую трепку за самодеятельность. Калеб вышел из конюшен под дождь, который, похоже, зарядил на целый день и не собирался утихать. У входа разыгралась странная сцена: двое мужчин зажали в угол вчерашнего служку и втолковывали ему что-то не слишком дружелюбное. Калеб предпочитал не ввязываться в проблемы других людей и почти уже прошел мимо, как поймал пронзительный, полный отчаяния взгляд паренька. В светлых глазах загорелась надежда при виде знакомого лица, и он попытался вырваться из оцепления, но его тут же отбросили к бревенчатой стене — в сужающееся кольцо недругов. Калеб вздохнул, предполагая, что пожалеет об этом, но воспоминание о тонкой ключице в слишком большом вороте рубахи толкнуло его вперед. Кто знает, может, и удастся ощутить мягкость светлой кожи под своими мозолистыми пальцами. — Белый! — пацан вскинулся. — Долго мне тебя еще ждать? Быстро сюда! Паренек поспешил выполнить приказ и, ловко поднырнув под преграждающую путь руку, тут же оказался рядом, доверчиво спрятавшись за спину. — Эй, у нас тут разговор вообще-то! — возмущенно произнес один из мужчин. Высокий рыжеволосый забияка со шрамом на щеке явно не любил, когда у него отнимают игрушки. — И о чем говорите? — Не твое дело! — огрызнулся рыжий. — Уверен, — Калеб с хищной улыбкой приподнял плащ, показывая собачью голову, — что не мое? Темноволосый мужчина постарше тут же потянул своего спутника прочь. Тот неохотно повиновался, так что вскоре они удалились, оставив Калеба сверлить спины уходящим. — Спасибо, — подал голос Белый. Этот куренок вдруг начал дико раздражать Калеба. За ним прежде не водилось такой глупости, как спонтанные приступы доброты к служкам. Если ему хотелось затащить кого-то в постель, для этого обычно хватало простой настойчивости, и не нужно было корчить из себя героя. Он даже не мог сказать, чем именно привлек его пацан. Тощий, чумазый, забитый паренек. Ни кожи ни рожи, как говорится. Разве что, вот, глаза замечательные: смотрят так, будто никого кроме Калеба в целом свете не видят. — Ты мастак наживать неприятности, да? — спросил Калеб. Грубо спросил, будто пытаясь у себя самого отбить охоту водиться хоть с кем-нибудь. Паренек опустил глаза, вжал голову в плечи и кивнул. Впрочем, его смирения хватило ненадолго. Почти тут же из-под обкорнанной под горшок челки блеснули озорными искорками серые глаза. — Выпутываться из них я тоже мастак. Калеб отвесил мальчишке беззлобный подзатыльник и спросил деловито: — Ну, и что это за парочка была? — Рыжий — Рано. Он недавно из столицы, служил там. У него тут сестра. — Ага, — кивнул Калеб, — приехал к родне, значит. А давно он вернулся? — Прошлой луной. Вот и первая зацепка. Калеб не почувствовал в рыжем остолопе ксения, но мог и ошибиться. Что он точно усвоил за долгие годы охоты — так это то, что нечисть умеет прятаться среди людей. Когда в тихом городке, который и городом-то не назвать, начинает твориться бесовщина, виноваты почти всегда приезжие. Белый шел чуть впереди и смешно вжимал голову в плечи, когда крупные капли дождя попадали ему за шиворот. Он был совсем мокрый, как будто простоял под ливнем добрых полчаса. И что за надобность могла продержать мальчишку на улице так долго? — А второй? — Калеб продолжил допрос. — Йонг-Сам Джин, наш доктор, тоже из города. — Имя странное. Не местный что ли? Белый кивнул: — Из-за гор к нам перебрался, как раз перед тем, как перевал закрыли. — И где поселился? — За ручьем, у кладбища. Все верно, доктора, ведуны и травники всегда селились за текучей водой. Так поселение ограждало себя от возможной скверны, что они могли принести, и они ограждали себя от города. Ксении не могли преодолеть ни реку, ни ручей — одно из немногих действительно полезных народных верований, которое не раз помогало ищейкам в их деле. — Вот, значит, как — кивнул Калеб, — А давно он там живет? Мальчишка споткнулся на ровном месте, и Калеб, идущий следом, едва не налетел на него. — Не очень. На той неделе въехал, как отстроили дом травницы после пожара. — Отведешь меня туда, — кивнул Калеб. — Сейчас? — Завтра. А теперь расскажи, что эти остолопы от тебя хотели... — Ну… Они как раз дошли до постоялого двора. Белый толкнул дверь, и изнутри дохнул жаром натопленный камин. В зале было пусто в ранний час, только несколько гостей и почтальон, застигнутые непогодой в пути, сидели за столиком у камина, скинув отяжелевшие от влаги плащи на протянутые от стены к стене веревки. От мокрой шерсти шел терпкий запах прелой листвы, который мешался с ароматом тушеной оленины и поджаренных на прогорклом масле ячменных лепешек. Не кормленный с утра желудок забурчал, Калеб поморщился — запах еды ему не нравился, да и дел на сегодня оставалось порядком. — Белый, — пробасил рядом Барк, — где тебя носит, поганец? А ну марш на кухню! — Эй, хозяин, — сказал Калеб, — мне нужен помощник из местных. Я заберу у тебя пацана на пару дней. Мощная туша Барка нависла над ним, огромная как гора. Темные глаза сощурились, в них читалась неприкрытая угроза. — Много воли взял, Ищейка. — А могу еще больше, — осклабился Калеб. Он знал, что улыбка у него неприятная — из-под губ виднелись острые хищные клыки как у собаки, готовой вцепиться в глотку. Ищеек не любили, боялись, а иногда и убивали из суеверного страха. Правда, в такие города после приходили очистительные отряды и сжигали все, что горело. И всех. Чтобы не повадно было. Власть держалась на страхе, иначе и быть не могло. Калеб с благодарностью принимал этот закон и пользовался всеми привилегиями своего положения. Ему страх нравился: он пах сладко и тягуче, как самое вкусное мясо. — Я забираю мальчишку, — протянул Калеб и сцапал Белого за локоть как тряпичную куклу, — в свое пользование. Настолько, насколько захочу. А ты уходишь с дороги и держишь рот на замке, ясно? Великан не изменился в лице, только заходили желваки под кожей, а могучие руки напряглись. Его запах выдал гнев, малую толику страха и беспокойства. Должно быть, думал, что присутствие нежеланного гостя может отпугнуть посетителей от его заведения. Это он зря. На Ищейку обычно сходились поглазеть, как на диковинку. Уже вечером в трактире будет не протолкнуться. — Ясно? Барк перевел взгляд с Калеба на Белого, а потом обратно. Он вдруг стал спокойней, будто уверился в чем-то, взглянув на мальчишку. У Калеба аж шея зачесалась — повернуться и глянуть, что такого увидел здоровяк, но отводить взгляд было нельзя. — Ясно. Тяжело шагая, Барк скрылся за аркой, ведшей на кухню. Ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку. Казалось смешным, что хозяин двора не устроил свой быт, а вынужден был каждый раз гнуть шею, проходя в двери. — Так как мне теперь вас звать? Хозяин? А на «ты» можно? — брякнул Белый, вывернувшись из захвата. Он потер плечо — на руке наверняка остались синяки. — Без разницы, — проворчал Калеб, — лучше раздобудь плащ по погоде. Не хочу мокнуть как вшивая псина. И принеси пожрать. Не ту дрянь, что тут подают, а нормальной еды. Мальчишка понятливо кивнул и дернулся бежать, но Калеб, вспомнив о том, что так и не получил ответа на свой вопрос, снова ухватил его за локоть. — Так что от тебя хотели те двое? — А, это, — Белый посмотрел рассеяно, — ничего важного, так, ерунда. Калеб тряхнул его: — Отвечай, когда я спрашиваю. Белый опустил глаза, шаркнул ногой, с его волос капала вода. Калеб невольно проследил путь одной из капель, которая скользнула по шее к ключицам. Рубаха на пареньке промокла и видны были розовеющие сквозь застиранный лен горошины сосков. Подумалось, что, может, к черту разговоры и ходьбу туда-сюда под проливным дождем? Может, остаться во дворе и расслабиться чуток? В конце концов, даже если мальчишка не захочет, Калеб может воспользоваться своим правом и приказать ему. С трудом стряхнув наваждение, Калеб поднял взгляд и понял, что парень говорит что-то, видно отвечая на заданный вопрос. — Рано злился, что я не рассказал ему про то, что в городе появилась Ищейка. Картина вырисовывалась очень простая, прям скучная. В город приезжает чужак, который водит дружбу с доктором, человеком, что с нечистой силой на «ты», а через неделю вниз по течению находят четыре обезглавленных трупа. И чужака этого беспокоит присутствие в городе Ищейки. Выходит, он и есть богомол. Конечно, это следовало проверить, но не прямо сейчас. Спешить не стоит — можно вспугнуть добычу и испортить себе все удовольствие от охоты. Поднявшись к себе, Калеб разделся, с удовольствием стянув мокрые тряпки, накинул длинную рубаху, просохшую за утро, и принялся ждать. О прибытии Белого он узнал задолго до того, как тот поскребся в дверь — аромат свежего хлеба и сочного жареного мяса несся далеко впереди. Служка толкнулся в комнату спиной вперед, поставил свою ношу на стол и приготовился уже уходить, когда Калеб кивнул ему на груду мокрой одежды в углу. — Постирай и просуши хорошенько. И принеси мне плащ. — Я помню, — обиженно надулся мальчишка, — принесу сейчас. — Болтай меньше. Пацаненок только язык не показал, хотя было видно, как трудно ему сдержать рвущиеся изо рта колкости. От вчерашнего страха и следа не осталось. Он вылетел из комнаты, хлопнув дверью — не так чтобы громко, но сильнее, чем требовалось. От такого маленького бунта сделалось смешно. На этот раз Калеб ел с удовольствием. Мясистый кусок вырезки, который неведомо каким чудом не пропах горьким подсолнечным маслом, был пропечен на сильном огне и остался сырым в середине. Ощутив запах крови, зверь внутри Калеба сыто заворчал, благодарный такому подношению. Хлеб оказался на диво вкусным, с легкой горчинкой, будто в него добавили неизвестные Калебу травы. К еде прилагалась хорошая порция эля, который пришлось вернуть на кухню. — Неужто не пьешь? — делано удивился Барк. Он месил тесто для пирогов, так что его могучие руки были по локоть в муке. Начинка: фарш пополам с жареным луком, остывала в миске на соседнем столе. — Не сейчас, — отмахнулся Калеб, — где взять чистой воды? — В колодце. — Принеси. Барк посмотрел на гостя как на слабоумного. — Сам справишься. Руки-ноги есть, колодец во дворе, — он указал кивком в дальний конец зала, откуда тянуло сквозняком, и вновь принялся за тесто. Сжав зубы, Калеб оглянулся на дверь, ведущую во внутренний двор. Та была приоткрыта, было видно, как по усыпанной галькой земле колотит дождь. Калеб подошел ближе и остановился на пороге, опершись о дверной косяк. Во дворе стояла деревянная бадья, перетянутая широким металлическим кольцом, в ней болталась мутная от мыла вода с хлопьями грязи, колыхавшимися на поверхности. Белый сидел на корточках рядом и, закатав рукава, застирывал Калебову рубашку, а дождь бил его по плечам, подгоняя скорее закончить работу. Калеб был уверен, что Белый не мог видеть или слышать его приближение, но он вскинул голову, словно на звук, и уперся в пришедшего озадаченным взглядом. — Застынуть не боишься? Белый пожал плечами и продолжил тереть ткань, время от времени поглядывая на Калеба. Вылезать под дождь не хотелось, а парень и так был мокрый как рыба, так какая ему разница? — Воды мне принеси, — бросил Калеб. — Сам принеси, — пробурчал Белый. — А ну повтори, что сказал. — Уже бегу, — произнес Белый без всякого энтузиазма. Он поднялся со старушечьим кряхтением — видно, ноги затекли — прошел до колодца, опустил туда ведро и принялся выкручивать колесо. Калеб смотрел на это зрелище с ухмылкой, но что-то ему не нравилось. Какая-то мелочь, витающая на грани знания, не давала покоя. Белый тем временем достал ведро, перехватил поудобней кожаную ручку и потащил к двери. Он брякнул свою добычу непозволительно близко к Калебовым ногам, да так резко, что часть воды выплеснулась и обдала пол вокруг, а заодно и штаны. — Ты какого хрена делаешь? — рыкнул Калеб, хватая парнишку за локоть. — Уж прости, не удержал. Тяжело ведь, — нагло и без следа вины ухмыльнулся тот. — Вы закончили? — послышался недовольный голос Барка. — Бери свою воду, Ищейка, и убирайся с моей кухни. — Закончили, — неохотно проворчал Калеб. Пришлось отпустить Белого. Тот сразу же принялся растирать предплечье, демонстративно кривясь от боли. Пальцы у Калеба и впрямь были что железные прутья, он даже ненароком синяки оставлял, а уж когда злился, как сейчас — то и подавно. Калеб взял пустой кувшин со стола, зачерпнул воды и тут понял, что его так беспокоило. Вчера ночью он хватал Белого за руки, его локти и предплечья должны были быть расцвечены лиловыми следами его рук, но его кожа была девственно чиста. Синяки не могли зажить так быстро. У человека — не могли. Вернувшись к себе, Калеб вынул из поясной сумки бутылек зеленого стекла и поболтал, глядя на свет. Эликсира внутри оставалось всего ничего, надо бы поскорей пополнить запасы. Калеб откупорил пробку и сделал глоток. Горло обожгло огнем, язык и гортань на мгновение онемели, а потом горячий ком опустился в желудок, привычно растекаясь по телу. Зверь внутри откликнулся недовольным рычанием и, свернувшись в горячий клубок где-то в животе, замолк. Пока замолк. Калебу иногда казалось, что незримое присутствие зверя ни на минуту не оставляет его. Зверь смотрел на мир глазами Калеба, слышал его ушами и только мечтал о том, как бы выбраться из своей живой клетки. Потянувшись за водой, Калеб увидел, что на пороге стоит Белый и таращится на него во все глаза, прижимая к груди кожаный сверток. — Я плащ принес. Взял два — один тебе, один себе. Я ж теперь везде с тобой, так? — затараторил он и запнулся. — А что это такое ты пьешь? — Не твое дело. Любопытного мальчишку волки съели, слышал такую поговорку? — Ага, — заулыбался он. — Только ты ж разве волк? Калебу хотелось рассмеяться от шальной уверенности в собственной неприкосновенности, что сияла в серых глазах. Паренек, наверное, уже придумал себе образ благородной Ищейки, которая вырвала его сперва из лап рыжего чужака, а потом — и от злобного хозяина освободила. Он даже не понимал, в какой переплет попал, оказавшись служкой Калеба. Стоило сразу показать, что к чему, пока парень не забил себе голову ерундой окончательно. Калеб слитно встал, бесшумно прошелся по скрипучим полам, приблизившись к пацаненку скорее, чем тот успел моргнуть, и вцепился пальцами в его подбородок, поднимая голову. — Так уверен, милая мордашка? Мальчишка пискнул, попятился, выронив из рук плащ. Тот тяжелыми свертком упал на пол, но Калеб даже внимания не обратил. Перешагнул, притиснул паренька к сухим доскам двери. На нем все еще была та самая рубашка. Кажется намокла еще больше, стала срамно прозрачной. Задрать ее было легко и приятно. Обнажилась светлая кожа — ровная, без единого шрама, аккуратный впалый пупок и дорожка нежного серого пушка, уводящая вниз, под пояс. Сердечко мальца трепыхалось как птица в клетке. Он дернулся, когда Калеб положил на его живот широкую ладонь и поддел пальцем завязки штанов. На лице Белого застыло испуганное недоумение и какой-то странный, слишком взрослый для его лет голод. Он подался вперед, прижался всем телом, и Калеба обдало волной тепла, запахом первоцвета и бессмертника, сметая с него тонкий налет самообладания. Зверь заворочался внутри, поднялся в полный рост, сыто облизнулся. Белый поцеловал его первым. Обвил шею руками, прижался так, что каждой худосочной косточкой отпечатался, и приник губами, да так яростно, словно от жажды умирал. Признаться, Калеб не ожидал от юнца такой прыти. Зато зверь был готов. Он жадно вцепился в податливый рот, просунул язык меж губ, повел им внутри чужого рта, утверждая свою власть. Руки сами собой скользнули за пояс штанов, сжали крепкие ладные ягодицы, оставляя следы появившихся когтей, принялись мять их. В паху заныло сладко и больно. Возбуждение накатывало волнами, сметая любые мысли. И не было никакого дела до планов и до ксениев, что ходят по здешней земле. На кой куда-то идти, когда рядом, в руках, такое мягкое и покорное тело, пахнущее покоем и возбуждением. Калеб погрузился в какой-то отупелый восторг. Он как со стороны наблюдал за тем, как стягивает с паренька одежду, как укладывает его, дрожащего от возбуждения, прямо на пол и накаливается сверху, подчиняя себе, впивается в шею под щекотной линией волос. Зверь уже почти прогнал Калеба из собственного тела, когда Белый застонал — протяжно и болезненно. Он лягнулся неожиданно сильно, завертелся, отталкивая от себя. Зверь не мог понять, в чем дело: член мальчишки крепко стоял, на головке выступила прозрачная капля, а сам он был таким восхитительно возбужденным и дышал так часто, что сомнений не возникало: он готов. Запах бессмертника наполнил комнату. Зверь зарычал и припал на четыре лапы, готовясь к прыжку. Он не привык к отказам. — Пять серебряных монет, — четко и раздельно произнес Белый. С глаз как будто спала пелена. Калеб осознал, что он стоит на четвереньках, будто животное, и утробно рычит. Зверь все еще был тут, но теперь контролировать его стало куда проще. Человеческая личина вновь смогла взять верх над инстинктами, Калеб помедлил, прежде чем ответить, опасаясь, что голос прозвучит невнятным рыком. — Что? — Пять серебряных монет, — четко и раздельно произнес Белый. — Моя цена. Я ведь чистый, могу просить оплату даже у Ищейки. Калеб присел на корточки и грязно выругался, мрачно глядя на паренька. Девственник, значит. И угораздило же. А самое обидное, по неписанному правилу он и впрямь мог задать любую цену за свою первую ночь, невзирая на титулы и звания. — Ты это специально сделал, паршивец? — раздраженно спросил Калеб. У него были нужные деньги, но они были отведены не для этого. Серебро, оставшееся после долгого пути, предназначалось на куда более серьезные нужды, чем мальчишки, согревающие постель. Да и гордость не позволила бы заплатить за то, что, как был уверен зверь, и так принадлежит Калебу. Белый передернул плечами. — Не совсем. Я не ждал, что ты будешь таким резвым. На языке появился странно кислый привкус. Калеб провел пальцем по губам и, взглянув на них, обнаружил кровь. Эта зараза еще и губу ему поцарапала! Член подрагивал в возбуждении, требуя внимания, напряжение не желало спадать. — А лизаться-то ты как выучился, если чистый? — Я много чего умею, — Белый облизнул губы, улыбнулся развратно, — но до конца еще ни с кем не доходил. — Слишком большую цену заломил, да? — ухмыльнулся Калеб. — Ни с кем не хотелось. Ждал подходящего, — паренек многозначительно окинул глазами фигуру Калеба, — человека. Ну так как? Пять монет — и мы продолжим с того момента, на котором остановились? Хотелось расхохотаться от такой наглости. Малец смеет торговаться! С ним! Вот уж чего-чего, а наглости ему не занимать. Зло сплюнув на пол, Калеб со вздохом поднял с пола штаны и натянул их на себя. Жесткая ткань неприятно терлась о нежную кожу, но оно и к лучшему: скорей пройдет возбуждение. — Нет, парень. Иди-ка переоденься в сухое и приведи себя в порядок. Пока что я буду использовать тебя для другого дела. — Калеб мысленно вернулся к списку визитов и зло усмехнулся: — и раздобудь-ка к завтрашнему дню парочку лопат. Весь день до самого вечера Калеб ходил по городу, Белый таскался за ним. Тот оказался очень полезен — знал множество слухов и охотно ими делился с благодарным слушателем. Из его слов Калеб узнал, что из стоящих ближе к лесу дворов частенько воровали кур, вода в колодце на краю деревни на той неделе закисла и подернулась зеленой ряской ни с того ни с сего, а у тех, кто плохо говорил о голове, на другой день обязательно кисло молоко. Впрочем, среди досужих сплетен было и много полезного. Например, то, что голова стал таковым после злосчастного инцидента с богомолом, так как его предшественник оказался в четверке убитых. Оказалось, горожане