Сны

Дио направляет ваншип на посадку. Ветер прохладой касается его лба, треплет его волосы, прогоняя остатки сна. Дио не любит сны. Еще никогда ему не снилось что-то хорошее. Разве что в самом детстве. Но очень скоро безмятежные сны были отравлены навязчивым душноватым ароматом роз. Сестре шел красный цвет. Она эффектно смотрелась со своими алыми гильдийскими татуировками, яркой помадой, в узком ослепительно-алом платье, подчеркивающим безупречную фигуру, под белым гильдийским плащом. И с букетом кроваво-красных роз в руках. Дио, похожий на нее, как только мог быть похож брат на сестру, в красном смотрелся странно бледно, если Дельфине приходил в голову каприз дополнить его одежду этим цветом. А розы просто не любил. Дио не любил, когда ему снилась сестра. Алые лепестки роз превращались в капли крови, капли сливались в ручейки, ручейки становились озером. Дио не собирался каяться ни в одной капле пролитой им крови. И не собирался оправдывать себя ни безумием, ни технологиям Гильдии. Он был пилотом. Он был бойцом. Острый ум и способность разобраться в хитросплетениях политики были лишь приятным бонусом, значительно облегчающим жизнь. Ему и его друзьям. Дио не собирался оставлять штурвал ваншипа, а значит — он убьет снова и снова. Адес говорит красивые слова, но взгляд Лускинии порой слишком напоминал Дио взгляд его сестры. А значит, алые розы увянут, и Великое Озеро покраснеет от крови. И небо снова станет полем боя. И ветер остро ударит в крылья и заставит задохнуться от восторга на вираже вечной игры с опасностью. Люсиола никогда не одобрял это. Иногда Дио снилось, что его бессменный навигатор снова с ним. Эти сны он тоже не любил. Ресницы после них были подозрительно солеными. Люсиола всегда молча улыбался во сне своей редкой удивительно светлой улыбкой. И никогда ни в чем не обвинял Дио. Но от этого было нисколько не легче. Утром в груди отчаянно ныло ощущение пустоты, словно часть Дио осталась на далеком Престеле. Пожалуй, так оно и было. Оставалось только надеяться, что такую же часть Люсиолы Дио привез с собой на Землю, далекую голубую планету, о которой он читал Люсиоле вслух, развалившись на кровати. Тогда они были еще детьми. Впрочем, детство в Гильдии заканчивалось быстро. Детство таких, как Люсиола, простых слуг, пешек на доске Маэстро — пожалуй, не начиналось никогда. И пролетая над зелеными холмами Анатоля-Дизита, собирая разноцветные букеты в лугах, ощущая на языке вкус ручьев — здесь чистой воды было вдоволь, — Дио казалось, что он делит счастье узнавания своего нового дома со своим другом. "Смотри, Люсиола! — шептал он, когда знал, что его никто не слышит. — Тебе нравится?" И Дио был уверен, что Люсиоле бы понравилось. Несмотря на все аргументы Ее Величества Софии, Лави и Алис, когда начнется война, он взлетит один. Чтобы ему продолжали принадлежать зеленые холмы, цветы и реки, Великое Озеро и бесконечно-синее небо. Ради Люсиолы. Так же, как Люсиола защищал его. И Альвис. Альвис тоже иногда снилась. И эти сны Дио тоже не любил. Снова и снова он видел застывшие голубые глаза без зрачков, тонкие пальцы сестры, касающиеся щек Альвис, пробуждающийся Экзайл. Дио знал, что Ключ необходим, но раз за разом видел как розы оплетают маленькую фигурку, как вырастающие шипы пробивают тонкое тело, и на белом платье расползаются пятна. Алые, словно розы. После этих снов Дио долго лежал, глядя в потолок. А затем брал ваншип и улетал. Потому что Альвис нисколько не напоминала Дельфину. В ней не было честолюбия, расчетливости, жестокости. И розы она не любила. Гамильтон мог гордиться своей дочерью. Дио в шутку называл ее Маэстро, но шутка была таковой только наполовину — этой девочке он бы повиновался беспрекословно. И не только потому что она была Ключом. Дио любил Альвис. Любил ее честность, независимость, доброту, непосредственность, любознательность. Любил ее глаза, которые были того же цвета, как его небо, льняные косы, быстрый бег и звонкий смех. Милая девочка превращалась в очаровательную девушку. Альвис взрослела на его глазах, и Дио с восхищением и тревогой ждал мгновения, когда она расцветет немного чуждой и экзотичной красотой уроженки Гильдии. И эту красоту дополнят ее несомненный ум и проницательность. Дио знал, что в этот миг его судьба будет связана с судьбой Альвис. Навсегда. Пусть даже без надежды. Потому что к нему Альвис относилась почти так же, как ко всем своим друзьям. Может, чуть теплее — все же они оба принадлежали к Гильдии и понимали друг друга гораздо лучше. И Дио не мог отбросить отчаянную надежду, что, может быть, однажды... Земля приближается и он сосредотачивается на посадке. Колеса касаются взлетной полосы и ваншип катится, постепенно замедляясь. Дио поднимает взгляд от приборов и видит в конце полосы белое платье. Сердце замирает, а затем начинает стучать чаще. Альвис же, увидев, что ваншип остановился, бежит ему навстречу. В лучах утреннего солнца Дио на мгновение видится призрачное сияние Экзайла, когда Альвис почти врезается в него, он стискивает ее в объятиях так, что девушка удивленно замирает. — Ты чего? — удивленно спрашивает Альвис. Дио берет себя в руки, отпускает ее и пожимает плечами. Врать он не хочет. Правда прозвучит странно. — Тебя куда-то послали? — допытывается Альвис. — Нет, просто летал. А ты чего не спишь? Теперь очередь Альвис неопределенно пожимать плечами. — Ясно, — подытоживает Дио. — Значит, мы идем завтракать. Альвис радостно кивает и берет его за руку. Дио ничего не имеет против — точно так же она брала за руку Лави, Софию, Клауса... — Знаешь, Дио... — начинает Альвис. — Сегодня я проснулась и думала. — О чем? — Что сегодня подходящее утро. — Для чего? — Для этого, — Альвис приподнимается на цыпочки и касается губам его щеки. — Я люблю тебя, Дио. И Дио не знает, что сказать. Когда мечта сбывается так неожиданно, он не может найти ответных слов. Осталось сказать: "Я тоже". Осталось обнять ее, как обнимал несколько мгновений назад. Осталось увидеть как сияют счастьем единственные в мире глаза. Вместо этого Дио произносит: — Мы поговорим об этом, когда ты повзрослеешь. И почти готов убить себя за собственную жестокость. Только Альвис не обижается. Она смеется и смотрит так, словно все о нем знает. И о непроизнесенном "Я тоже" в том числе. И отвечает: — Хорошо, мы поговорим об этом когда ты повзрослеешь.