cerenity.

Он звал ее именем, которое ей не принадлежало – серенити – как светло-голубой. Ее светлая, почти мертвенно бледная кожа всегда напоминала ему именно то самое серенити. Воздушное и легкое на подъем. Когда по всему миру ударной волной прошелся взрыв и детей революции кто-то сверху наградил острыми эльфийскими ушами, кислотно-желтыми глазами с треугольным зеленым зрачком и серебром волос, никто особо не возражал. Люди обежали с факелами в руках весь круглый земной шар пока не заметили, что напоролись на свои же ловушки, предназначенные для диких животных. Серенити была одним из таких животных. Она отличалась по всем параметрам: по цвету кожи, по цвету глаз, окраски волос и форме ушей. Серенити была просто другой, и нормы человеческого строения тела ей были не писаны. Но ей как будто все равно на камни, летящие ей в лицо, и на кислоту, разъедающую кожу рук и ног. Она встречает каждый удар с высоко поднятой головой, смотрит на огненно рыжий диск солнца, и глаза ее слезятся, когда у детей революции не. Между ударами плетей нелепые паузы. У Бэкхёна рука не поднимется лишний раз на ее обескровленные тонкие губы, но сзади подгоняет хозяин. — Давай! Давай! Чего ты ждешь? С Бэкхёном подобное впервые. У него впервые дрогнула рука. Бэкхён не хотел и Бэкхён знает, что она это знает. Она улыбается сквозь силу, руки, покрытые синей чешуей, вывернуты под ненормальным углом. Ее бирюзовые глаза смотрят без ненависти, но с презрением. Бэкхёну должно быть все равно, что о нем думает низшая раса, но почему то в последний раз бьет криво, попадая по ее обнаженной груди, вместо лица. Свист кожаного хлыста в ушах отдается пением сирен. Серенити только подпрыгивает от отдачи удара и шипит сквозь зубы. Бэкхён слышал однажды, что ночами и серенити поет, призывая то ли помощь сородичей, то ли быструю и немучительную смерть. Ее кровь вязкая и белая, словно лимфа. У Бэкхёна красная, и глаза нормальные — кислотно-желтые, на солнце блестят, словно из самого дорогого металла — золота. У серенити скорее аквамариновые. А аквамарин ценится намного ниже. Перед уходом когда дерево пола впитало лимфу мифического животного, и чешуя прилипла к ее потному лбу, Бэкхён смачивает жесткую кожаную плеть в воде и бросает беглый взгляд на голую спину и ягодицы серенити. Она пытается встать, но с каждым треском коленных чашечек вновь падает на ниц. На ее спине раздробленная кожа вперемешку с блестящей чешуей, хоть бери и пальцами снимай, дари в подарок любимой. Сойдет за драгоценный заморский камень. Серенити здесь не жалеют, но ей и не хочется жалости. А с виду она как затравленный зверь, все еще скалящий свои клыки, никак не желающий принимать свой исход. Серенити каждый раз, падая, старалась с гордостью подняться. Даже когда черная смоль ее волос измазана в чужой крови. Бэкхён мог бы взять ее. И все бы для нее быстро закончилось, даже еще не начавшись. _ _ _ Бэкхён мог терроризировать ее одним взглядом, читая в бирюзе ее зрачка одно хлесткое «трус.» Он правда не мог помочь ей, когда мистер Ли с издевкой спрашивал: — Скажи мне, о чем я думаю? Бэкхён не знал откуда пошло поверье, что серенити могла читать мысли. Мучитель был уверен, что она даже не знала человеческого языка, ведь пела она на иноземном, но красивом. Серенити отворачивается, прикрывая руками грудь и часть шеи. У этих тварей слишком быстрая регенерация, поэтому и пытки со вкусом долгие. Мистер Ли лапает ее, вырывая из ее бедра блестящие чешуйки. В темноте камеры они казались сверкающими звездами, упавшими, но не потухшими. Она не кричит от боли и даже не мычит, сомкнув губы в тонкую полоску. Нет, она не боится. Бэкхён волнуется, когда мистер Ли злится. Мистер Ли ждет продолжения ее взгляда, но когда она закрывает глаза в знак протеста, он одним движением руки указывает на Бэкхёна. Работа Бэкхёна — пытать, лечить от немногословности. Бэкхён снимает хлыст со стены с мыслью, что серенити все равно никому ничего не расскажет. И эта глупая боль ничего не изменит, и когда все это поймут, то никому больше иметь дело с ней не захочется. Но, на чистоту, серенити, о чем я думаю? Мистер Ли гаденько улыбается, потирая свои сухие от старости ладошки. Бэкхёна тошнит скорее от него, чем от глубокой раны от левой лопатки до копчика. А серенити одним видом говорит, что он может продолжать. Она все равно останется для всех одинаково, кроме него, Бэкхёна, не разгаданной. Бэкхён был близок к тому, чтобы его вывернуло на пол, когда мистер Ли начал передергивать за его спиной на вид потухающей серенити. Ее бирюзовые глаза спрятаны под веками и рот приоткрыт, по губам течет лимфа. Ее бы добить камнем, но нельзя. Все равно не умрет. А как ее такую изничтожить? Бэкхён ничего не придумал, а серенити ничем не подскажет. И было бы прекрасно, если бы Бэкхён имел хоть малейшее представление, о чем она думает. _ _ _ Они жили в Техасе, по крайней мере, так раньше называли это место. И коренными жителями этого места можно было назвать только летучих тварей. Даже спустя века летучие мыши блеклыми стрелками по розовому