1 Блюдо. Воспоминания
Стояла засушливая жара, не менее чем в пятьдесят градусов по Цельсию. Воздух, казалось, сверкал от раскаленности. И везде пески-пески-пески, куда ни глянь, во все стороны расстилались бесконечные песчаные барханы. Я шла по пустыне, солнце нещадно палило, а сзади уже не летел, а упрямо шёл Тис, он жутко устал, но все равно передвигал лапами, не желая меня оставлять одну в этой Гурманской Пустыне. Пить не хотелось, а все благодаря тому, что я заранее запаслась редким водяным цветком — водолилией. Стоила она дорого, но хватало только одного бутона, чтобы поддержать целые сутки водный баланс в организме и даже при самой засушливой температуре вода оставалась внутри организма, а не испарялась из него. И что самое примечательное — это растение подходило как людям, так и животным. Правда стоило рассчитать массу тела, и если мне хватило только одного, то Аметист съел сразу шесть бутонов, но для него мне было ничего не жалко и уж тем более денег. Жаль, что тогда — семнадцать с половиной лет тому назад у меня не было этой водолилии, но тогда у меня даже лишней крошки еды не было не то, что такого редкого и дорогого цветка. Хотя у меня и сейчас не было бы ничего, если бы я пустила все на самотек…***
Я рано начала осознавать себя, точнее мне с ранних лет стали сниться странные, не забывающиеся, необъяснимые сны. Мне было три, когда я увидела свой первый необычный сон, в нем у меня была большая семья — мама, папа, два брата и младшая сестра, а еще бесчисленное число теть, дядь, бабушек и дедушек, мы праздновали мое восемнадцатилетние! Однако стоило мне только открыть глаза и все исчезало, улыбка, пришедшая из снов — испарялась, и я снова проваливалась в жестокую реальность. В комнате на месте ложа моем младшей сестры стояло с десяток двухэтажных кроватей, где спали совершенно чужие мне дети. Я не знала этих детей, а они не знали меня. Мы жили все вместе, но им не было дела до меня, как и мне до них. Мы все ели какие-то отбросы, которые надсмотрщики называли едой, но я знала, что где-то есть вкусная еда, от одного запаха, которого текли слюни, а не рвотные позывы. Мы вместе работали на полях, и не было различий между двухлетками и уже взрослыми подростками. Единственным лучом во всем моей тогдашней жизни оставались сны, такие яркие, такие реальные, что я не могла остановить слез каждое утро, когда надо было вставать. В этих снах я росла и училась, там я была взрослой и умудренной и эти знания медленно, но верно проникали в меня, делая меня куда опытней и старше, не внешне — внутренне. Я не смогла так долго мучиться, и уже когда мне было пять с половиной (точнее я так примерно считала, не зная точной даты своего рождения) — я сбежала. Мне был неизвестен мир, да что там, нас не учили даже говорить, не то, что писать или, упаси Бог Гурманов, географии. Насколько был глуп мой поступок, я поняла только сейчас по прошествии стольких лет, но я не сожалею. Ведь, если бы осталась там, я бы не отличалась сильно от предположительно разумного животного, даже несмотря на свой ум и опыт, приобретенный из «снов», не стала бы поваром, входящим в десяток лучших в мире, и самое главное, не обрела бы бабушку и не встретила столько невероятных людей. Но всё по порядку… Сбежав из приюта — что это был именно приют, а не тюрьма или еще что-то, я узнала только спустя семнадцать лет, после своего побега — долго скиталась. У меня не было ни еды, ни воды, а из одежды был только серый застиранный балахон, который годился разве что в тряпки, да и достался он мне от недавно умершего ребенка, что было частым явлением в том месте, на ступнях же разношенные не одним десятком ног сандалии. Где я? Этот вопрос я себе не задавала, так как из всех мест знала только здание приюта и обширные, казавшиеся бесконечными гектары вспаханной и не тронутой земли. Я долго шла и видела, что люди жили не лучше, а иногда и хуже. У нас в приюте хоть какая-то еда была и крыша над головой, чтобы не промокнуть в дождливые дни. Нас не били, разве что редко и по делу — лентяев никто не любил. