Игра на слух

Сумасшедшая влюбленность — это не осознанный выбор. Ключевое слово тут «сумасшедшая». Но глядя на горы трупов, проблемы с доверием, пост-травматический синдром и россыпь шрамов вкупе с маниакальной нервозностью — ладно, при таком наборе действительно нет никаких оправданий. Большинство людей отступили бы, но Кью — не большинство. Любой нормальный человек уже сбежал бы, но ведь Кью ненормальный. Сумасшедшая влюбленность в оружие — это сознательный выбор. *** Не говоря уже о вопиющем непрофессионализме. Однако следует учесть: когда Джеймс Бонд заходит в комнату, из нее словно выпускают весь воздух. Ты становишься объектом его внимания — и благослови тебя Бог, потому что ему невозможно отказать. И к черту последствия. *** Когда-то он был Бондом — жесткие линии, острые углы и идеально отутюженные костюмы. Но вот превратился в Джеймса — сплошная улыбка и сухой сарказм. Он пьет утренний крепчайший кофе, по цвету напоминающий нефть. Кью не в состоянии понять, когда случился переломный момент, но очень рад, что это произошло. *** Возможно, это случилось, когда Джеймс продемонстрировал свое умение работать языком. Кью как раз находился на связи, пока Джеймс трахал в Париже дочку предполагаемой цели. Кью сидел перед монитором с воспаленными глазами, чашкой чая и закрытой книгой. Из уха торчал наушник, и, откровенно говоря, его совершенно не интересовало, что там происходило на другом конце линии. Но вот, между звуками расстегиваемой молнии, шорохе снимаемой одежды и влажными поцелуями, прозвучали стон, «сделай это снова, Джеймс!» и «пожалуйста!», разбудившие в Кью своего рода любопытство и желание посмотреть, что же такого особенного делал Джеймс в тот момент, чтобы выудить из дамочки необходимую информацию. *** Возможно, это произошло, когда он сказал Джеймсу свое полное имя: [ЦЕНЗУРА] *** Или из-за этого: — Я хотел бы остаться на ночь, если ты не против. *** — Это не слишком хорошая идея, — говорит Кью. — Скажи мне остановиться, и я это сделаю, — отвечает Джеймс. Затем он опускает руки на бедра Кью и обхватывает губами его член и это… откровенно запрещенный прием. *** Интерны болтают, потому что это же интерны. Кью даже думает, что они наверняка делают ставки на то, кто соберет больше сплетен. Слухи в конечном итоге добираются и до него, заставляя снова почувствовать себя школьником. Он угрожает отвесить Джеймсу подзатыльник, если тот подойдет к нему ближе, чем допустимо при профессиональном общении. Приличия и все такое. Конечно, в ответ он получает от Джеймса лишь кривую ухмылку и опасный блеск в глазах, словно тот уже подумывает об этом, как об аргументе, благодаря которому добьется своего. И когда Джеймс снова приводит Кью в свою квартиру, то прижимает его лицом к стене, разбивая вазу с лилиями, стоящую у двери. Вода заливает пол. Цветы разлетаются, и разбросанные стебли напоминают обессиленные тела, оставшиеся после Джеймса в различных странах. Кью вскрикивает, а Джеймс хихикает. — Не вышло сделать это, когда вернулся в твой кабинет, — говорит он. — Джеймс, я же сказал… — И каким именно должно быть допустимое профессиональное расстояние? — спрашивает Джеймс с притворным интересом, стягивая через голову джемпер Кью и медленно расстегивая пуговицы на его рубашке. Его прикосновения легкие и дразнящие. — Между нами должна быть по меньшей мере пара метров, — говорит Кью, стараясь, чтобы его голос звучал как можно серьезнее, даже когда голова Джеймса опускается вниз, и он принимается покрывать его шею поцелуями. Скорость, с которой Кью забывает о своих же собственных аргументах, абсолютно, блядь, плачевна. *** Веспер не шрам, она — гноящаяся рана, которая так и не затянулась. Конечно, Кью знает о ней из личного дела Джеймса. Яркая женщина, потрясающе красивая, всепрощающая, сохранившая преданность человеку, солгавшему ей и использовавшему ее. Самоотверженная, допустившая несколько ошибок, которые вцепились ей в спину, как когти, и не позволили уйти; когти, затянувшие ее вниз, в глубокие воды, где она и осталась. Умерла, уничтожив и Джеймса. Все в тех документах, тех файлах, и Кью все еще не готов к тому дню в июне — годовщине ее смерти. Дню, когда Джеймс исчезает, закрывается в своей квартире и пьет, как человек, пытающийся обрести забвение. *** — Я не согласен жить, ощущая тень мертвой женщины, — говорит Кью. — И не буду. — Я и не предлагаю тебе этого, — Джеймс смотрит на свою кофейную чашку и ковыряется вилкой в яичнице на тарелке. — И не ожидал от тебя подобного. *** Джеймс не сторонник полумер, это же касается и отношений. Поэтому кольцо