полотну, сгруппировавшись в одну большую семью, лавировали на радость гражданам. Некая знаменитость, ради которой люди съезжались со всех концов земли. Рокот перепончатых крыльев был слышен по ночам и являлся колыбельной для маленьких детей, еще не познавших ни печаль, ни страх от удара хлыстом. У серенити была какая-то странная любовь к этим летучим существам. Стоило ей услышать стрекотание крыльев, так сразу смотрела на маленькое затемненное окошко темницы. Смотрела долго и внимательно, словно в ожидании друга, который заберет ее отсюда. Только в такие моменты Бэкхён может увидеть на бледном лице серенити крохотный отголосок настоящей улыбки. Даже если верхние зубы в крови, и сквозняк скользит по обнаженной чешуйчатой коже, облизывая леденящим душу языком. Бэкхён видел, как ее грязные волосы развевались под стать холодному ветру, проходящему сквозь щели кирпичных стен, а она подставляла под него свое побитое лицо, не сводя бирюзовых глаз с окна. Однажды серенити удалось уловить летучую мышь взглядом, та летела ей навстречу. И хоть летучие мыши не могут сталкиваться с предметами в темноте, но Бэкхён клянется, та разбилась насмерть об стекло, стоило лишь серенити восторженно прижать кулаки к груди. После случившегося серенити не пела месяц, как будто держалась траура. Бэкхён даже успел позабыть все ее иностранные песни. На языке вертелся мотив, но слова слишком длинные и не похожие на его родные. Он пытался вспомнить хоть одно, когда сжимал ее шею своими руками, давя на артерию. Та задыхалась, но все также без звука. Он начинал подмечать, что серенити становится еще красивее, когда нежно-голубая кожа становится синей под натиском насилия. По ее шее ожерельем ведут свой хоровод следы от его пальцев, и словно дорогие камни, встроенные в драгоценность — ее чешуя. Ее поломанные ребра давно должны были указать ей путь в сверкающий белым светом туннель. Но из-за живучести она обречена на вечную жизнь. _ _ _ Мистер Ли приходил еще дважды на неделе, на это раз попросив хозяина Бэкхёна, чтобы тот на встрече не присутствовал. Бэкхён догадывался почему, и мерзкий налет на стенках горла наконец-то дал выход содержимому его желудка. Его вырвало трижды, и в последний раз кровью. Живот скрутило спазмами, будто горячими кинжалами проткнули слабое тело. Бэкхён сильный, и его мышцам мог позавидовать любой мучитель, но тогда он трясся, сидя на полу, думая, что лучше он, чем она. Тогда он выпил крепкого вина, чтобы забыться. Но, к сожалению, его разум жесток – он хотел забыться, но по наитию вспомнил слова ее песен. Его потом еще рвало дважды, на этот раз вино взяло его быстро, потому что пить на голодный желудок отважится только самый настоящий глупец. На секунды, ему показалось, что вместо желудочного сока и алкоголя из него выходит белая мерзкая лимфа. Точно такая же, которая сочится из ее тела, когда мистер Ли поворачивает ее к себе спиной, ставя на четвереньки. И Бэкхён сейчас не хотел знать о чем она думает, когда ее разрывает на части. И даже нет желания вскочить на ноги и вбежать туда, остановить. Это не его дело, в конце-то концов. Ему должно быть плевать на серенити. Ведь какое дело человеку высшей расы до выродка, у которого глаза отвратительного цвета? На следующий день Бэкхён зашел в ее камеру со странным чувством, влажные ладони спрятал в карманы брюк, будто бы это могло выдасть его. От него еще пахло алкоголем и, честно говоря, его откровенно мутило. Серенити лежала в позе эмбриона, ее волосы были слипшимися на левом виске, и Бэкхёну даже не хотелось знать в чем они испачканы, хоть первая ассоциация уже пришла на ум быстрой вспышкой. Хорошо то, что к его приходу она уже полностью восстановилась, только вот, видно, ее еще не помыли. В камере пахло плесенью, потом и сексом. И это были три составляющие того аромата, который так ненавидел Бэкхён. Мучитель быстро осмотрел ее тело, которое было доступно его взгляду. Ее руки обнимали колени, прижатые к груди. Синяя чешуя переливалась черным и фиолетовым. А ее ушная раковина, овальной формы, а не треугольной, всегда вызывала у Бэкхёна любопытство. Сколько раз он бы не заострял внимание на ее ушах, все равно с каждым разом удивлялся. Неужели у всех людей до великого взрыва были такие? Может, это уши Бэкхёна неправильные? Хозяин подозвал к себе Бэкхёна через слугу. И сам слуга был приятно удивлен, найдя Бэкхёна именно здесь. Ведь без надобности они к этой чешуйчатой твари не подходят. А у господина Бэкхёна даже не было в руках привычной для него плетки. Мучитель был пойман врасплох, но быстро ретировался к хозяину, надеясь, что от него не сильно воняет вчерашней попойкой. _ _ _ Мистер Ли ужасный человек, но разве Бэкхён лучше? У него нет той проседи в шевелюре, как у мистера Ли, глаза светят ярче, чем у полуслепого мистера Ли. Но разве красота лица делает человека лучшим человеком? Бэкхён был хуже, потому что мучает? Нет. Правильнее сказать по-другому – Бэкхён плохой, потому что ему нравится мучать. От впадает в странный экстаз, разглядывая тело серенити, покрытое открытыми ранами; у