были только рады такому исходу: новый управленец снизил местные налоги, позволил малоимущим хранить зерно в своих амбарах и умудрился помириться с горцами, с которыми расплевался прошлый голова с десяток лет назад. По зиме, когда дроги замерзнут, из-за перевала должны были показаться первые торговые караваны, направляющиеся в столицу. — Не удивляюсь, что никто не спешит искать убийцу, — хмыкнул Калеб, — Выходит, что после смерти головы все только лучше стало. — Ну да, — бесхитростно пожал плечами Белый, — тот был ни рыба ни мясо, только греб под себя. А господин Арес заботится о нас. — Ты что-то не выглядишь обласканным его милостью. Белый скривился, задетый таким замечанием. — Я провинился. — И чем же? — Был непочтителен, — Белый дернул плечом, явно не чувствуя за собой особой вины. — Но это ничего, сам дурак что попался. Глядя на него, захотелось рассмеяться. Калебу вспомнилась дурацкая выходка пацана в его комнате и подумалось, что от такого кроме непочтительности и ждать нечего. Даже наказывать без толку — бояться, может, и станет, но все равно будет думать, как бы исподтишка нагадить. Возвратившись на постоялый двор, Калеб улегся спать. Долгая дорога вымотала его, да и от эликсира всегда клонило в сон. Когда зверь покидал его, засыпая, собственное тело начинало казаться хрупким и непрочным. Каждая косточка ныла от боли, противясь своей природе; мышцы то напрягались, то превращались в кисель. На коже выступал пот, тело лихорадило. Ночью, когда небо расчистилось от туч и показалась полная луна, Калеб думал, что сорвется. Он ощутил, как, разбуженный полнолунием, зверь ворочается внутри, рвется на свободу. Это было странно: обычно эликсир легко усыплял его, но теперь дал осечку. Привычно сунув руку в потайной карман дорожной сумки, Калеб замер: там было пусто. Он всегда возил с собой запас на случай, если вдруг достать новую порцию не выйдет. Не помня себя, Калеб выпотрошил сумки, разбросал все свое небогатое добро по полу, с десяток раз перебрал невеликий скарб, но так и не нашел ни одного пузырька. В животе похолодело, голова начала кружиться. Как же так? Неужто кому-то хватило наглости его ограбить? Конечно, можно было пойти к Барку, устроить скандал и потребовать все обратно, вот только… В окно лукаво заглядывала луна. Было слишком поздно. Калеб сдвинул к двери тяжелый сундук, проверил задвижки на окнах, залпом допил остаток эликсира и лег на пол — разобранные простыни наверняка вызвали бы вопросы. Кожа горела, будто вот-вот собиралась пойти пузырями, а от любого прикосновения становилось только хуже. Травы эликсира боролись с телом, то одерживая победу, то терпя поражение. Калеб лежал, повернув голову так, чтобы видеть свою руку, распростертую на чисто выскобленных досках. Кости запястья бугрились и удлинялись, ногти обращались когтями, но спустя время возвращались к обычному своему виду, причиняя такую боль, что хотелось выть. Будто их запихивали назад раскаленными щипцами, безжалостно разрывая кожу и жилы. Трансформация вызывала взрывы удовольствия, но возвращение к человеческому телу было безумно болезненным. Заснуть удалось только под утро. То ли боль прошла, то ли Калеб так притерпелся к ней, что перестал обращать внимание. Во сне он снова был щенком. Его челюсти разжимали железными тисками, а в глотку вливали нечто, похожее на расплавленный свинец. Калеб сипло скулил и захлебывался, но его палачам было все равно. Жидкая дрянь жгла и обдавала морозом одновременно. Спускаясь в желудок, закручивалась в тугую спираль и растекалась по жилам, заставляя биться в спазмах, медленно преодолевала сопротивление, подчиняла тело своей воле. — Ничего, ты привыкнешь — говорил тихий, заботливый голос, и от невидимого обладателя этого голоса веяло ледяной, потусторонней жутью. Проснувшись, Калеб долго смотрел на свою руку — широкую заскорузлую ладонь с короткими, сильными пальцами. Человеческую. Утром Белый вломился к нему, сияя почище новенькой монеты. Калеб едва продрал глаза, с изумлением обнаружив себя в постели, а не на полу. Он помнил, что передвинул тяжелый сундук к двери, но теперь он стоял где и прежде — в изножье кровати. Как будто вся вчерашняя ночь была только дурным сном. Только вот кости ломило, а в глаза будто насыпали железной крошки. — Вот, я сам приготовил! — гордо сказал Белый, брякнув на стол щербатую миску с густой кашей, от которой разило сушеным укропом и чесноком. Калеба замутило от резких запахов. Он нехотя вылез из-под одеяла, почесал бедро и мрачно глянул на слишком бодрого служку. — И как тебя только к печи подпустили, криворукого. Наверное, весь укроп на это варево извел. Продолжая ворчать, Калеб зачерпнул немного обжигающе горячей каши. В разваренном овсе попадались куски мяса. Несмотря на резкий запах и странный вид, приготовленная Белым дрянь оказалась весьма неплохой на вкус. Тошнота отступила, а желудок настойчиво заурчал. Через несколько минут тарелка уже была пуста. Калеб сыто крякнул и скосил глаза на надувшегося служку. — Чего стоишь? Вещи мои где? Если еще не высохли, прибью. — Готово все, — буркнул Белый и метнулся к двери. — Эй! Тарелку-то забери. Белому пришлось вернуться. Довольный произведенным впечатлением, Калеб крикнул вслед: — И чтоб стучал, прежде чем войти! Что бы там Белый ни добавил в варево, которое выдавал за кашу, действовало это отлично. Калеб, насвистывая, оделся в свежую одежду, накинул непромокаемый кожаный плащ и вышел под мелкий моросящий дождик. Тело слушалось безукоризненно, а шаг пружинил, будто и не было бессонной ночи. Хотя, может, и впрямь не было? Может, приснилось все? Давненько не бывало, конечно, но раньше Калеба часто навещали кошмары. Страх обратиться ксением, превратиться из охотника в добычу, сидел глубоко в подкорке у каждой Ищейки. — Ну, чего так долго? — Я… это, вот! Запыхавшийся Белый тащил лопаты, неловко перехватив их так, что те задирали край его плаща и норовили вывалиться из рук. — Дай сюда, — Калеб вырвал у него одну и перекинул черенок через плечо. — Пошли. — А куда идем? — К вашему доктору, за ручей. У меня кто-то вчера один настой украл. Не ты ли? Парнишка побелел лицом, но быстро овладел собой и, криво улыбнувшись, поплелся следом. Уверенность в том, что он из ксениев крепла с каждой минутой. Но вот кем он был? Калеб взял с собой ножи, они висели на поясе, под ребрами, прятались в сапогах. Пока точной уверенности не было, оставалось только гадать. Убивать мальчишку было бы жаль, но, может, и не придется? Окажись он той же породы, что и Калеб, его можно было бы оставить в живых. Отвезти в столицу, сдать на Псарни, чтобы из светлоглазого неуклюжего паренька сделали Ищейку. Город был невелик, пересечь его по диагонали можно было за пару часов, так что до околицы, за которой начинался лес, они дошли меньше чем за полчаса. Калеб знал, что в этой стороне должны были быть горы, но видел лишь смутные силуэты, темнеющие сквозь пелену тумана. Лес пах гнилью, застоявшейся водой и болотом. Под ногами чавкала мокрая черная каша. Воды с небес вылилось столько, что земля была не в силах впитать ее всю. Продвигаясь вперед, Калеб видел перед собой только голые стволы сосен да слышал хлюпанье вонючей жижи под ногами. Мост показался из тумана горбатой змеей, чья голова и хвост надежно ушли в берега. По ту сторону виднелись мрачные бесформенные тени, лес перемежался кособокими деревянными надгробиями, многие из которых вросли в землю за давностью лет. У края моста зияла рана: след сошедшего селя. Будто кто-то огромным ножом отрезал пласт тверди и откинул прочь. Открылись могилы — те, что были ближе к ручью — белели среди черных комьев молочные кости и льняные покровы тех покойников, что еще не успели как следует разложиться. Трупы, вытянутые из своих могил, застыли в разных позах. Кто-то вытянул костлявую руку, пытаясь дотянуться до соседа, кто-то устало повесил шею, а кто-то смотрел запавшими глазницами на размокшую дорогу. Белый вздохнул с облегчением: ручья не было. Сошедший оползень запрудил русло, так что вода прибывала, но не могла пока перелиться через край природной плотины. — Чего встал? — буркнул Калеб. — Пошли. Мальчишку от разоблачения спасла сама природа. На душе полегчало: может, не судьба. Пусть его, какой вред может быть от этой мелочи? Сразу за мостом дорога превращалась в тонкую тропку, которую по обеим сторонам обступали колючие кусты волчьей ягоды с ярко-красными, похожими на капли крови плодами. Калеб сорвал парочку и, покатав между пальцами, отшвырнул прочь. Из тумана проступили очертания дома — небольшая бревенчатая изба стояла на пригорке, надежно защищенная от весенних разливов. Только приблизившись, Калеб понял, что дом, на который он смотрел, был мертв. — Это чье? — спросил он. Стена оставалась только одна, остальные сгорели едва не до головешек. Провалившаяся внутрь крыша зло топорщилась острыми краями лопнувшей в огне черепицы, а окно казалось распахнутым в немом крике ртом. Белый помедлил с ответом, и Калеб с любопытством обернулся. Тот прижал скрещенные пальцы ко лбу в молитве и поклонился старому пожарищу. Раздался шорох. Калеб обернулся резко и успел заметить медный проблеск в окне. — Горельцы? — спросил он, нащупывая рукоять серебряного ножа. Души сгоревших заживо, как правило, были слабы и хлопот не доставляли. Можно было разобраться с наскока, не готовясь особо. — Не-а, — ответил Белый, — это, наверное, Люси. Мы иногда носим сюда подношения. — Что за Люси? — Сестра Рано. Ну, того, что меня вчера у конюшен поймал. Они пошли дальше. Калеб часто оглядывался по сторонам. Ему то и дело мерещился цепкий взгляд откуда-то из-за деревьев, но никакого движения он больше не замечал. — У вас с ней что, родня общая? — Нет, у меня родни нету, — ответил Белый и замолк намертво. Калеб начал злиться. Что ни спроси, вместо ответа