Иногда ты снилась мне

Он взобрался на гору. Выпрямился, отряхивая ладони от земли. У обрыва спиной к нему стояла Крисания, черные волосы развивались на ветру. Он подошел ближе, остановился за ее плечом, глядя вниз, в долину. Сначала казалось, что под ними раскинулись холмы, просто зеленое пастбище, затянутое дымкой. Но ветер вскоре разогнал туман, обнажив груды мертвых тел, сваленные друг на друга. Торчали копья и мечи, каркало воронье, выклевывая мертвецам глаза. Рейстлин отвернулся. Крисания — нет. — Прости. Она не ответила, да он этого и не ждал. Это ведь его сон. Ему на макушку полилась холодная вода. Рейстлин медленно открыл глаза, облизнул губы, пытаясь напиться текущими по лицу каплями. Повел плечами — зазвенели цепи, приковывающие его к скале. Поднял голову, щурясь... Такхизис над ним улыбалась. — Продолжим? Он подавил вздох. Он умирал тысячей способов и давно перестал гадать, как она убьет его на этот раз. Рейстлин не знал, сколько прошло времени, но даже фантазия Такхизис была ограничена. С каждым разом он спал все дольше, просыпался все реже. И содрогался, понимая, что раз его разбудили, значит, она придумала что-то новое. Его распластали на камнях, растянув за руки и ноги, как морскую звезду. От его мантии давно остались лишь клочья, сейчас Такхизис мановением руки убрала и их. Улыбнулась плотоядно, осматривая распростертое перед ней тело. Рейстлину было неуютно под этим взглядом, так что он предпочел прервать ее, поинтересовавшись: — И что ты придумала на этот раз? Вытаскивать мне кишки уже не ново, заставлять меня проглатывать живую змею — тоже. Такхизис рассмеялась, наклонилась, легко провела когтями по его бокам, от чего кожа покрылась мурашками. — За столько лет ты так и не научился ценить прелюдии! Однако нет, здесь мы сразу к делу не перейдем. Между его колен соткалось миниатюрное подобие трона, на который она села. Поставила ноги Рейстлину на бедра, как на табуреточку. — Прошлая твоя смерть навела меня на некоторые мысли... Помнишь ее? Он попытался пожать плечами, не смог, и покачал головой. — Я в них уже немного путаюсь. Четвертование? Или сдирание кожи? Она поморщилась, слегка пнула его узким носком сапога. — Нет же! Удушение. Ты так весело плясал на веревочке, неужели забыл? — Это было посмертное сокращение мышц. Я при нем не присутствовал. Такхизис рассмеялась его непроницаемому тону, наступила сильнее, дождалась, пока на его лице отразится боль, передвинула ноги, так что теперь они оказались почти у него на животе, по разным сторонам от паха. — При этом «посмертном сокращении мышц», кроме всего прочего, кровь приливает к члену. У Рейстлина дернулся уголок губ, бледные щеки чуть порозовели, и Такхизис развеселилась еще больше. — Как мило! Я угадала. Ты умирал при мне в самых разных видах, но до сих пор стесняешься вставшего члена? И еще передвинула ноги, зажав его член между ними. — Ты ведь так и умер девственником, а я и забыла. Ужасное упущение! Рейстлин отвел глаза, зная, что нельзя это делать, что это станет для нее сигналом к действию. Но он, правда, вошел во Врата, ничего не узнав о плотской любви. И разговор об этом с кем угодно вызывал у него смешанные чувства — стыд и что-то еще, жаром проходящее по венам. Такхизис наступила ему на член, и это было странно. Не больно, скорее как-то томяще мучительно, но с каждым ударом сердца становилось больнее. Он чувствовал толчки крови внизу живота, чувствовал, как рывками встает член, вжатый ему в живот тяжелым сапогом. Она сняла ногу, наклонилась, провела когтями вдоль ствола, вызвав прерывистый вздох. Сжала в ладони его яички, перебрала, словно крупные четки перекатила в пальцах. Он каждую секунду ждал боли, ждал, что сейчас все это сменится очередной смертью. Но боли не было. Точнее, то, что могло бы причинить боль, — царапины, давление ноги на тело — приносило удовольствие. Такхизис улыбалась, увлеченная игрой, скользила пальцами по его животу, обводила выступающие ребра. Сжала соски, заставив Рейстлина ахнуть — настолько необычными и приятными были ощущения. Чуть потянула их, одновременно потирая ногой член, выкрутила — и секундная вспышка боли лишь оттенила удовольствие, сделала его ярче, рельефней. Рейстлин застонал, подался бедрами вверх, сильнее вжимаясь в стоящий на нем сапог... Ему показалось, что на секунду он потерял сознание, а затем увидел поднимающуюся с трона Такхизис, вытирающую о его живот забрызганную семенем ногу. Она поймала его взгляд, улыбнулась приторно нежно и вытерла сапог о его щеку. — В следующий раз проси разрешения, прежде чем кончить. Иначе — что там тебе меньше всего понравилось? Сдирание кожи? Он был в Палантасской башне, сидел за столом с книгой в руках. Крисания стояла у окна. Рейстлин спрятал горящее лицо в ладонях. Когда-то она говорила, что он сильный и чистый, корила себя за один-единственный поцелуй... Что с ней сейчас? Где она? И что бы она сказала, узнав о том, как теперь пытает его Такхизис?... — Прости... Она медленно повернулась к нему, и он замер, не смея дышать. Мелькнула дикая мысль — может, все-таки?... Ему откинули назад голову, разжали зубы, что-то запихнули в рот. Не сказать, чтобы ощущения были непривычными, но не проснуться было невозможно. — Как поспешно ты убегаешь от меня! Стоит ненадолго отлучиться, а ты уже спишь. Привык к небытию? Ответить он не мог, даже если бы захотел — в рот было вставлено стальное кольцо, открывающее его так широко, что ныла челюсть. Такхизис, занятая плетением какой-то новой иллюзии, глянула на него мельком, засмеялась. Ей в ладони упал тонкий металлический стержень, чуть загнутый с обоих концов. Рейстлин не представлял, зачем он может понадобиться, был уверен, что не хочет этого знать, и так же уверен, что скоро узнает. Железку сунули ему в рот, и Рейстлин сам запрокинул голову, расслабил горло, на случай если стержень протолкнут глубже. Это было омерзительно и бесполезно — пытаться отсрочить смерть, ведь если Такхизис решит снова убить его, то сделает это в любом случае. Но хоть он и умирал тысячу раз, к этому невозможно было привыкнуть. Невозможно было не пытаться выжить, и иногда ему казалось, что с каждой смертью он готов на все большие жертвы, только бы не умирать снова. Рейстлин старался не думать об этом. Не думать, что по чуть-чуть, по капле, но он все-таки ломается... Легкая пощечина вернула его к действительности. Погрозила пальцем Такхизис: — Не уходи от меня. Тонкая железка погрузилась в подставленное горло, вызывая спазмы, и почти тут же вышла, влажная от его слюны. Рейстлин следил за ней, не отрывая взгляд, но все равно не сразу осознал, что происходит, когда ее кончик коснулся члена и скользнул внутрь. Такхизис рассмеялась. Рейстлин не представлял, что за выражение она видит на его лице, потому что чувствовал одновременно ужас, отвращение от проникновения в максимально не предназначенное для этого место, боль, но и, как ни странно, возбуждение. Член словно ласкали изнутри, холодный металл нагрелся, погружаясь все глубже и глубже, раздвигая стенки узкого канала. Дыхание перехватило, Рейстлин закрыл глаза, пытаясь расслабиться, но так стало еще хуже. Странное ощущение будто осталось единственным во вселенной. Вот кончик стержня уже на уровне яичек, но не останавливается, опускается глубже, и наконец, упирается в стенку резко изгибающегося канала. Вздрогнул член, поднимаясь, словно поглощая оставшийся снаружи стержень. — Смотри, тебе нравится, — Такхизис потянула стержень наружу, затем протолкнула глубже, вызвав прерывистый вздох. Потянула снова, и снова, покачала из стороны в сторону, наполовину вытащила и покрутила железку, так что изогнутый кончик болезненно упирался в стенки под странным углом. Рейстлин вздрагивал, цепляясь за веревки, которыми были привязаны его руки, а когда она обхватила его член ладонью, сжала, нащупывая внутри стальной стержень, не выдержал, всхлипнул от болезненного удовольствия. Она надавила на промежность под яичками, с силой провела вдоль члена, сжала его. Второй рукой скользнула по дрожащему телу, уколола острым ногтем сосок... Рейстлин застонал и тут же почувствовал, как смыкаются кольцом ее пальцы у основания члена. — Если хочешь кончить — проси. Изо рта вытащили расширитель, Рейстлин облизнул губы, пытаясь остановить неизбежную развязку... Но