Бэкхёна руки так и чешутся посыпать на них солью. Или же просто пустить ее, тыча острым копьем в спину, на берег к морю. И чтобы она умерла мгновенно от болевого шока. В сто крат милосердней ежедневных пыток. Но серенити все еще кому-то нужна. Должно быть, люди сверху считают это актом доброй воли. По крайней мере, они присылают ей еду: трижды в неделю сырую рыбу. Серенити отрывает им голову и разделывает туловище мертвой рыбешки двумя руками на ровные части: жует легкие, слизывает с жирных пальцев кишки и срывается, жадно впиваясь в сырое мясо. Между ее зубами застревают куски и мелкие косточки, Бэкхён ненавидит наблюдать за ее приемом пищи, ведь вся красота серенити рушится в пух и прах, стоит той лишь испачкать свое лицо в рыбьих органах. И не стоит забывать про характерный рыбий запах. Бэкхён никогда не подмывает ее и без понятия, кто этим занимается. Он только уносит объедки из ее камеры и держит в чистоте и порядке свои дорогие сердцу хлысты. Серенити поет все реже, словно назло мучителю, но в окно начинает смотреть чаще обычного. Летучие мыши больше не бьются в ее окно, держась на дальних дистанциях, а в какой-то момент они полностью исчезли с ее горизонта. И Бэкхёну от этого стало неспокойно. Маленькое, совсем крохотное окошко, и оно настолько далеко от серенити, что у него совершенно нет причин для беспокойства. Он засыпает под рокот крыльев, и его ресницы дрожат во сне в такт. Ему снится бледно-голубое лицо и презрительный взгляд бирюзовых глаз. Она тянется к нему своими поломанными руками, цепляется ногтями за шершавую кожу и разрывает его ребра, словно раскрывает упаковку новогоднего подарка. Серенити открывает свой порванный, видно обласканный мистером Ли, рот, и Бэкхёна оглушает писк целой стаи летучих мышей. Бэкхён вскакивает, свесив ноги с кровати, пытаясь попасть в сапоги. Он не сразу замечает, что на абажурной люстре повисла вниз головой, сложив крылья в кокон, черная летучая мышь с алой окровавленной мордой. Бэкхён достает из ящика кинжал и давит тварь во сне. Маленькое тельце падает на пол, оно еще живое, но Бэкхён не был бы мучителем раз не смог бы довести свое дело до конца. И как заключительный штрих, он наступает на убитое тело животного пяткой сапога, размазывая труп по полу. Он больше не открывает окна на ночь, предпочитая просыпаться в комнате один. А еще ему нравится считать, что это был один из друзей серенити, пытавшийся помочь той сбежать. _ _ _ Серенити как обычно молчит, когда он заходит к ней. Сегодня он наполовину обнажен. Его рубашка была скинута еще в комнате. Сегодня он позволяет ей смотреть на себя и узреть все изъяны собственного тела. Его грудь и живот исполосованы белыми шрамами от плетей и от бычков сигарет – Бэкхён не стесняется своих уродств, ведь это доказательство того, что мучителем тоже нужно стать. Над самым сердцем тату – пять точек стоящих по кругу – знак того, что он принадлежит только своей работе. Клеймо мучителя выжжено у него на спине – перевернутая подкова, хоть и есть суеверие, что это приносит неудачу. Но все мучители уверены, что удача не улыбается именно тем, на ком они отрабатывают удары. Бэкхён долго смотрит в ее глаза, которые не выражали ни малейшего интереса к нему. Она сидит скрестив ноги, опираясь о холодную стену спиной. Ее грудь, покрытая чешуей, выставлена вперед, руки назад, видно связаны. Мучитель долго думал, стоит ли ему развязывать их. Ему даже лучше, когда серенити скована в путах. Так она кажется ему еще более слабой и беззащитной, и… Безотказной? Мучителям не запрещается вступать в интимные связи со своими жертвами. Для того, чтобы нанести еще больший моральный ущерб – даже приветствуется. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы она впустила его разок? Мистеру Ли даже не нужно было разрешение. Его план частично отчаянный. Почему именно она, когда существует куча доступных девок, дающих ему? Серенити опускает взгляд в пол, больше не желая смотреть в его глаза. Бэкхёну даже показалось, что она правда прочла все его мысли. Она спрятала свое красивое лицо под черными волосами, сегодня они чистые и тщательно расчесанные. Бэкхён дает себе слово, что узнает, кто занимается ее чистоплотностью. Возможно, когда он возьмет ее, изничтожит до конца, она перестанет ему сниться, перестанет кричать визгом сотни летучих тварей. Она будет кричать под ним. И он наконец-то услышит ее реальный крик, может даже мольбу о пощаде. Ведь всего больнее ей будет именно от него, нежели от мистера Ли. Ведь как-никак, серенити ни ненавидела Бэкхёна. Просто презирала. А эти две эмоции слишком разные, хоть и находятся на одной отрицательной стороне. У Бэкхёна спирает воздух из легких, стоит ему только представить, как он врывается в ее рот своим языком. И даже куски сырого мяса перестают быть помехой. Мучитель хочет, чтобы она вновь подняла на него свой бирюзовый взгляд и увидела, как он ее желает. Интересно, останется ли выражение ее лица таким же отстраненным, как сейчас? Давай на чистоту, серенити, о чем я думаю? Он надвигается на нее, и внутри все