шиш с маслом. С чего это болтливый пацан стал таким молчаливым? — Кому тогда подношения носите? — Травнице с дочкой. Белла, она многим помогла. Голос Белого истончился, стал как будто звонче и резко оборвался. Калеб не стал оборачиваться — должно быть, паренек совсем раскис. Тропинка сделала крюк вокруг кладбища и резко взлетела на свободный от сосен холм. Его склон порос колючим кустарником, так что Калеб испытывал искреннюю благодарность к хозяину, который не поленился выложить диким камнем узкие ступеньки наверх. Колючки цеплялись за край плаща, будто не хотели пускать чужака к дому на вершине, Калеб ругался и чувствовал себя медведем в малиннике. Белый шел за ним легко, едва слышно ступая. Чувствовалось, что эта земля принимает его, считает своим. Может, дело было в том, что он жил здесь не первый год, но Калеба все равно грызла мелкая обида: они ведь почти не отличались: ни рода, ни дома не было, да и кровь в жилах у обоих текла не человеческая, но почему-то принимали их по-разному. Дом был новый и остро пах деревом, неровно ошкуренная сосна кровила алой смолой. Видно, дом строили второпях, но бревна стен подогнали основательно, заткнули щели рыжей паклей и залили дегтем. Из трубы тянулась тонкая струйка дыма, дверь была гостеприимно приоткрыта. Оставив лопаты у крыльца, которое только начинало обрастать каменной кладкой, Калеб и Белый поднялись к двери. Паренек вдруг крикнул: — Док! Ищейка пришел! Калеб обернулся и погрозил ему кулаком. На пороге тут же возник патлатый доктор, а за его спиной маячила русоволосая женщина, любопытно разглядывая пришедших из-за мужского плеча. — Чего пожаловали? — хмуро поинтересовался доктор и сказал, обернувшись через плечо: — Миенна, иди следи за отваром. Вот сбежит — и неделя работы насмарку. Женщина досадно скривилась, развернулась, мазнув собранными в хвост волосами, и была такова. — Вот уж бабское любопытство сильнее разума, — пробормотал Джин. — Так что вам надо? — Заказ у меня, — сказал Калеб. От неожиданности Джин ослабил бдительность и Калеб, оттеснив его плечом, вошел. — Благ будь, — пробормотал он. — Благ будь, — с кислой миной ответил на традиционное приветствие доктор. Он увязался за Калебом, даже не заметив, что Белый идет по его стопам, роняя на половицы набранные в горсть волчьи ягоды. — У меня сейчас слишком много работы, заказов не беру. Тем более бесплатных. Внутри домик выглядел небольшим, но уютным. Всего три комнаты: одна проходная и две уединенных. Под низким потолком растянулись гирлянды сушеных трав. Не все из них показались Калебу знакомыми, но многие он знал. Мята, куриная слепота, зверобой, пастушья сумка, кошачьи лапки… Обычный перечень деревенского доктора, который лечит в основном простуду да женские боли. — И что же за работа на вас свалилась? Неужели в городе эпидемия, а вы не удосужились доложить в столицу? Джину явно было не особенно приятно слушать чужие предположения. Обвинение в подобном граничило с оскорблением. — У меня большой заказ. И он поступил гораздо раньше вашего, так что не обессудьте. — И чей же это заказ? — поинтересовался Калеб. — Не ваше дело. Доктор ответил грубо, но Калеб его не винил. Зато он мог надеяться, что этот человек не выбалтывает чужих секретов. — Я не пустой пришел. Плачу сразу, серебром. Брови Джина взлетели вверх. — Можно обсудить. — Есть тут комната с дверью? — с ухмылкой осведомился Калеб. — Мне нужен ваш совет. Комната с дверью была, ею оказался подвал. Разгороженный на несколько секторов штопанными разномастными занавесками, он представлял собой странную смесь лазарета и лаборатории. Подруга доктора нашлась тут же: сидела, не сводя глаз с котелка, томящегося на медленном огне. Пахло приготавливаемое зелье резко и неприятно. — Джин, почти все, — встрепенулась женщина и осеклась, увидев Калеба. — А он тут зачем? — Клиент. — Теперь и на Ищеек работаем? Чего не хватало. — Миенна, прошу тебя, — вздохнул доктор, — или помогай, или не мешай. Вместо ответа она фыркнула, поднялась со стула и ушла наверх, на прощание хлопнув деревянным люком. — У вашей женушки характер не сахарный. Джин вылупил глаза и кашлянул в кулак. — Вообще-то она не моя жена. Она моя коллега, помогает мне с некоторыми сложными составами. Давайте лучше о деле. Услышав рецепт эликсира, доктор с минуту глядел на Калеба ошарашено, не веря в сказанное, но быстро взял себя в руки. Он схватил со стола папирусный лист, уголек и принялся что-то черкать. Спустя пятнадцать минут расчетов он прервался, чтобы погасить огонь под котелком и накрыть его крышкой, начертив сверху оградительную руну. После вернулся к своим вычислениям, взлохматил черные волосы и, наконец, скорбно покачал головой, признавая свое бессилие. — Боюсь, не выйдет. Если толокнянку я еще могу заменить на лисобой, а воробьянник на змеиную шкуру, то где сейчас достать пустоцвет, я не знаю. У меня даже запасов нет — все целебные травы сгорели вместе со старым домом. В подвале будто разом стало холоднее. По хребту поползла предательская дрожь. — Понятно, — хрипло пробормотал Калеб и, порывшись в кошеле, достал оттуда серебряную монетку. — Вот, это за молчание. Джин нахмурился, глядя на протянутое серебро и резко поднялся, чуть не ударившись затылком о низко висящую балку. Сверху скрипели половицы, раздавались чьи-то шаги и веселая болтовня Белого. — Врачебные тайны своих пациентов я храню не за деньги, а согласно принесенным клятвам. Вам лучше уйти. Калеб встал, посмотрел на собеседника исподлобья и прошептал: — Мне плевать на клятвы. Но если скажешь кому-нибудь хоть слово, я с тебя живьем кожу сниму. Поднявшись, Калеб лицом к лицу столкнулся с испуганной, словно загнанная лань, девчушкой. Ее и так огромные глаза округлились еще больше при виде Калеба, а губы задрожали так, будто она вот-вот расплачется. Волосы у нее были медно-рыжие, прямо как у братца. — Ты, значит, и есть Люси? — мрачно спросил Калеб. Ответить девчушка не смогла: кивнула только. Она была бледная, в лице ни кровинки, будто привидение увидала. — А Рано — твой брат, — продолжил Калеб, сделав шаг вперед. Девушка попятилась, наткнулась на стену и пискнула, как придушенная мышь. По ней было видно, что, будь ее воля, бежала бы со всех ног. — И что же ты тут делаешь, Люси? — хищно осведомился Калеб. — Она приносила цветы на могилу наставницы, — влез Белый. Только сейчас Калеб заметил, что он отдал свой плащ девчонке и стоял рядом, поддерживая ее за локоть. Внутри шевельнулось что-то темное, волоски на загривке встали дыбом. Хотелось сорвать с нее этот чертов плащ, а Белого сгрести в охапку и зарычать на всех вокруг: не трожь, мое! — Это прежняя травница, что ли? — продолжил наступление Калеб. — И чему же она тебя учила? Может, ведьмовству? Девчонка дернулась как от удара и впервые подала голос: — Нет! Белла не была ведьмой! Все это жена головы выдумала, чтобы предлог найти! Калеб даже удивился тому, сколько, оказывается, ярости хранила испуганная девчушка. И сколь полезна та оказалась для дела. — Так-так, — протянул Калеб, внимательно следя за тем, как обмениваются взглядами все присутствующие: — А вот об этом поподробней. Спускаться было тяжело. Земля скользила под сапогами, приходилось передвигаться боком и мелкими шажочками, упираясь лопатами, чтобы хоть как-то затормозить падение. О том, как они будут подниматься наверх, Калеб предпочитал не думать. — И почему сразу не рассказать было? — мрачно осведомился он. Белый играл в молчанку с того самого момента, как они покинули домик доктора и рыдающую в три ручья Люси. Белый не ответил. Пыхтел рядом, работая ногами, и смотрел в сторону. История, произошедшая с травницей, оказалась скверной. Выходило, что прошлый голова нанял каких-то головорезов и пошел вершить самосуд. Назвав женщину ведьмой, они заколотили в хижине травницу вместе с восьмилетней дочуркой, да подожгли. И все было бы ясно, если бы не то, что именно тела этих ублюдков нашли сплавленными вниз по реке. — Которые? Спуск, наконец, закончился ровной площадкой нового кладбища. Оно притаилось в березовой роще: наверняка ладной и светлой по лету. Сейчас же березки стояли, низко склонившись над свежими холмами и роняли с гибких ветвей крупные капли. — Эта вот, — указал Белый, непочтительно ткнув пальцем в неаккуратную насыпь земли. — А чего так закопали, а не по отдельности? — изумился Калеб. — Они ж друг другу не родня. Белый взглянул на него искоса и произнес мрачно и торжественно, чеканя каждое слово: — Эти ублюдки больше никому не родня. — Суров, — фыркнул Калеб. — Копай, чего встал? Рыхлая земля поддавалась легко. Очень скоро лопаты оказались бесполезны, пришлось разгребать руками. — И зачем их раскапывать? — скривился Белый. Похоже, любопытство все же пересилило обиду. — Я должен посмотреть срез, — Калеб провел ребром ладони по шее, — чтобы понять, что за тварь их убила. Безголовых мертвецов, вопреки отчету, было не четверо, а трое. Их одежда оказалась простой и удобной, но ужасно безликой — ни родовых узоров, ни армейских нашивок. Четвертый труп принадлежал прошлому голове. То, что его, несмотря на почетную должность, так похоронили, удивляло. — Зачем? Какая тебе разница, кто их убил? Они двоих людей заживо сожгли. Кто бы их ни прикончил, он совершил благое дело, разве нет? Белый взялся за рукав мертвеца и потянул. Ткань не выдержала, с мокрым треском порвалась по шву, и Белый шлепнулся на задницу, неуклюже отставив руки. Калеб хмыкнул, воткнул лопату в землю и присел рядом на корточки. — Ты знаешь, зачем короне Ищейки? Белый помотал головой и замер, прислушиваясь. Забыл даже, что сидит на холодном и мокром, так его захватило любопытство. — Совсем недавно в таких вот медвежьих углах, как этот, люди молились ксениям. Заведется на кладбище упырь или водяница в пруду — а местные считают, что это божество, и давай