Пустота

Она лежит, свернувшись в клубок, пустая, застывшая. В ее голове нет ни единой мысли, в ее сердце не осталось света. Нет воспоминаний, которые приходят к умирающим, ибо она не умирает. Она не помнит своего имени, она не знает даже, существует ли все еще, и не беспокоится об этом. Здесь больше нет ни пространства, ни времени, и бездны, в которую она мечтала упасть, тоже нет. Нет ничего. Тем страннее звучит стук тонких каблуков. Кто-то идет к лежащей жрице, и с каждым шагом возвращается холод, твердость камня под щекой, ощущение собственной кожи и боль в глазах. Кто-то касается плеча, и Крисания вздрагивает, понимая — это Такхизис. Отчаяние затапливает с головой — она почти поверила, что... — Мы обе проиграли. В голосе свергнутой богини больше участия, чем печали. Она садится рядом, и Крисания невольно прижимается к этому единственному живому, материальному островку в бесконечной пустоте. Пальцы с длинными когтями перебирают шелковистые пряди волос, Такхизис думает о своем, оставшись наедине со своей жертвой и победительницей. Она думает — если бы маленькая жрица не докричалась до своего излишне справедливого бога, все было бы иначе. У нее была бы свобода выйти или остаться, свобода убить или помиловать. Она с горечью признается сама себе — она бы вышла. Она бы убила. Она не смогла бы поступить иначе. Тогда — не смогла бы. Сейчас, оставшись уже не богиней, а лишь одной из трех выживших в разрушенном мире, она хочет солгать, что поступила бы иначе. Но не позволяет себе сделать это. Глупый темный маг разрушил мир именно потому, что лгал. Если она хочет что-то исправить, лгать нельзя. Такхизис наклоняется к лежащей у нее на коленях Крисании, легко, почти неощутимо касается губами темного завитка волос на молочно-белом виске. Она точно знает, кто в этом погибшем мире не лишен сердца. Она знает единственный ключ к спасению. И у нее есть вечность, чтобы полюбить доверчиво прижавшуюся к ней жрицу.