сжимается, в его руках охотничий нож с игривым острым лезвием. Он окружает ее тело своими руками, словно капканом. Серенити слышит треск рвущихся нитей треклятой бечевки и старается не смотреть на обнаженное изуродованное тело мужчины напротив. Но взгляд как назло застревает на выемки между его ключицами, и пять черных точек настырно танцуют перед глазами. Бэкхёну мучителем быть легче, чем человеком. Но Когда за ним со скрипом закрывается дверь, серенити облегченно выдыхает, потирая затекшие запястья. Мучитель не оборачивается на прощание, а мог бы увидеть ее удивленное выражение лица, застывшее маской. Летучие мыши начали свой танец где-то вдалеке, серенити навострила уши для их песни, и рокот волнами проходит сквозь каменные стены темницы и рикошетом отлетает от затемненного окна. Она встает на ноги, немного прогуливается по темной комнате, и свинцовая боль в руках уходит, как незваный гость после ужина. Серенити больше всего на свете мечтает улететь, но чешуя уж больно отличается от перепончатых гладких крыльев. Ей кажется, что только летучие мыши понимают ее печаль и страдания. Мыши даже подлетают к ее окну временами, пищат, будто заводят с ней разговор, приняв за свою. Может, в прошлой жизни она была летучей мышью? _ _ _ Она опять ему приснилась. На этот раз сон кардинально отличался от остальных. У нее были медовые глаза и треугольный салатовый зрачок, ее серебряные волосы завязаны в косы, и в них переливаются сами звезды. Из-под локонов выглядывают острия эльфийских ушей. Но самое главное – улыбка. Согревающая. Она что-то говорит сквозь нее. Нечто теплое и ласковое. Она гладит его лицо своими ладонями и говорит, говорит, говорит… Бэкхён не понимает ни слова. Он нежно обнимает ее за талию, бережно, но все равно ломает на две части. Серенити рассыпается мгновенно, взрываясь с громким хлопком под аплодисменты сиплого мистера Ли. Босые ноги Бэкхёна покрыты слизью и ее останками. Он давит их так же, как давил летучую мышь у себя в комнате, с напором на правую стопу. Он танцует на ее костях, будто это и не она вовсе. Он дожал все до однородной массы. Мистер Ли хлопает все громче, Бэкхён смотрит в свое отражение под ногами и видит не свое лицо: его глаза бирюзовые, а волосы черные, как сама ночь. И уши его как у самой низшей расы – не заострены на кончиках, обычные. Мучитель проснулся растревоженным, подгоняемым чувством паники. Каждый раз, когда ему снилось, как он с удовольствием убивал серенити, ему становилось страшно. Он не желал ей смерти (если только это не был единственный путь к ее освобождению). Ее тело – одна большая безграничная клетка. Бэкхён не хотел ее убивать. Он даже привык, что каждый день дробит ей молотком колени и локти, бьет плетью по спине и наблюдает за тем, как из нее фонтанам отлетает синяя чешуя, как она прилипает к полу. А потом переходит к лицу. Бэкхён наступает своим сапогом ей на голову, заставляя захлебываться своими же остатками светло-голубого тела. Он чертов социопат. Но подле серенити хлыст в его руках орудует сам по себе, не по вине самого мучителя. Да, черт возьми, он даже не знает четкого назначения ее мучений! Кто-то сверху просто решил, что цель оправдывает средства? Что она и Бэкхён просто большие игрушки? Бэкхён сам не ведает, что творит, когда тихо выходит из комнаты с прохудившимся одеялом в руках и напрямик бежит к серенити. Прогнившие половицы хрустят под подошвой сапог - проходить мимо спальни хозяина поистине страшно. Сегодня первый день декабря. Морозы ударили резко, хоть на улице и ни одной снежинки. Бэкхён спускается вниз к темницам с мыслью, что ей, полностью голой, холодно до самой смерти. Дверь ее темницы отворяется. Серенити сидит в самом углу, поближе к окну, сжавшись в комок. Она не спит, и поэтому жмурится от света, исходящего от двери. Бэкхён думает, что она может разглядеть только контуры его тела. Он не знает точно, ведь его глаза от света никогда не слезятся. Серенити напугана, это можно прочесть по ее глазам, обычно спокойным. Бэкхён кидает ей под ноги одеяло, и та неуверенно его касается сначала кончиками пальцев, а потом и всей ладонью. Бэкхён наблюдает за ней, наклонив голову вбок. — Хоть и тварь, но живая же, — произносит он вслух и маленькими шажками подходит ближе. Серенити жмется к стене, словно к выходу отступления, но только царапает спину о грубых камень. Она со всей силы сжимает материал одеяла между своими тоненькими пальчиками, прижимая к себе, ловя хоть толику ненастоящего тепла. Мучитель наклоняется и садится рядом на корточки. Серенити прикрывает кончиком одеяла подбородок, совсем забывая про нижнюю часть своего тела. Ее охватывает неприятный мандраж, когда Бэкхён аккуратно касается ее обнаженного бедра, прямо синей чешуи, а после укрывает его тканью дырявого одеяла. Ледяная проскальзывает в его голове. Прямо сейчас между ними нет каких-либо сильных чувств или роковых порочных связей. Только интимность тишины, мягко бьющая по ушам. Серенити смотрит на него своими большими бирюзовыми глазами с недоверием, ожидая любого удара по лицу. И