Нежно

Глаза щурятся от яркого солнца, бьющего в незашторенное окно. Ночь на подоконнике с вином, а потом с чаем. Светлая улыбается. Да какая она Светлая? Это Чужестранка придумала. И от накативших воспоминаний вчерашнего дня девушка вздрагивает. Черт! Редко, но метко. Редко ей случается делать что-то настолько правильное. Она отворачивается от окна. Чужестранка спит, обняв подушку. И она больше не чужестранка. В груди екает. Нет, не чужестранка — своя, близкая, родная. Рука тянется откинуть прядь волос, чтобы видеть ее умиротворение. Нельзя будить. Светлая помнит. Поправляет подушку, берет смартфон, листает ленту ВК, проверяет почту. А хочется отбросить гаджет, прильнуть к расслабленной девушке рядом, касаться нежной кожи, путаться в отросших волосах. Сдерживается. И так уютно. Она рядом. Заставляет себя отвернуться и сосредоточить внимание на экране телефона. Светлая никогда не любила селфи. Но вчера… Она пролистывает галерею и кусает губы. Вчера, когда она представила километры, границы, таможни между ними и поняла, что не сможет отпустить Чужестранку от себя дальше, чем на расстояние вытянутой руки, она готова была сорвать стоп-кран. Не понадобилось. Пустое пока купе, едва сдерживаемые обеими слезы, рваное дыхание и дрожащие руки. Гнетущее молчание. Глаза в глаза. И кажется, что они слышали мысли друг друга, потому что одновременно просто кивнули, схватили чемоданы и пошли на выход из вагона, чудом расходясь с потоком встречных пассажиров. И уже на перроне отпустило, улыбнулись. Первое совместное селфи: они смеются сквозь слезы на фоне зеленого вагона. Следующее у здания вокзала, потом у фонтана, в такси, снова дома, лежа на диване голова к голове. И ночью на подоконнике: на оконном стекле переплетенные пальцы рук. Чужестранка отворачивается, все также обнимая подушку. Одеяло сползает. «К черту! Пусть убивает, — думает Светлая и придвигается к спящей. — Только нежно…» Тихонько хихикает и трется носом о голое плечо. Никакой реакции. Едва касается губами теплой кожи. Прислушивается. Тишина. Немного обидно. Но Светлая не сдается. Поправляет волосы Чужестранки, открывая шею. Стыд куда-то пропал еще ночью накануне ее отъезда. Утыкается в изгиб между шеей и плечом, жмурится. Вдыхает ее аромат, дышит им. Знает, что больше ее не отпустит, но боится, что она сама уйдет, поэтому торопится запомнить, впитать, надышаться. Сердце заходится, и от этого неприятно щекотно в груди. Прогоняет дурные мысли: такого не может быть. И целует линию роста волос у уха. Чужестранка морщится и что-то бубнит. Светлая улыбается и ведет подушечками пальцев по линии позвоночника. Она больше не спешит, любуется, рассматривает, изучает. Это позавчера все случилось мучительно сумбурно, на надломе и надрыве, обреченно. Ладонь ложится на талию и медленно поглаживает, дразнит, упирается в край одеяла. Чувствует, как тело под ней немного напрягается. Светлая останавливает свои движения и просто греет рукой поясницу девушки. А в голове все крутится минувшая ночь: разговоры, слезы, смех, молчание, объятия — необузданные, скопившиеся за долгое время эмоции снова пытались найти выход в физическом воплощении. И тогда губы несмело коснулись губ, руки торопливо стягивали чужую одежду. Матрас прогнулся под весом двух сплетенных тел и ни разу не скрипнул, пока сон не ослабил объятий. Спешить действительно некуда, но ждать не позволяет переполняющая нежность. Ладонь скользит под одеяло. Чужестранка вздрагивает. Светлая прикусывает губу, ждет. Наконец Чужестранка поворачивает к ней голову. Не давая той опомниться, наплевав на несвежее утреннее дыхание, Светлая наклоняется к девушке и целует ее сухие спросонья губы. — Я убью тебя, — шепчет Чужестранка и отвечает на поцелуй. — Только нежно, — смеется Светлая. — Обещаю.