дурить. Поклонялись, возводили алтари, приносили жертвы. До того доходило, что упырь вырезает половину деревни, а оставшиеся сами к нему в когти идут, еще и дерутся за право: кто первый. Люди — они слабые, им хочется, чтобы был кто-то там, наверху. Кто-то сильнее, могущественней. Чтобы можно было разменять свои грехи на жертву: цветы, курицу… ребенка. — Но при чем тут… — А при том, — перебил Калеб, — что неправильно. Сам напортачил — сам приберись. И не должно быть так, чтобы убийство спускали с рук только потому, что это убийство во благо. Ксении привыкли жить вольготно, помыкать людьми. Но и на них есть управа. Всегда найдется кто-то сильней. Белый встал, отряхнулся и задумчиво посмотрел на Калеба. — Если все так, — произнес он, — найдется и кто-то сильнее тебя. — Конечно найдется, — охотно согласился Калеб. — И что тогда будешь делать? — Вот когда найдется, тогда и посмотрим. Срезы оказались неровные, будто шеи долго терзали пилой или большим ножом. Богомолом здесь и не пахло — такое мог сделать любой человек. И все же одно не давало Калебу покоя: к чему отрезать головы? Единственное, что приходило на ум — чтобы узнать не смогли. В пользу этой догадки говорило и то, что шея бывшего управленца городка оказалась нетронутой. Трупы протухли так, что провоняли, кажется, все, что к ним прикасалось. Покидая кладбище, Калеб был уверен, что трупный запах увязался за ним и идет по пятам, как голодная псина. На мосту через остановившийся ручей стоял Рано. Он ждал, сложив на груди руки и высоко подняв голову. — Ну, здравствуй, — ухмыльнулся Калеб, остановившись в десятке шагов. — Ищейка, — презрительно выплюнул Рано, — не приближайся к моей сестре. Это было даже скучно. Калеб привык, что всегда находится дурак, который начинает ему угрожать. Обычно, правда, это случалось в людном месте, а дурак оказывался пьян в стельку, но всяко случается. — А то что? — оскалился Калеб. — Скормишь своей сестричке? — Люси ничего не сделала, не трогай ее! — вспыхнул Рано. — И почему я должен тебе поверить? Белла была ее наставницей. Что плохого в том, чтобы отомстить за смерть близкого человека? Тем более, когда есть возможность. Она же училась всяким там колдовским штучкам. Может, и сама уже не совсем человек? Мало ли, с какой нечистью спуталась… Рано легко злился, темперамент у него оказался под стать цвету волос — огненный. Он прыгнул вперед, размахнулся и ударил так быстро, что Калеб едва увернулся. — Ну так что? Признаешь, что твоя сестричка пошла по кривой дорожке? Или, может быть, это не она, а ты? Рано ударил еще раз и еще, но безрезультатно. То ли он не особо старался попасть, то ли и впрямь был лишь человеком, но ни один из ударов не достиг цели. Калебу стало досадно: он так надеялся, что все окажется просто: новенький в городе и есть убийца. Ну не его же соплячка сестра, в самом-то деле! Она так перепугалась Ищейку, что едва могла говорить, куда уж такой трусихе головы отпиливать. Калеб нырнул под летящий кулак и хорошенько вмазал рыжему по челюсти. Он отступил, потряс головой, но снова ринулся в бой. Чтобы успокоить дурака, пришлось ударить в живот, а, когда Рано согнулся, пытаясь вспомнить, как дышать, наподдать ногой. Было не особо интересно, однако зверь заходился в восторге. Он бил куда жестче, чем требовалось, отлично зная, что поверженный враг не сможет дать сдачи. — Хватит! — Белый стоял напряженный, натянутый, как тетива. Его голос звенел возмущением и злостью. — Так ты дела делаешь, да? Мне тут заливал про сильных и слабых, а сам ничуть не лучше. Зверь рычал, просясь на свободу. Вечное напоминание того, почему ксениев лучше убивать. Дурной пример, который всегда перед глазами. Калеб скрипнул зубами и повернулся: — Мне и не нужно быть лучше. Ищейки находят и убивают, нам нет смысла быть лучше. В постоялый двор Калеб вернулся один. Белый с ним идти не захотел — остался с Рано, помог ему подняться и повел к домику на поросшем кустарником пригорке. Калеб смотрел издалека, как их фигурки карабкаются наверх, и на душе было погано. Ночью опять пришла луна. Смотреть на нее не оставалось сил. Калеб тупо глядел перед собой и гадал, что же с ним будет дальше. Всего несколько ночей. Он переживет превращение, переживет же? Но что будет ждать его на утро? Может быть, растерзанные трупы постояльцев? Живо представилось застывшее в недоумении лицо Белого со стекленеющими глазами. Стало страшно. А потом за ним, должно быть, придет тот, кто прикончил тех четверых ублюдков. Заберет все вещи, отрежет голову, чтобы не узнали, и сплавит вниз по ручью. Вот оно что. Вот, в чем было дело. Голова нанял не просто бандитов, он подкупил Ищеек, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что травница и впрямь была ведьмой. Но, будь это так, они не стали бы сжигать ее, а выпили бы силу ножами. Выходит, она была человеком, пострадавшим от чужого навета и жадности. Мысли доносились будто бы издалека, ворочались, как тяжелые камни, но не вызывали никакого отклика. Калеб глядел на свою руку и все ждал, когда она перестанет принадлежать ему. В дверь постучали. — Калеб? — донесся голос Белого. — Ты там? — Уйди. Слово далось тяжело, будто язык был пришит к небу суровыми нитками. — Не уйду, — заершился мальчишка. — Впустишь меня? Калеб промолчал. Тело затекло и отяжелело как у пьяного. Луна бросила на пол квадрат серебристого света, и по позвоночнику прошла судорога. Калеб никогда еще не обращался полностью. Его метаморфозы всегда останавливали, возвращали ему человеческий вид до того, как тело успевало перестроиться. Теперь сделать это было некому. От следующей судороги он свалился на бок. — Хочешь я спою тебе? Мне это помогает. Калеб открыл было рот, чтобы сказать все, что он думает о пении и об умении Белого выбирать момент, но челюсть вдруг дернулась сама по себе, с хрустом вышла из сустава, и сказать что-то стало невозможно. Белый напевал тихонько какую-то мелодию без слов, сидя там, за дверью, отделенный от смертельной опасности лишь старыми досками. Калеб слышал его голос и чуял его запах. Бессметник и первоцвет, они успокаивали, помогали не потеряться во все обостряющихся чувствах. Тело продолжало меняться, почти не чувствуя боли и сопротивления, а разум застыл, убаюканный тихим знакомым напевом. Когда Луна скрылась, Калеб заснул. Ему снилось то, чего быть не могло: он бежал в стае по знакомым до боли лесам, которые он никогда не видел, и в сердце чащи, под корнями поваленного бурей старого дуба, его ждал дом. Проснувшись, Калеб долго не мог решиться взглянуть на свое тело. Ему казалось, что вчера, превратившись, он навсегда должен остаться волком. Ведь именно так работал эликсир. Он подавлял животное начало, ставил его на службу человеку, но брал за это свою цену: стоило однажды пропустить прием, и Ищейка превращался в волка без всякой возможности обратной трансформации. Власть держится на страхе. Даже власть над сильнейшими. Белый, как обычно ввалился в его комнату спиной вперед, кое-как держа на сгибе руки миску с резко пахнущим варевом. — Я тут тебе поесть принес. Вставай, лежебока, уже почти полдень. Калеб поднялся кое-как, одеяло свалилось на пол, стало зябко. Нюх обострился, теперь Калеб различал в аромате каши укроп, мелиссу, горький миндаль и какой-то холодный, стылый запах. — Ты что, опять сам готовил? — Ага, — кивнул Белый. — Барк сказал «сам для своей Ищейки кашеварь», вот я и… — Чем ты меня травишь? — напрямую спросил Калеб. Белый осекся. В его глазах застыла обида. — Я, конечно, готовлю не очень, но пока никто не помер! Его дурашливый тон был притворным. Калеб слышал в голосе беспокойство и легкую дрожь. — Ты врешь, — припечатал Калеб. — Что там? Он долго молчал, так долго, что Калеб подумал — ответа можно не ждать. — Там противоядие. — Что? — переспросил Калеб. — Жабий камень, я попросил Джина дать мне один. От любой отравы помогает. Все складывалось одно к одному. Пропавший в первый же день запас эликсира, странная немочь и возвращение после трансформации. Белый не травил его, а лечил. Пытался избавить от действия эликсира. Получается, мальчишка знал откуда-то о его природе. И вывод напрашивался сам собой. — Ты оборотень. — Догадался, наконец-то, — фыркнул Белый. — Меня к тебе с первого дня потянуло. Сперва убить тебя хотел, думал, ты как эти… Но потом почуял своего, не удержался. Он поставил на стол миску, положил сверху краюху свежего хлеба и вышел, ничего больше не сказав. Церкви Калеб не любил, и это было взаимно. Можешь хоть сотню раз быть служителем короны, а благосклонность Богини так просто не купить. Да и церковники считали, что убийство любой твари из ксениев — не иначе как нарушение Ее замыслов. — Благ будь, — буркнул Калеб, входя под высокие своды. Белый задержался на пороге, бормоча скорую молитву. Его шепот отдавался в каждом уголке большого зала сотней голосов. Где-то под самыми сводами еще звучала слабая трель утреннего колокола. Калеб не понимал, почему паренек увязался за ним. Может, по привычке. Но прогонять не хотелось. Нужно было закончить дело, проверить догадку, а потом… Что потом, Калеб не знал. Надеялся, что решение придет само собой. — Будь благ, как и все создания Ее, — откликнулся священник, поднимаясь с колен. На алтаре перед ним лежал раскрытым пухлый том с пожелтевшими страницами и чаша для жертвоприношений. — Желаете очистить душу? Калеб скривился. — Нет. Мне нужна приходская книга. — Для каких нужд? — вежливо уточнил священник. — Для служебных, — отрезал Калеб. Этому белобрысому святоше хотелось посоветовать меньше лезть не в свое дело, но грубить церковнику, пусть даже такому мелкому, было нельзя. Отношения между светской властью и духовенством были натянутыми: служители Богини были в корне не согласны с политикой, которую проводил новый король, особенно с истреблением всех видов кроме человеческого. Духовники