сжимается, когда Бэкхён поднимает руку и… Тыльной стороной ладони проводит по ее лицу. Гладко. Его ладонь грубая и шершавая, в многочисленных мозолях, как и у любого мучителя. Серенити трясет. Бэкхён быстро отдергивает руку, мысленно отчитывая самого себя за слабость. На следующий день он отделал серенити до состояния, граничащего с полной потерей ориентации в пространстве. Потому что так для него было правильно. Единственный настоящий исход их отношений. Хотя между мучителем и жертвой не может быть никаких отношений вовсе. _ _ _ Она — никто. Нет, неправильно. Она — ничто. Бэкхён бьет кулаками стены до появления черных пятен перед глазами. Его долгое время учили не чувствовать физической боли, глушить в себе жалость к женщинам и детям. И перевернутая подкова на его спине является подписью того, что он все уяснил. Но никто не научил его бороться со странными эмоциями, которые он испытывает к серенити. Когда он раздирает ее тело на части, на частицы – он ничего не чувствует. Но стоит повесить орудия пыток на крюк, так сразу что-то топит его. Это ощущение зарождается глубоко внутри, от него не спрятаться и не скрыться. Что это? Не похоже на жалость, не похоже на стыд. Скорее тревога. Бэкхён начал замечать за собой, что все чаще при появлении мистера Ли хочет свернуть этому ублюдку шею. А ведь он заказчик, платит за свидания с животным деньги. Хозяину идет прибыль, Бэкхёну должно быть все равно. Когда приходит мистер Ли, Бэкхён напивается до состояния «ничего не хочу осознавать». Он не хочет знать, что творится в темнице, когда он не в состоянии пройти, не ударившись об косяк, через дверной проход. Бэкхён топил вином и виски то, что горело у него в груди. Алкоголь – единственная помощь, которая уносит его от этого места далеко-далеко, в отчий дом. Наверно, и у серенити был дом, пока она не попала сюда. Она жила и чувствовала, любила… Нет. Она — ничто! Она — никто! Она – грязный выродок дореволюционного времени с отвратительными ушами и глазами, от одного вида которых тянет блевать. Ее кожа отвратительна, светло-голубая, покрытая рядами синей чешуи. Она – безобразный монстр. Гордая стерва, но днями ранее сдавшаяся, принимая одеяло из его рук. Бэкхён часто повторял это про себя как мантру, наивно полагая, что если будет что-то долго повторять – то поверит в сказанное. В его груди пожар, и алкоголем его не потушить. Ему не отвратительна серенити, ему отвратительно то, что происходит за закрытыми дверями мистера Ли. Его руки так и тянутся к топору, и в своих фантазиях он уже давно расправился с врагом. Он бы вырвал его маленькие глазенки, чтобы он больше никогда не смог похотливо посмотреть на нее. Спустил бы с него шкуру, чтобы тот не смог осязать ее кожу, разобрался бы с каждым его пальцем, разделывая их как тушу лесного обитателя. Оторвал бы его старческий член, чтобы он не смог больше мучать ее. Но пока Бэкхён думал об этом, все уже закончилось. _ _ _ Когда Бэкхён был еще маленьким мальчиком, ему нравилась одна девочка, совершенно типичная для его поколения: кислотно-желтые глаза с треугольным зеленым зрачком, дымчато-серые волосы, яркая улыбка. Он обожал ее привычку заправлять выбившие из прически локоны за ухо. За ее прекрасное эльфийское ушко. Ее звали Ким Тэён. Она любила оригами и безлюдные парки. Однажды она сделала Бэкхёну в подарок пятьдесят семь бумажных журавликов, а он спустя три дня поцеловал ее во время поездки на чертовом колесе, потому что не знал, чем отблагодарить ее. Они были еще совсем детьми, средняя школа только открыла свои двери перед ними. Ночами они сбегали из дома, захаживая на заброшенные стройки. Бэкхён как сейчас помнит их старые общие моменты. — С-согрей меня, — молвит она кротко, краснея. Он, не оборачиваясь к ней лицом, сжимает ее ладонь в своей еще сильнее, чем до этого. Она тычется носом ему за ухо и нежно прикасается губами. Его тело пробивает приятная дрожь, и их токсичной дымкой обвивает напряжение. Бэкхён не скрывает того, что ему нравятся ее ласки. А в темноте ее фарфоровая фигурка кажется ему настолько хрупкой, что он боится обнять ее слишком сильно. Тэён — его единственный друг, и он не хочет, чтобы она покинула его. Они были всего лишь детьми. Ее круглое лицо, счастливая улыбка на губах, когда она при выдохе произносит его имя – Бэкхён помнит это, хоть в академии запрещали. За воспоминания его драли втрое сильнее. Он почти позабыл всякие мелочи, относящиеся к ней, или их связующие точки соприкосновения, но как в академии не старались, он не мог забыть ее имени. Но ее улыбка со временем исчезла из его памяти, растворившись, будто дым. Тэён умерла для Бэкхёна и в реальности, и в памяти. Она упала с крутого склона прямо в бушующие воды, ее проткнули острые рифы. И, как назло, дождь пролил четыре дня подряд, вымывая все следы. А спустя еще три дня – полный штиль; а спустя пять месяцев дело о поисках тела одиннадцатилетней Ким Тэён было закрыто. Бэкхён замолк на недели, ел мало и много спал, храня под подушкой кладбище мятых бумажных журавлей. Он проигрывал в голове события всех поцелуев