не становится таким уж большим сюрпризом. Он, вернувшись домой из Китая со сломанным запястьем и немного раненой гордостью, кладет кольцо на стол, стоящий в гостиной. Кью молча достает его из бархатной коробочки и надевает на палец. — Означает ли это… — несмотря на все производимое им обычно впечатление, Джеймс все еще порой бывает неуверен в себе. Кью обрывает его, проглатывая не высказанные им слова. Он обхватывает лицо Джеймса ладонями и целует его, ощущая довольную улыбку и облегченный выдох на своих губах. Это единственный ответ, который мог дать Кью. *** Первый год — хлопоковая годовщина, второй — бумажная. На первую годовщину Кью получает рубашку, безупречно скроенную, висящую в шкафу. На вторую Джеймс уезжает в Америку, чтобы скооперироваться с ЦРУ, проводящим совместную миссию с МИ-6, которые перебросились на юг. (Перевод: «007, пожалуйста, приезжай и сделай за нас грязную работу. Мы слышали столько интересных вещей по ту сторону «пруда», например, твой счетчик убийств перевалил за двузначную отметку и по-прежнему быстро растет.) Поскольку Джеймс — самодовольный ублюдок, Кью получает конверт по почте, с билетом на самолет в Нью-Йорк. Кью звонит ему, обдумывая планы мести, но слышит веселый голос Джеймса, когда тот снимает трубку. — Бумага, — смеется он, — и завтра вечером я свободен. — Твое эго тебя погубит, раньше, чем любая пуля, — отвечает Кью. Но все равно садится в самолет, идя на поводу обещания Джеймса провести ночь в его талантливых руках, включающее также выпивку в номере. Даже несмотря на то, что ему пришлось сожрать достаточно успокоительных, которые ввели его почти в коматозное состояние во время полета. *** Определение брака — всегда повод для дебатов, так же, как и понятие моногамии. И Кью не зацикливается на этом. Он даже глазом не моргает, когда Джеймс возвращается домой со следами помады на уголке губ и воротнике, благоухая сильным запахом чужих духов. Это всего лишь часть работы. Поэтому Кью сотрет помаду влажной мочалкой и накроет тело Джеймса своим собственным, пока аромат женских духов не потонет в запахе пота и секса, и не будет забыт. И пока все доказательства того, что тело Джеймса принадлежит не Кью, (и даже не самому его владельцу, а являются государственной собственностью) не уйдут. Все — лишь повседневная работа, а это — ее часть. *** Худшая ее часть: слышать панику в голосе Джеймса (хотя это редкость), слышать боль (когда Джеймс издает один-единственный приглушенный мучительный всхлип, зашивая рану посреди ебанной пустыни), слышать его падения. И так далее. Пора запасаться ручками — список можно продолжать бесконечно. *** Кью имеет замечательную способность все раскладывать по полочкам. Это — истинный дар. — Мы потеряли 007. Он пропал с радаров. Ценность памяти: сигарный дым и одеколон, пропитавший пальто Джеймса; невероятно самодовольная улыбка, когда он заставляет Кью бросить работу и лечь спать; смеющийся Джеймс, касающийся губами ободка рюмки. Кью сжимает ладони в кулаки и опускает их в карманы, глубоко дыша. Джеймс в порядке. С ним все хорошо. Он всегда возвращается обратно. *** Он возвращается обратно. Спустя два месяца, одну неделю, три дня и двадцать часов с того момента, когда Кью впервые услышал: «Мы потеряли 007. Он пропал с радаров». Джеймс стоит в их квартире: живой и дышащий. Он вошел в дверь, как ни в чем ни бывало, словно в любой другой обычный день. Кью роняет ужин, который готовил — керамическая тарелка с мясным рулетом, морковью и шпинатом разлетается по полу, он на самом деле устроил такой беспорядок… Он в шоке и его толкают на диван знакомые, сильные руки. Джеймс выглядит потрепанным (и это мягко сказано) и утомленным. Над правым глазом свежие швы. На подбородке ссадины и шрамы, и глубокие следы ран на шее. Но он целует Кью и говорит «прости», «я объясню позже» и «я скучал по тебе». Кью держится, и не задает вопросов. Он держится и позволяет себя обнять. *** — Спи, — говорит Джеймс, — я буду здесь, когда ты проснешься. — Тихо, — отвечает он, и прячет лицо у Джеймса на груди. Джеймс засыпает быстро; обещание объяснений вертится на языке, но Кью полагает, что ему придется подождать до завтра, чтобы услышать их. Кью не спит. *** Когда-то он был Джеймсом Бондом, цельной личностью: агентом, язык которого был острым, как нож, а руки тяжелыми, словно кувалды, и чей взгляд порой разил больнее, чем выстрел из пистолета. Был Бонд, а потом появился Джеймс — две отдельные сущности. Откровенно говоря, Бонд пугает Кью: он никогда не скажет об этом Джеймсу, даже если и подозревает, что тот уже знает.