напрочь отказывались понимать, что оставлять в тылу врагов было непозволительно. — Следуйте за мной, — распорядился священник. — Белый, будь добр, останься тут, присмотри за ритуалом. В золоченой по краям чаше плескалась кровь, рядом лежали перья. Как часто бывает, после смертей Богине приносили жертвы, чтобы души, — или, что хуже, тела, — усопших не вздумали вернуться к своим домам. Должно быть, на утренней молитве забили курицу. Белый кивнул и примостился на лавку подле алтаря, и вцепился глазами во вскипающие на поверхности пузыри. Как водится, приходская книга, хранилась в застенках. Когда святой отец открыл неприметную дверцу за алтарем, пропуская Калеба перед собой, тот едва не отшатнулся. Из лишенного окон помещения на него дохнуло мятой, зверобоем и мелиссой. Резкий запах трав, развешенных под потолком, скреб нос и горло так, будто в них кинули песка. Глаза заслезились, захотелось чихнуть. — Простите за запах, — учтиво извинился священник, — это все травы, собранные на новолуние. Как только с гор спустится холод и начнется зима, людям понадобится мята и зверобой для настоев. Калеб открыл рот, чтобы ответить и все-таки чихнул. Как ни странно, после этого свербеть в носу перестало, а запах мешанины трав начал казаться даже приятным. — До зимы еще далеко, у вас еще даже трава не пожухла — хмуро отметил он, — не слишком торопитесь? Священник посмотрел на него, как на несмышленое дитя, и мягко улыбнулся. — Тут все иначе, чем на равнине. Вот увидите, морозы придут с гор совсем скоро. Калеб недоверчиво хмыкнул. — У нас суровые зимы, — продолжил священник, — зато очень красиво весной. Вот увидите, как цветут горные травы и феи собирают пыльцу, порхая, словно лепестки на ветру. — Не собираюсь торчать тут так долго. Собеседник странно посмотрел на Калеба, словно тот сказал очевидную глупость, и свернул в боковой коридор. Там оказалось черным-черно, хоть глаз выколи, так что духовник шепнул что-то и на его руке загорелся маленький сизый огонек, освещая все вокруг мертвенно бледным светом. — Ведун? — не сдержался Калеб. — Силу мне дает моя вера в Богиню, — ответил священник, сохраняя блаженное выражение лица. — Ну, вот мы и пришли. Он тряхнул ладонью, отпустил огонек на волю. Тот взвился под потолок — неожиданно высокий — и распался на два десятка таких же искр. Они растянулись в цепочку и принялись разгораться, пока свет не стал подобен дневному. Местное хранилище представляло собой длинный узкий подвал, в котором легко угадывался бывший винный погреб. Только сейчас вместо бутылок с хмелем в нишах стен лежали туго стянутые свитки и книги. Церковник прошелся вдоль рядов, огоньки следовали за ним. Странно было оказаться в подвале: Калеб мог поклясться, что пол коридора, по которому они шли, поднимался вверх. — Вот и нужная вам книга. Все, что в ней записывается, важно для города. Не так уж много у нас случается. Кто-то рождается, кто-то гибнет — простая мирная жизнь. На последних страницах вы найдете имена недавно усопших, — священник пролистал книгу и тяжело вдохнул. — Право слово, они не были безгрешны и мне отчасти жаль, что покарал их случай, а не рука палача. Но я буду молиться за их скорейшее перерождение. — И что же они натворили? — поинтересовался Калеб. — Не могу сказать. — Отчего же? Священник взглянул куда-то вверх и, щелкнув пальцами, приманил к себе светящиеся огоньки. Те доверчиво слетелись ему на ладонь. — Я и рад бы, но я поклялся в таинстве исповеди. Что бы мне ни открыли, я обязан хранить чужие секреты до конца своих дней в этом воплощении. Он протянул книгу Калебу. Тот принял ее, взвесил в руках и поразился тому, с какой легкостью хлипкий святоша держал увесистый том. Тот был обит медными заклепками и составлен из нанизанных на кольца деревянных дощечек. — Обязаны хранить? — задумчиво переспросил Калеб. — В чем бы вам ни признались? Священник понимающе кивнул: — Я не выдам чужой тайны ни одной живой душе. Покидая церквушку с зажатой под плащом приходской книгой, Калеб старался не смотреть вокруг. Ему казалось, что лица с золоченых рисунков, изображающих рождение вселенной, смотрели с укором, и только Богиня ласково улыбалась ему, глядя на одно из своих безумных созданий холодными глазами, полными звезд и жуткой, необъятной пустоты. Белый вел уверенно. Он остановился на улице, застроенной домами из дорогого каленого кирпича и кивнул на один из них. — Вот. — Значит, здесь, живет вдова прошлого головы? Они стояли перед массивными воротами, накрепко запертыми, несмотря на еще не погасший день. В дворе тоскливо и надрывно выл пес. — Ага, тут. Но ее давно не видать. На стук никто не явился, да и вообще кроме собачьего воя никаких признаков того, что хозяева дома, не было. — Может, уехала? — предположил Белый. — А пса подыхать оставила? — А черт ее знает. Она даже мужа хоронить не пришла. Калеб окинул взглядом крепкий каменный забор. Высоченный, в полтора человеческих роста. Книгу пришлось передать Белому. — На-ка, подержи. Стой тут и никуда не уходи. — А ты куда? — начал Белый и замер, когда увидел, как Калеб легко и пружинисто взвился в воздух, оттолкнулся от шероховатой кладки и оказался на ребре стены. — Стой тут, понял? Белый кивнул, и Калеб, довольный произведенным эффектом, впрыгнул во двор. Под ногами хлюпнула грязь, основательно обрызгав сапоги и плащ. Псина на цепи, шатаясь, сделала шаг вперед и отчаянно залаяла. Ее бока запали так, что ребра можно было пересчитать. Несчастного кобеля не кормили уже очень давно, он страдал от голода, а глаза подернулись бельмами. И все же собачья преданность не знала границ, она была куда сильнее страха и даже смерти. Стало противно. Скорбь скорбью, но оставлять животное умирать страшно и долго, без шанса на спасение или быстрое избавление — просто мерзость. Такие люди заслуживали не больше сочувствия, чем ксении. Дверь в дом отворилась, из-за нее показалось темное старческое, сплошь в морщинах, лицо с запавшими глазами. Растрепанные волосы чернели вороньим гнездом, а костлявая рука сжимала кухонный нож. — Прочь! — раздался хриплый крик, и Калеб с удивлением понял, что перед ним жена почившего головы. — Прочь отсюда, грязное отродье! По словам Белого, раньше это была дородная женщина средних лет, которая всегда выглядела опрятно и богато. Сейчас же в дверном проеме стояла всклокоченная и худая, как скелет, старуха с безумными глазами. Должно быть, после смерти мужа, вдова совсем тронулась умом. — Я Ищейка, — Калеб показал пряжку, — меня прислали чтобы разделаться с тем, кто убил вашего мужа. Вдова вытаращилась на него, но едва ли что-то видела из-за пелены безумия. — Ищейка? — захохотала она, страшно и надрывно. — Все Ищейки мертвы! Ты вернулся из мертвых? Нет, ты не ищейка, ты самозванец! Ты хочешь убить меня. Закончить то, что начали эти… эти твари! Но я не дамся! Я не проникнусь этой гнилью! Зря мы так долго ждали, надо было сжечь ведьму и ее отродье сразу, как только она появилась. Весь город нужно сжечь! А теперь… Теперь… Вот, значит, как. Понимать, что среди Ищеек были те, кто готов был кого угодно назвать ксением за звонкую монету, было противно. — Вы заплатили им? Ищейкам? — спросил Калеб, впрочем, не слишком надеясь на ответ. — Богиня не простит вам этого! Богиня на нашей стороне, она изничтожит скверну и все вы будете корчиться в страшных муках. Все вы, ничтожные твари, и ты тоже! О-о-о, я вижу, что ты такое. Ты волк! Ты не избегнешь взгляда Ее… По спине побежал холодок. Может, дело было в безумии, а, может, вдова просто ткнула пальцем в небо. Увидела значок Ищейки — и только. Но волосы на загривке все равно поднялись дыбом. Калеб сделал шаг вперед, намереваясь вытащить старуху из ее укрытия и расспросить хорошенько. Заметив движение, женщина страшно закричала, землисто-серая кожа на ее лице натянулась, готовая вот-вот лопнуть. Она боялась, боялась до смерти. Несчастная псина осмелела и, дрожа всем телом, встала между Калебом и хозяйкой, видно чувствуя его дурное настроение. Обнажила обломанные клыки и зарычала. В изможденном теле не осталось жизни, только слепая преданность. Цепь, слишком тяжелая для ослабевшего пса, волочилась по земле, загребая грязь. Калеб ненавидел цепи. — Вы почему собаку не отпустили? — спокойно спросил он и заглянул псу в глаза. Тот заскулил жалобно, на последнем издыхании, но сопротивляться не смог: упал на брюхо, пожав под себя хвост. — Да ниспошлет Богиня небесную кару на головы нечестивцев… Вы! Все вы сдохните! — вдова продолжала извергать молитвы и проклятия наперебой, полосуя воздух ножом и не решаясь ступить за порог. Калеб покачал головой и присел на корточки. Он снял с кобеля ошейник и отбросил в сторону. Пес глядел на него обреченно, но с места не сдвинулся. Калеб погладил его по голове, потрепал за ушами и, мягко перехватив под мордой, резким движением свернул шею. Здесь ему было больше нечего делать. Когда Калеб спрыгнул на устланную брусчаткой улицу, знатно отбив себе стопы, первым, что спросил Белый было: — Ты зачем собаку убил? Отвечать не хотелось, на душе и без того было противно. Калеб отмахнулся и зашагал по улице, стараясь не особенно думать о том, что сделал и что еще предстояло сделать. — У прежнего старосты были дети? — Нет, — Белый мотнул головой для наглядности, — его жена все пыталась забеременеть, но что-то не выходило. Она все время за ручей бегала к Белле, надеялась, что та ей поможет. — Не помогла, — констатировал Калеб. — Ну, как сказать, — Белый пожал плечами, — она весной понесла, да только в конце осени опять ходила без живота. Теперь понятно было, с чего голова так обозлился на травницу. Жена обвинила ее в том, что та загубила их ребенка. — Выходит, выкидыш случился? — Выходит, — кивнул Белый. — И обвинили в этом, конечно, травницу. Белый опять пожал плечами и упер взгляд куда-то вдаль, за