и думал, что с ним и с ней такого не могло случиться. Да, когда-то давным-давно, у Бэкхёна была девушка и он ее очень сильно любил, такой сильной любовью, на которую был способен только одиннадцатилетний мальчик. _ _ _ Бэкхён мучает только самого себя, когда заходит к ней ночами. Это почему-то напоминает ему о Тэён, о которой он начал вспоминать все чаще. Память уходила под ударами преподавателей академии – и уходила болезненно. Но мучитель и представить не мог, что возвращение воспоминаний будет еще больнее, чем избавление от них. Серенити молчит. Мучитель молчит. Тело Тэён так и не нашли. Иногда Бэкхёну хотелось верить, что серенити и есть та самая подруга детства, но. Серенити слишком молодо выглядит, как девочка-подросток, Тэён должно быть двадцать семь, а серенити на вид не дашь и восемнадцати, хотя как женщина она уже полностью сформировалась физически. У Тэён было золото вместо глаз и дым вместо локонов. У серенити морской бриз и ночь. Нет, невозможно. Чем чаще Бэкхён захаживал к ней, тем больше пленница переставала его опасаться. Хоть рано утром он все так же пытает ее под гнетом мистера Ли. Его удары стали заметно слабее, и бьет он по тем местам, по которым менее больно. Серенити знала, что Бэкхён – не один, их двое: Один приходит утром, чтобы истязать. Второй приходит ночью, чтобы помолчать. И они оба ей одинаковы непонятны. И смысла в них столько же, сколько в наблюдении за полетом летучих мышей. Бэкхён, тот, что ночной, начал присутствовать на выступлениях летучих друзей тоже. А ведь раньше считал это полной дуростью. Но когда серенити так завороженно смотрит в грязное окно, Бэкхён тоже не может отвести взгляд. Он мысленно размышляет во время просмотра, соглашаясь со мнением туристов, что в Техасе если и есть знаменитости, то у них перепончатые крылья и популярность графа Дракулы. Может быть, серенити тоже хочет летать, как они, но. Серенити далека от носителей крыльев. Ее чешуя – не перья. Всевышний не дал ей и надежды на то, что она однажды сумеет воспарить над землей. Ввысь, за облака, где хлысты Бэкхёна не достанут, а мистер Ли не дотянется. _ _ _ Сегодня Бэкхён вспомнил, что Тэён ненавидела насилие. И это так тривиально для маленькой девочки с добрым сердцем. Бэкхён как-то позабыл, что у него тоже такое имелось. Нежное, как у ягненка. Невинное. И для Бэкхёна мучительно перебрасывать воспоминания по крышке своей черепной коробки, от сильного удара они падают вниз, прямо на оголенные нервы. С каждым разом во снах, как дежавю, появляются картинки из детства: вот свежий хлеб, который каждое утро стоял на столе, принесенный отцом с работы; развешанное постельное белье на длинной бечевке на улице. И она. Тэён, сжимающая в правой руке бумажную лягушку, хоть и боится амфибий, но не тех, которых создала собственноручно. Она не дарит ее Бэкхёну. Ему предназначены только журавли. Пятьдесят семь… Или больше. Бэкхён забыл. Да ему уже и не важна эта информация, ведь журавлиное кладбище под подушкой так и осталось в его кровати. А Тэён не отругает его за такую халатность к ее подарку. Бэкхён делает то, что Тэён ненавидела. Бэкхён обожает то, что Тэён презирала. Бэкхён вспоминает о Тэён, только тогда, когда серенити молчит. Тэён никогда не всплывает в голове, когда серенити заводит иноземную песню... Этой песней она вызывает в нем обманчивые чувства, заставляя его думать, что пожар в его груди не простое помешательство, а нечто большее и высшее; то, чего он не достоин, либо попросту не понимает. Но даже его помешанность не может длиться долго. Временами он не хочет и на лишний метр приближаться к ней, но. Все равно приближается. Одеяло ее уже давно не греет. Январь. Но и Бэкхён тоже не апрель, не греет. Ему хочется самого себя засунуть в мясорубку, забыть о существовании серенити, забыть о дохлой рыбе в ее руках, забыть о мертвой не вернувшейся Тэён. Но его все время что-то сюда возвращает. Серенити держит его без цепей и касается без прикосновений. Ее бирюзовый взгляд направлен на него иногда со смехом, иногда с неуверенностью. Ее сломанные пальцы сводит судорогой, и у Бэкхёна выявляется желание поцеловать их, укусить их. Причинить нежную физическую боль, чтобы утолить свою истому ниже живота, где мышцы просто каменные. Рядом с ней он ощущает себя слабым, а ведь всегда мнил себя великим. Серенити. Он придумал слишком красивое имя монстру. Светлое и легкое, как небо, в которое она так хочет воспарить от него подальше. Ей никогда не ощутить ласк Бэкхёна, его кротких непонятных чувств. А ему никогда не коснуться по-настоящему ее худого тела, гладкой чешуи, не запутаться в черной смоли ее волос, не поцеловать в шею. Ничего. Он не может ничего. Совершенно. И поэтому бесконечно убог. Ему лишь стоит углубиться в изгибы ее усталого тела, когда она выгибается под ударами хлыста, когда лимфа течет на дерево пола, когда чешуя слетает с ее бледно-голубой кожи осенними листьями. И на утро она полностью такая же, как до экзекуции. Ее регенерация превращает мучителя в бесконечное зло. И он понимает, что неизбежность близка. Бэкхён