***
Веня не перестаёт дрожать даже в безмятежном обволакивающем тепле графского особняка, даже в согретом одеяле, принесённом расторопной Гнатой. Он молча блестит глазами в сторону рояля у тёмного окна, думая о чём-то своём. Воздух кажется тугим и плотным, и вдохнуть не выходит, и слова, столь лёгкие обычно, рассыпаются, раскатываются бусинами ожерелья по полу, не успев оформиться в связные фразы… — Граф, вы мне сыграете? — и Веня замирает настороженно, и смотрит так, словно внутри у него что-то рушится. Четыре бусины, по одной на слово, стучат по изысканному наборному паркету, пробивают тишину — и укатываются в угол. Граф мягко улыбается, чувствуя невольное облегчение. — Душа моя, я не считаю себя вправе мучить ни вас, ни инструмент теми звуками, что я способен из него извлечь. Есть множество мастеров с гораздо более достойными навыками, и… — Не ваша ли новая идеология рушит устои и отменяет титулы? Если завтра они перестанут иметь значение — какой прок сравнивать себя с более именитыми исполнителями, коль скоро мы все будем равны? Тем более… — Веня чуть сбивается с дыхания, — тем более, что я хочу слышать вас. Не множество мастеров. Вас, граф. Треск осыпающихся внутри стен становится громче. — Тогда я обещаю вам сесть за рояль, когда это равенство станет официальным. Когда мы будем праздновать победу нашей революции. — Граф, ах, граф, с каких пор вас останавливают ещё не принятые законы? Граф Набедренных медленно проводит кончиками пальцев по холодным клавишам. — Пожалуй, с тех пор, как мы начали писать их сами, — тихо произносит он. Веня выскальзывает из одеяла и поднимается, не отводя от графа золотистых своих глаз. Шаг-два-три-четыре. — Мы уже победили, — едва слышно выдыхает он и кладёт руки на клавиши по обе стороны от графа. — Мы победили сегодня. Мы и наш новый мир. С последними словами по его телу прокатывается заметная дрожь, и он договаривает: — И в этот момент играла музыка. Он нажимает на клавиши и одновременно подаётся вперёд и целует графа, тянется ближе и льнёт сильнее, и граф ловит его губы, скользит кончиками пальцев по точёному лицу и замирает оттого, что чувствует нежную кожу под ладонями, под губами, и не дышит совсем — Веня не даёт отстраниться, Веня весь вытягивается вдоль его тела, словно в последний раз, словно у него больше может не быть времени, и ни вдохнуть, ни остановиться… Остановиться. Остановиться, остановиться… Граф пытается отодвинуться хоть немного, но выходит только откинуть голову назад и понять, что путей к отступлению становится всё меньше, потому что Веня касается шеи… и граф не выдерживает — ловит его запястья, переплетает пальцы, опускает голову, чтобы не вырывался из груди воздух. Веня замирает, не понимая. Не так. Не сейчас. Пожалуйста, не сейчас. Прошу, попробуйте услышать. Граф не отпускает его. Через долгие, немыслимо долгие минуты дрогнувшие пальцы Вени едва ощутимо сдвигаются — впервые несмело, впервые неловко — поглаживая его собственные.***
Граф прижимается лбом ко лбу Вени, и ни один из них не поднимает взгляда, оглушённый шумом в ушах. Веня — натянутый, тонкий и звенящий, и пальцы его подрагивают от напряжения, а воздух выходит из лёгких сухим и горячим. — Граф… Напряжение лопается, разлетается осколками по комнате, звучит проникающим в самое сердце аккордом, когда Веня, отняв руки, одним лёгким движением встаёт с софы и отходит к окну. Там, за окном, медленно прорисовываются в воздухе бледные лучи холодного зимнего солнца. — Граф, — тихий, чуть охрипший голос Вени скользит по паркету. Он ничего больше не говорит, он лишь смотрит на графа — на Даниила — не отводя взгляда, и его руки медленно поднимаются вверх, к шее. Прозрачные острые лучи прокалывают рубашку насквозь, подсвечивая нежное кружево и тонкую фигуру. У горла руки замирают. — Вы обещаете?.. Пальцы тянут за ремешок, и когда его приходится затянуть чуть сильнее, чтобы высвободить язычок пряжки, Веня на секунду опускает ресницы. Утром нового мира он снимает свой ошейник, глядя в глаза графа — нет, Даниила. Утром нового мира граф, чувствуя, как лёгкий озноб прошивает их обоих, шагает чуть ближе. Его тихий ответ распускается клавишным аккордом в воздухе, подсвеченном солнцем. Это обещание, и ещё — это обет.