Такхизис снова толкнула вглубь почти выскользнувший из него стержень, и Рейстлин невольно подался ему навстречу. Она засмеялась. — Проси! Иначе я сниму с тебя кожу прямо сейчас. Рейстлин зажмурился, борясь с собой, с собственным телом, которое кричало «да» и готово было на все, только бы получить разрядку. Внезапно прикосновения прекратились, и это оказалось мучительней, чем все, что было раньше. — Ну же. Я жду. Или мне оставить тебя так? И он сдался. — Пожалуйста... Она снова коснулась ставшего невыносимо чувствительным члена, невесомо обвела головку, нырнула внутрь... И снова отстранилась, улыбаясь. — «Пожалуйста» что? Он отвернулся, не в силах переступить через себя еще больше, и она почувствовала этот предел. Погладила его по щеке. — «Пожалуйста, позволь мне кончить». Запомнил? В следующий раз повторишь. И с силой провела вдоль члена раз, другой, сжимая его вокруг стального стержня. Рейстлин застонал, чувствуя, как накатывает жаркая волна, выталкивает наружу стержень, выплескивается толчками. Когда Такхизис ушла и исчезли веревки, он свернулся калачиком на камнях, вздрагивая. Она сказала «в следующий раз». В следующий раз он будет умолять ее? Умолять дать ему кончить? Да. Он, на самом деле, уже это сделал. Рейстлин обнял себя за плечи и разрыдался — громко, задыхаясь от всхлипов. Презирая самого себя. Он лежал на коленях у Крисании, которая нежно перебирала его волосы. Рейстлин замер под ее руками, слезы все катились и катились из глаз, оставляя мокрые следы на белом платье. Не выдержал, зажмурился, прошептал: — Прости. И вцепился зубами в ребро своей ладони, пытаясь не разрыдаться снова. Как он смеет просить ее о прощении? Как он смеет вообще видеть ее, пусть даже во сне — теперь, когда он пал так низко? Тонкие пальцы снова зарылись ему в волосы, перебирая седые пряди. Вытерли мокрые щеки. Рейстлин услышал тихий, еле слышный голос: — Ты не виноват. Рывком поднял голову... И встретился с пустым взглядом слепых глаз. Он проснулся с бешено колотящимся сердцем, задыхаясь. Вокруг было темно и пусто — Такхизис не слишком заботилась о поддержании иллюзии пространства там, где оно ей не было нужно, но раньше Рейстлин оставался скован даже в одиночестве: если не видел, то по крайней мере ощущал тяжесть кандалов на запястьях, холод камня под спиной. Сейчас он попытался встать и понял, что стоять ему не на чем. Пустота была похожа на воду, он на пробу взмахнул руками, пытаясь плыть — но вокруг не было ориентиров, по которым можно было бы судить, сдвинулся ли он с места. Впрочем, пытаться двигаться все равно было лучше, чем смиренно ждать, когда Такхизис снова обратит на него внимание. Рейстлин плыл, пока не устал, и это было странно — словно он давно забыл, как уставать. Ничего не болело, и это тоже было странно: в последнее время он просыпался только для того, чтобы испытать боль и умереть снова. И снова. И снова. Последние... Годы? Он хмыкнул. Может, и годы. Он давно потерял счет времени и не слишком беспокоился об этом. В конце концов, у него впереди была, судя по всему, вечность. Он знал, что Такхизис найдет его. Что она наверняка знает, что он проснулся и пытается куда-то плыть. Возможно, именно сейчас она смеется, глядя на его бесплодные попытки сдвинуться с места. Рейстлин остановился. Огляделся снова, пытаясь разобрать хоть что-нибудь в кромешной тьме. Бесполезно. Он даже собственную руку, поднятую перед лицом, не видел. Это было странно: обычно Бездна все-таки хоть немного подчинялась попавшим в нее — или, по крайней мере, не противоречила их представлениям о возможном. Видимо, для него просто не осталось ничего невозможного. Или... Он заставил себя успокоиться. Закрыл глаза. Коснулся век кончиками пальцев. Поболтал ногами в пустоте. Нет, его тело было в порядке. Скорее всего, в порядке, проверка ощупыванием ничего на самом деле не гарантировала. Он не мог даже убедиться, что не ослеп, пока находился здесь — где бы ни было это «здесь». Рейстлин заставил себя двигаться дальше. Постепенно темнота начала расступаться, и это было подобно глотку воды в пустыне. Рейстлин улыбнулся, с наслаждением моргая, любуясь разницей между слабым серым светом и темнотой под веками. В какой-то момент под ногами появился песок, и Рейстлин не удержался, сел, слишком уставший, чтобы продолжать путь. Песок был прохладным, сухим и колючим, и эти ощущения казались ужасно сильными после того, как некоторое время его кожа не ощущала совершенно ничего. Он оперся о землю руками, песчинки забились под ногти, причиняя странное неудобство. Некоторое время он методично вычищал их, затем словно очнулся от транса. Встал, пошатываясь. Сделал шаг, другой, заново привыкая к весу своего тела. Вспоминая, как ходить — ему уже очень давно не нужно было это знание, и теперь он шел медленно, сознательно перенося точку опоры с одной ноги на другую. Наконец, тело вспомнило, что от него требуется, Рейстлин смог отвлечься на то, что окружало его... И остановился. Перед ним были Врата. Он пришел к Вратам. Все верно, Бездна все же отвечает устремлениям своих жертв, а единственным настоящим желанием Рейстлина было сбежать, но... Он стоял перед Вратами и знал, что нужно лишь несколько слов. Он помнил их до сих пор, прекрасно помнил. Один шаг, одно прикосновение — и он окажется там, снаружи, где Такхизис его... Достанет. Потому что одно дело захлопнуть Врата изнутри и другое — запирать снаружи, когда в них будет ломиться рассерженная богиня. Он шагнул ближе, коснулся пальцами каменной арки, прижался к ней горячим лбом. Свобода была так близко... Так невозможно далеко. Он отвернулся. Сказал в пустоту раздраженно: — Какая примитивная ловушка. И что я должен был сделать, распахнуть их для тебя? Изнутри это невозможно сделать, ты знаешь. Из тени вышла Такхизис, тоже не желая продолжить неудавшийся спектакль. — Это я не могу их открыть. Как жаль, я ожидала, что маг, даже такой жалкий как ты сейчас, справится с этой простой задачей. Хотя бы ради спасения своей шкуры от вечных мук. — Если бы я хотел спастись, я бы сбежал гораздо раньше, — огрызнулся Рейстлин. Пусть это была ловушка, прогулка придала ему сил. Он мог ей сопротивляться. Все еще мог, несмотря ни на что. И когда из арки вырвались цепи, опутали руки и вздернули его вверх, подняв в воздух, он улыбался. Все эти смерти, все эти муки он выбрал для себя сам. Выбрал между ними и гибелью мира, и если бы пришлось выбирать повторно — сделал бы то же самое. Потому что умирать нужно в одиночестве. Зная, что умираешь ради чего-то большего, чем ты сам. Ради кого-то важного. За спиной свистнул кнут, ожег кожу, развернул висящее в воздухе тело. Рейстлин смотрел сверху на Такхизис, на то, как она замахивается снова, как кнут летит к нему. Выгнулся, когда через грудь протянулся кровоточащий след от удара. Она била яростно, вымещая на нем разочарование от неудачи. Он прокусил губу до крови и все равно улыбался. Удары постепенно перестали ощущаться, боль стала морем, в котором он плыл, а свист кнута — пенным гребнем на очередной волне. Образ перед глазами размывался, вот уже мелькнула знакомая белая одежда, колонны храма. Глуше стал звук ударов и собственный хрип, проступил тихий нежный голос: — Он давно искупил свою вину, пожалуйста... И затих вместе с пульсирующей болью. Цепи на руках порвались, как гнилые веревки, Рейстлин упал на песок, поднял голову, не понимая, почему все еще жив... За спиной Такхизис стоял седобородый старик, сжимая в руке пойманный кончик кнута. Из-под старой широкополой шляпы сверкнули серые глаза. — Встань. Рейстлин встал, морщась от боли. Старик махнул рукой, и на плечи Рейстлина легла привычная мантия, прилипла к кровоточащим ранам. Он усмехнулся. — Неужели даже мою душу можно отмолить? Паладайн вдруг усмехнулся в ответ. — Ты отмолил ее сам, мальчик. Рейстлин стоял посреди храма. Крисания, склонившаяся перед алтарем, резко обернулась, услышав шорох мантии по полу. Спросила: — Кто здесь? Он сглотнул. Шагнул ближе, покачнувшись от боли в оставленных ему на память ранах. Поймал ее руку, почувствовал, с какой отчаянной надеждой она сжимает его ладонь. Крисания прошептала почти удивленно: — Ты вернулся... И отстранилась. Слепые глаза смотрели на него, Рейстлин не знал, что говорить. Разве что... — Там, в Бездне... Иногда ты снилась мне.