осознает, что легче отпустить, чем позабыть Ким Тэён под номером два. Легче спустить ее с перил моста, чем мучиться, утопая в скользком вожделении. Она исчезнет так же, как и Тэён когда-то, упадет вниз без тяги к полету. Бэкхён хотел ее больше всего, поэтому на грани блевоты и эйфории, открывая дверь ее темницы и по глупости хочет закричать, но шепчет: — Убирайся. Она глупо моргает своими длинными ресницами, кутаясь в одеяло, подаренное им когда-то в декабре. Бэкхён тихо скользит кошкой по полу и замечает, что Тэён серенити еще не восстановилась. Она не убежит далеко, а их быстро хватятся. И ему от этого смешно, ведь всем годами было плевать на нее, а тут она станет центром внимания. По весу серенити как пушинка. Он во второй раз в жизни касается ее кожи не с целью измучить, а с целью согреть. Он поудобнее устраивает ее в своих руках, испуганно просит закинуть серенити свои руки ему за шею и прижаться покрепче. Сейчас он почему-то уверен, что она понимает каждое его слово. _ _ _ Пока он бежал с ней на руках, обегая колонны, как когда-то обегали его предки с факелами круглую землю, мучитель почти не ощущал ее веса, только остроту костей и шероховатость синей чешуи сквозь одежду. Он - настоящее дитя революции: желтые глаза, острые уши, в его руках она, и он пытается ее спасти. Неправильно. Но он устал мучить, устал мучиться, она взаимностью не ответит, потому что не ищет смысла в его ночных встречах. Потому что такую, как она, милосерднее убить самому. Они бегут к одному очень прекрасному месту, последнему пристанищу ее жизни, где она сделает заключительный глоток свежего воздуха. Он ведет ее к мосту Энн Ричардса. Ей должно понравится, она примет за честь погибнуть в месте, облюбованном ее крылатыми друзьями. Как жаль, что сейчас не март и не закат. Было бы прекрасно утонуть под вылет миллиона летучих тварей на фоне закатывающего ярко-рыжего диска. Но чем ближе они приближались к месту назначения, тем больше в Бэкхёне зарождалось волнение. Умрет ли она? Хоть она сейчас и слаба, но вдруг… Бэкхён не мог позволить ей выжить. Он не успокоится, пока она… Серенити неспокойно завозилась в его объятиях, заставляя обратить на себя внимание. У Бэкхёна уже нет сил бежать, еще чуть-чуть и первым, кто из них откинется, будет именно он. Мучитель не чувствует своих ног, но продолжает путь. Он выиграл время, но выиграет ли в задании. Серенити неуверенно касается холодными пальцами его горячей и потной шеи. Бэкхён понимает, что она ничего не понимает. Будет ли она вырываться или примет свою участь с высоко поднятой головой, как в день их первой встречи, когда в нее кидали камнями? Хоть бы все получилось, хоть бы все не напрасно. Они уже близко к мосту, а она уже близка к выходу. Когда они уже стоят на мосту, Бэкхён заглядывает через перила, загораясь желанием посмотреть на воду – страшную красоту, которая сегодня поглотит серенити. Серенити стоит в стороне, перебирая босыми ногами. Мост холодный. Бэкхён отходит от перил и подходит к ней. Она сейчас кажется ему такой крохотной на фоне огромного моста, одной из главных достопримечательностей Техаса. Серенити кутается в одеяло, смотря в пол, когда мучитель смотрит только на нее. Он сплевывает на пол, а в голове проносится громкое «черт возьми», он быстрым шагом приближается к ней и видит по языку ее тела, что той так и хочется отпрыгнуть от него, но что-то держит. И скользкие щупальца вылезают из его гнилого сердца, пытаясь выйти через рот. Его тошнит от того, что даже сейчас ей хочется сбежать от него. А ведь он фактически спас ее. Черные волосы серенити развивает январский ветер. Сегодня почти не холодно. А по серенити нельзя сказать, замерзла она или нет, ее кожа всегда голубая. Но судя по тому, как она ухватилась за одеяло, ей очень неприятно стоять на улице. Бэкхён не может больше смотреть на ее боль. Он расстегивает куртку и прижимает серенити к себе, позволяя нырнуть ее рукам под его куртку, сцепляя ладони за спиной в замок. Она на ощупь как кусок льда, он обхватывает ее руками, чуть приподнимая, чтобы она не стояла на холодном полу. Серенити приземляется на его обувь и стоит на носочках, зарываясь лицом Бэкхёну в грудь. Мучитель укрывает ее остатками куртки, закрывая ее спину полностью. Серенити такая маленькая, что они могут оба поместиться в одной куртке. Мучитель не знает откуда в нем и в ней столько нежности. Ему тепло от одного ощущения серенити в своих руках. И его темные порывы вновь хотят перекрыть светлые. Ее нужно освободить от рабства собственного тела. И Бэкхёна освободить от нее. Хватились ли их — неизвестно. До утра еще два часа. Хозяин ленив и любит поспать, еду для серенити привозили вчера. Ничего опять неизвестно. Бэкхёна накрывает отчаяние и он сжимает серенити сильнее, будто хочет вжать ее худое тельце в себя, чтобы она жила внутри него, вокруг него; чтобы он просыпался, а она рядом спит под самым сердцем. Он расцепляет свои руки и, доверившись своему порыву, приподнимает ее лицо за подбородок и встречается с ее бирюзовым сонным взглядом. Он тянется за