мутную пелену дождя. — Значит, из-за этого ее обвинили в колдовстве и сожгли. Как это произошло? — Не помню, — равнодушно ответил Белый. — Луна была. Больше ничего добиться от него не удалось. Ночь опустилась на город резко, как черное покрывало на птичью клетку. Пришлось разжечь свечи, чтобы увидеть буквы на вощеных досочках. Калеб внимательно просматривал страницу за страницей. В приходской книге аккуратным ровным почерком записывалось все, что имело значение для города. Кто родился, кто умер, кто уехал, а кто приехал и остался жить. Как ни странно, последних было много. Среди приезжих числились почти все, кого Калеб встретил с момента прибытия в город. Арес появился здесь почти двадцать лет назад в сопровождении опекуна, чье имя не упоминалось. Барк обосновался в городке шестью годами позже, а в прошлом году выкупил таверну. (Вот, значит, почему все тут так не подходило рослому хозяину: он не строил дом, а поселился в чужом.) Священника по фамилии Андерсон откомандировали в местную церквушку из столицы — видно, чем-то провинился перед вышестоящими чинами. Первая запись о Белом появилась семь лет назад и гласила: «Четырнадцатого лунного дня первого месяца лета пойман куриный вор. Мальчик, бродяжка дикого вида. Имени назвать не может, на ошейнике белый ярлык.» Прочитав это, Калеб вздрогнул и потер шею. Ему послышался лай, навязчивая перекличка звеньев и свист хлыста. Пришлось зажмуриться, напоминая себе, кто он и где находится. Зверь внутри рвался вскинуть голову и завыть от позабытой давным-давно тоски — долго и протяжно. Калеб привычным движением протянул руку к сумке, нащупал бесполезный пузырек и, откупорив, не глядя приложился к горлышку. Ни одной горькой капли не скатилось в рот. Пришлось поднести склянку к свече и глянуть на просвет — там было пусто. От злости потемнело в глазах. Размахнувшись, Калеб кинул пузырек в стену так, что тот разлетелся множеством мелких осколков. Руки дрожали, дыхание участилось, будто он пробежал сотню миль, а в окно заглядывал смазанный облаками призрак полной луны. В двери поскреблись. — Можно? — послышался голос Белого. По уму надо было его выгнать. Отвадить мальчишку раз и навсегда. Но тоска зверя накрыла с головой, и вместо отказа Калеб только произнес: — Осторожно, на полу стекло. Белый открыл дверь, вошел, неслышно ступая босыми ногами. Он был в одной длинной сорочке, видно, Луна и ему не давала покоя. В его руках не было ни свечи ни лампы, зато глаза чуть светились желтым. Он искоса посмотрел на Калеба, а потом присел на корточки и принялся собирать рассыпанные по полу осколки так, как будто это было самым естественным, чем мог заняться молодой оборотень в ночь полнолуния. — Тебе она не нужна. Эта отрава, — произнес Белый будто бы в пустоту. Он продолжил свое занятие, легко находя в полумраке острые кусочки и складывая в ладонь. От его присутствия становилось спокойно и безмятежно, словно по кусочкам он собирал самого Калеба. — Я должен доложить о тебе. Белый безразлично пожал плечами. — Я не вернусь, — сказал он безразлично, — лучше сдохнуть, чем вернуться. Эти слова показались Калебу такими… правильными. Отправляясь на свое первое задание, он думал так же. Лучше сдохнуть, чем обратно в клетку. Он готов был сделать что угодно, лишь бы избавиться от ошейника с вывернутыми внутрь шипами. От тяжелой цепи, от вечного голода и болезненных полутрансформаций. Что угодно, лишь бы не возвращаться. Любая цена казалась уместной. С тех пор жизнь стала куда проще. Все, что от него требовали — находить и убивать ксениев. Калеб исправно выполнял свой долг. И вот, сейчас долг повелевал ему забрать этого мальчишку и кинуть его в тот самый ад, из которого он сам столь радостно сбежал. Из оборотней получаются хорошие Ищейки. Белый встал, подошел к нему и высыпал на стол собранные осколки. Несколько крупинок стекла прилипли к влажной ладони. Белый вытер руки о сорочку и вопросительно наклонил голову. Калеб запустил руку в сумку и выудил кошель. Он зачерпнул оставшиеся монеты и выложил их на стол. Должно быть, их сделка выглядела смешно: горсть серебра за пригоршню стеклянных осколков. Белый наклонился и поцеловал Калеба. Нежно, неторопливо и сладко. В нем не было страха, не было боли, было только спокойствие. Калебом вдруг завладело странное чувство: он понял, что впервые делает то, что хочет. Не гнет себя, не идет против своей природы. Он поступает правильно. Зверь исчез. В этот момент не было никакого зверя, как не было никогда прежде. Калеб чувствовал себя цельным со своей сущностью. Он принял то, кем являлся, с пугающей легкостью. Белый отстранился и стянул сорочку через голову. Калеб впервые видел его целиком. Не нескладного мальчишку, а молодого оборотня. У него было поджарое легкое тело, созданное для стремительного бега за добычей по ночному лесу. Как чудесно было бы бежать с ним рядом! Приосанившись, Белый ухмыльнулся, поглядел с вызовом своими светящимися глазами, поманил кивком головы. Калеб встал, стянул рубаху, выпутался из штанов и замер, давая себя рассмотреть. Взгляд Белого блуждал по его телу, оставляя почти осязаемые следы. Калеб открыл рот, чтобы сказать что-то, но Белый мягко положил пальцы ему на губы. Тогда Калеб поцеловал эти пальцы и понял, что заговорить значило бы разрушить этот момент. Здесь и сейчас никакие слова не имели значения. До восхода луны оставалось еще время, и они тратили его с наслаждением, припадая друг к другу. Калеб скользил руками по мягкой коже, впечатывал в себя послушное тело, слизывал капли пота с ключиц и кусал маленькие темные соски. Белый стонал под ним так протяжно, что хотелось снова и снова брать его, лишь бы вырывать побольше этих стонов. Они сплелись так тесно, что скоро Калеб перестал чувствовать различие. Когда Белый кончил, застонав в пропахшую потом простыню, Калеб двинулся внутри еще несколько раз, вздрогнул от прошившего его оргазма и лег, крепко прижимая к себе тонкое тело. Сон пришел почти сразу. Калеб проснулся оттого, что в дверь заколотили. Он был в постели один, и это неприятно удивило. Калеб поднялся, отпер без охоты и хмуро спросил у застывшего с открытым ртом Белого: — Горим? — А? — оторопел тот. — Горим, спрашиваю? Чего рвешься как шальной? — Горим, да не мы. Дом головы кто-то поджег! — взволнованно выпалил он. — А я тут при чем? — мрачно осведомился Калеб. Собираться и идти куда-то ему не хотелось. Хотелось сцапать белого за шею и долго целовать, пока он не перестанет сопротивляться, а потом уложить в постель и не отпускать до самого утра. — Барк сказал тебя позвать. Сказал, в огне видели ведьму! Было ясно, что хозяин просто мелко отомстил постояльцу за неудобства, которые он причинял. Никакой ведьмы, ясное дело, нет, но Калеб, только услышав о колдовстве, обязан был проверить. — Сейчас спущусь. Жди внизу, — буркнул он и захлопнул дверь, едва не прищемив мальчишке нос. То, что Белый не остался у него на всю ночь, отчего-то расстраивало. Но выяснять отношения было бы глупостью. В конце концов, он заплатил деньги. Глупо было ждать чего-то большего. Калеб наскоро оделся, потянулся за ножами и с криком отпрянул. Они жглись каленым железом, не давая ксении дотронуться до себя. Калеб заткнул за пояс обычный охотничий нож. Подумалось, что неплохо бы там и впрямь ведьма нашлась — хоть будет, на ком зло сорвать. Внизу послушно ждал Белый, перешагивая с ноги на ногу и кусая губы от нетерпения. Сложно сказать, чего на лице было больше: любопытства или беспокойства. Он двинулся вперед, как только увидел Калеба, не дав тому и шанса хотя бы подзатыльник отвесить, и всю дорогу трусил впереди, часто оглядываясь, будто поторапливая медлительного спутника. Зарево пожара было видно издалека. Оно освещало площадь и дома, выстроившиеся вокруг. Соседний уже занялся, и горожане, выстроившись цепочкой, передавали туда-сюда ведра, стараясь не столько потушить, сколько не допустить дальнейшего распространения пожара. Огонь шипел и плевался искрами, но сдаваться не собирался. Горожане действовали на удивление слаженно, командовал ими голова, его высокая фигура выделялась в людском море как маяк, о который разбивались волны паники. Этот — как бишь там его? Арес? — был и впрямь неплохим лидером, раз сумел организовать напуганных угрозой пожара суеверных деревенщин, а не причитал и рвал на себе волосы, плача о пропавшем скарбе. У самого Калеба дома не было, но он сомневался, что смог бы так же спокойно смотреть, как превращается в головешки его имущество. — Ну? — хмуро спросил Калеб. — Где ведьма? — Да здесь же видели! — всплеснул руками Белый. — На площади! — И что ж ее никто не задержал? — Нашел дураков с ведьмой связываться, — буркнул Белый, обшаривая взглядом толпу. Калеб развернулся на пятках и зашагал обратно, думая о том, удастся ли перехватить что-нибудь на кухне или на постоялом дворе тоже никого никого не осталось, все ринулись тушить пожар. — Ты куда? — окликнул его Белый. Калеб обернулся, чтобы ответить и тут с оглушительным звоном взорвалось стекло. В открывшийся проем хлынул воздух, языки пламени взвились к небу, сделавшись вдвое выше, стало светло как днем. И тут Калеб увидел ее: фигура мелькнула на границе света и тени, быстро ускользая в сплошную черноту улиц. Донесся едкий запах немытого тела и свежей крови. В следующий миг Калеб бросился вдогонку, едва не сбив с ног не вовремя подвернувшегося Белого. Калеб бежал по улицам, освещенным пляшущим заревом пожара, и в груди разгоралось безумие охоты. Его вело чутье, которое было самым надежным из всех чувств, что он знал: предчувствие скорой смерти. Город закончился внезапно. Только что слева и справа хмурое красноватое небо сжимали стены недавно выстроенных домов, как вдруг мир расступился, линия горизонта, изрезанная горными хребтами, раскинулась во всю ширь, сколько хватало глаз. Перед Калебом был пустырь в пятьдесят локтей, а прямо за пустырем начинался лес. Калеб остановился всего на мгновение и тут же бросился вперед. Высокие сосны с ободранными стволами мелькали мимо, вдалеке кричала ночная птица, а занавес туч, скрывавший только что взошедшую луну, медленно расступался. Худая фигура впереди неслась так, будто ее ноги не касались земли, и хохотала — громко, визгливо, да так долго, что у простого человека не хватило бы дыхания. Черные спутанные волосы развевались на ветру клубком паутины, а в руке ведьмы мерцал окровавленный кусок металла. Впереди блеснула серебристая полоса реки с черной перепонкой моста, соединявшего берега. Текучая вода. Дальше нечисти не было хода. Калеб замедлил бег и, сыто ухмыльнувшись, достал из-за пояса клинок. Луна уже показала из-за облаков свой белый край, времени оставалось мало. Достигнув середины моста, ведьма уперлась в невидимую стену. Попробовав обойти ее и так и эдак, ведьма начала биться и пытаться проткнуть неизвестную преграду, но все ее усилия пропадали втуне. Резко взвыв, она развернулась к преследователю. Нож подрагивал в руке, мышцы свело судорогой. Из-за туч выглянула луна, и в ее безжалостном свете Калеб увидел ту, которую преследовал: это была уже знакомая ему вдова бывшего головы. Только теперь она предстала перед ним не просто сумасшедшей старухой, а набирающей силу нежитью. По ее грязному платью от живота и по подолу растекалось пятно черной крови, а нож был не в руке, нож был рукой. Туго обтянувшая череп кожа лопнула, наконец, кость вырвалась из плена иссохшейся плоти, глаза превратились в два черных провала, в глубине которых недобро горели красные искры. Перед Калебом была вовсе не ведьма — ведьмы были живыми, а эта тварь переступила сумеречный порог. Это была упырица, изнывающая от вечного голода: стрыга. Когда она со злорадным хохотом бросилась к нему, Калеб понял, что крупно ошибся: он не был преследователем, охотились на него. Стрыга заманила его в ловушку, заставила уйти от скопления людей, чтобы никто не смог прийти на помощь. Она сделала из него добычу. Едва поспевая, он выставил перед собой нож. Вдова налетела на него, едва заметив, и всадила в плечо свою стальную руку. Со звоном лезвие разделилось. — Не тот нож, — шепнула она злорадно. Калеб заорал. Боль была такая, будто жилы выворачивали наизнанку. «Пальцы» с влажным хрустом закопошились в ране, а вдова улыбнулась. Ее рот разошелся, улыбка рвала щеки до тех пор, пока те не треснули, как корка переспелого арбуза. В щели рта показались черные от крови зубы. Они росли криво, наслаиваясь друг на дружку, как плохо сколоченная изгородь. Смотреть на это было противно. Калеб отвел взгляд и натолкнулся на хмурое, сплошь закрытое тучами небо. Даже луна оставила своего блудного сына, не желая подарить ему шанс. Если бы Калеб мог обернуться по своему желанию. Если бы он знал, что за нечисть поджидает его здесь и взял другой нож. Если бы он остался поговорить с Белым, который пах бессмертником и первоцветом. Если бы… Так много возможностей, а Калеб выбрал самую дурную. На краю зрения что-то мелькнуло, засветилось, совсем как огонек на руке священника. В лесу, за мостом, появилось мерцающее пятно. Оно вытянулось, приближаясь, приобрело очертания человеческой фигуры, а потом распалось надвое. Всего мгновение Калеб видел удивительно красивую женщину с блестящими, как лунный свет, волосами, которая стояла на том берегу и смотрела мягко и ласково. Второй огонек мелькнул и затрепетал, превратился в девочку, чье лицо с возрастом могло бы стать таким же красивым, как и у матери. Их фигурки, легкие, как туман, пропускали лунный свет, сквозь них можно было разглядеть черные копья сосен и обуглившийся остов сожженной избы. Внезапно стальная хватка стрыги ослабла. Калеб не смог удержаться на ногах и упал, но почему-то не на землю. В глазах потемнело, ему почудился знакомый запах первоцвета и бессмертника. А мерзкий смех наконец-то затих, сменился шуршанием пепла и шепотом вновь начинающегося дождя. Из открытого окна сквозило. Калеб попытался натянуть на себя одеяло спросонья и тут же застонал от боли в плече. — Лучше не двигайся, — посоветовал Белый, — а то опять кровить начнет. Полежи хоть часок спокойно. Теплые пальцы легко пробежались по груди, Калеб перехватил их и только потом открыл глаза. Все вокруг было таким ярким, что хотелось зажмуриться, а глаза слезились. — Что со стрыгой? — С кем? — переспросил Белый и тут же воскликнул. — А, упырица? Мы ее сожгли. Он говорил об этом так буднично и спокойно, словно подобное в городе происходило каждый день. Калеб хотел было расспросить о подробностях, но Белый настоял, что ему сейчас нужен отдых. — Жрать охота. — Полежи, я принесу! — с готовностью откликнулся Белый. — Нет уж. Сам дойду. Поднявшись на одном локте: левая рука была накрепко привязана к груди, чтобы нечаянное движение не побеспокоило рану. Калеб все равно скривился — плечо прошило болью — но упрямо сел, спустил ноги на холодный пол. Голову закружило так, что желудок сжался тошнотой, а над верхней губой выступил пот. Его тело лечило себя быстро, но не мгновенно. На восстановление требовалось время. — С ума сошел? Ты еле на ногах стоишь! — воскликнул Белый. В его голосе возмущения было напополам с беспокойством. — Заткнись. Ты мне не указ. Калеб ждал, что пацан разобидится, но тот лишь махнул рукой. — Черт с тобой. Но зачем тебе спускаться? И здесь мог бы поесть. Отвечать Калеб не стал, только кинул злой взгляд и принялся искать глазами одежду. Белый его без слов понял: вытащил из сундука штаны и рубаху, присел на колени и принялся собирать штанину, чтоб легче было одеть. — Ты как меня нашел? — хмуро спросил Калеб, наблюдая за тем, как Белый одевает его, будто немощного старика. — По запаху. Опоздал немного, извини. Со мной Рано увязался, а потом еще остальные подтянулись. Мы ее на вилы взяли и кинули в огонь. Руку подними. Калеб поднял здоровую руку, отмечая, что мышцы у него дрожат. Белый натянул сверху рубаху, оставив свободный рукав висеть. Встать удалось только оперевшись на чужое плечо. В пареньке было куда больше силы, чем можно было бы подумать, глядя на его худую фигуру. Белый подтянул Калебу пояс, затянул тесемки на штанах и участливо заглянул в лицо: — Может, тут останешься? Отдохнешь? Прозвучало это так, что Калеб понял: речь шла вовсе не об одном дне и не об одной комнате. Калеб посмотрел мрачно: — Пошли. Внизу было тесно, но Калеб сразу увидел, к какому столу ему нужно. Белый подвел его к свободному месту на лавке, а сам умчался на кухню за едой. — Думаю, нам есть, о чем поговорить, — начал Арес. — Я слушаю. Калеб положил руку на стол и уперся взглядом в умные глаза местного головы. Теперь его трудно было перепутать с человеком: слишком темные глаза, слишком длинные клыки, слишком красивые черты. — Сразу хочу сказать, что стрыга — не моих рук дело. Кому как не вам знать, что нежитью может стать любая темная душа. К несчастью, вдова покончила с собой и превратилась в упырицу. Собака не давала ей выйти со двора и искать мести. Но вы закончили дни ее мучений, и стрыга вырвалась на свободу. Я об этом ничего не знал. — А обезглавленные трупы? — Прежний голова, как вы уже слышали, поддался пагубному влиянию жены. Она обвинила Беллу в потере ребенка. Они наняли троих Ищеек в столице и заплатили им, чтобы те осудили Беллу за колдовство. Скверная история. Мне жаль, что так вышло, но позволить творить подобное я не мог. Пришлось вмешаться. — Белый? — Напал на Ищеек. Он раскрыл себя, так что я принял меры. Если бы в столице узнали, что трое Ищеек погибли по нашей вине, от города камня на камне не осталось бы. Пришлось заметать следы. Мы не хотим насилия. В этом городе ксении и люди живут бок о бок. Вопреки тому, в чем уверен наш король, это возможно. Калеб кивнул, это было правдой. Сейчас, когда его чувства не затмевал эликсир, мир стал куда резче, яснее. Он слышал биение сердец, чуял запахи эмоций, чувствовал тонкую, едва уловимую нить, что связывала его с молодым бестолковым оборотнем. Беглым Ищейкой, куриным вором. — Белый передал мне ваши слова. Я согласен в том, что ксениям тоже нужен порядок, но у меня свои методы. Давайте я расскажу вам о них, а вы подумаете хорошенько. Дадите ответ, когда будете готовы. Калеб промолчал. К их столику подошел Барк и, мрачно оглядев Калеба, прогудел: — У меня тут постоялый двор, а не лазарет. Ты больше не Ищейка. Начинай платить за комнату или убирайся. Хотелось огрызнуться, сказать, что он сам знает, Ищейка он или нет — собачью голову никто не отбирал, — но в глубине души Калеб знал, что больше не сможет прикоснуться к зачарованным ножам или пройти через текучую воду. — У нас дом пустует, — будто между делом произнес Арес. — Думаю, вы можете поселиться там. Вы оба. Когда Белый вернулся, Калеб сидел за столом в одиночестве. Он покорно проглотил принесенную похлебку и выпил лечебный настой, что приготовил доктор Джин. — Снег идет, — внезапно произнес Белый. — Хочешь посмотреть? Калеб кивнул. Зима и впрямь спустилась на город очень быстро. Калеб стоял на пороге, чувствуя спиной тепло чужого тела, а изо рта тек густыми облаками пар. Крупные снежные перья кружились в воздухе, словно раздумывая, что лучше: упасть и остаться здесь или убраться восвояси. — Оставайся, — тихо шепнул Белый. Калеб спросил так же шепотом: — С тобой? — Ага. Снежинки падали одна за другой, не справляясь с искушением. Очень скоро они грозили захватить все вокруг, выбелить крыши домов и полотна улиц. Воздух был чист и прозрачен, горизонт резали крутыми пиками горы. Впервые Калеб подумал, что, если бы ему довелось выбирать, где жить, он бы выбрал место вроде этого. — Хорошо, — кивнул он и почувствовал, как разлетается легчайшим снежным пухом последняя цепь. С гор спускалась зима.