поцелуем, но стоит коснуться ее тонких губ, как сердце сжимается в агонии. Тэён целовала его со слезами на глазах. Она! Это она! Скандировало его сердце! Легкое касание губ и дорожки слез бегущие по ее щекам – коктейль под названием «убей меня нежно». Голова Бэкхёна разрывалась от старых памятных событий. Они все разом навалились, вызвав мучительную мигрень. — Держи, — Тэён мягко улыбается, когда вручает ему еще одного бумажного журавля. — Почему опять журавль? — интересуется Бэкхён, когда подсчитывает в уме свою бумажную журавлиную ферму. — Прости… — начинает Ким неосторожно, — я просто только их умею делать хорошо. Не хочу тебе дарить некрасивых животных. Тем более, журавлики такие грациозные и большие, они являются символом надежды и долголетия. Живи долго, Бэкхён-и! — Опять одна на новый год? — Угу, родители уезжают по делам, — бубнит Тэён, сворачивая в руках края бумаги. Опять журавль и Бэкхён знал, кому он предназначался. — Ты можешь придти ко мне. Моя мать любит тебя, Тэён-а. Никто не должен оставаться на новый год в одиночестве. — Не, все-таки, математика – не мое. Точно завалюсь на проверочной, — Бэкхён бьется головой об парту, а Тэён хихикает в ответ. — Не смейся! Моя мать шкуру с меня спустит, — мальчик оглянулся на подругу, чтобы точно убедиться, продолжала ли та смеяться. Она перестала, а вот ее глаза – нет. В ее медовых глазах так и плясали смешинки. — Стоит ли нам пойти на чертово колесо? — спросил Бэкхён в первый день лета у Тэён. — Не фанатка высоты, знаешь ли… — неуверенно ответила она, а по лицу было видно «О нет, только не это». — Да, давай, будет весело. Обещаю, — у Бэкхёна еще тогда созрела мысль поцеловать ее на огромной высоте, чтобы она точно запомнила этот момент. Но он еще не знал, что она бы запомнила их поцелуй даже не на уровне семидесяти трех метров. — Ты замерзла? — Немного, — врет. Губы у нее уже синие, а зубы стучат под ритм их шагов. — Иди сюда. Я в руках своих тебя согрею. — Как поэтично сказал, — она растягивает губы в улыбку, но позволяет себя обнять. Иди сюда. Я в руках своих тебя согрею. Как же больно звучит эта фраза. Разорвав поцелуй, Бэкхён смотрит на серенити Тэён. Та так же удивленно моргает и отпрыгивает от него в зверином испуге. Ее слезы высохли на лице грязными разводами. Она отрицательно машет головой из стороны в сторону, не желая принять. Бэкхён хочет ринуться к ней и вновь прижаться, особенно когда его радио воспоминаний работает в режиме нон-стоп. Он уверен, что она тоже все вспомнила. — Тэён, — подзывает он к себе. Она только обнимает себя за плечи и не желает смотреть на него. Хоть хорошие воспоминания и появились в ее голове, но плохие перекрывают по численности. — Тэён! — повторяет он громче. И ноль реакции. Она оборачивается назад и видит только металлические перила. Бэкхён ловит траекторию ее взгляда и словно читает мысли. — Нет, Тэён, не смей! Нет, только не тогда, когда я вновь нашел тебя. Только не тогда, когда я все вспомнил. Ее собственное имя жалит уши, она шипит и карабкается по перилам, но мучитель не дает, сдерживая, хватая за талию, она царапается и пинается, но Бэкхёну плевать на боль, его научили ее не чувствовать, будто специально для этого момента. — Я монстр, дай мне умереть! – первые ее слова, выкрикнутые ему в лицо. Бэкхён ничего не отвечал. По глупости из мучителя превратился в спасителя. Колкие пощечины, царапины – он не пробиваем, но и она крепко держится. И это бы длилось долго, если бы воздух не прорезал громкий выстрел, и мучитель не почувствовал бы, как в его голову попали. Он не успел ничего понять, только увидел падающую в воду Тэён. Ее лицо, искаженное шоком, и писк летучих мышей – последнее, что он видел и слышал в своей жалкой жизни. _ _ _ Да, когда-то дети революции получили в дар мощь и кислотно-желтые глаза. Их волосы горели серебром, а сердца – холодом. Мучителей обучали в академиях, они забывали там и горе, и слабость. Они презирали не похожих на себя чудовищ, которых не коснулась революция. Мучители безбожно раздирали жертв, действуя строго по приказу. Их боялись и страшились. Но однажды один мучитель назвал монстра именем, которое ей не принадлежало – серенити – как светло-голубой. Она клеймом ему жгла горло, ее не страшила его дьявольская суета, хлысты и плетки. Он не верил, что она умеет читать мысли и оказался прав, видя в ее чертах лица нечто смутно знакомое. Между ними было мало слов, а любви еще меньше. Он ненавидел ее так сильно, что пришлось полюбить. А потом она исчезла в холодной воде, оставшись для него все такой же недоступной, а он был скинут с моста следом за ней. Спустя восемьдесят лет дети революции нашли юношу. И он напоминал им потерянный много лет назад образец, украденный мучителем, который поплатился за это смертью. Его кожа была светло-зеленой, с ярко салатовой чешуей, его глаза напоминали цвет морской волны, волосы черные, круглые обычные уши. Желтоглазая мучительница долго смотрела в его отрешенные глаза. А потом его тело содрогнулось от удара хлыста. Она не хотела. И она знает, Что он это знает.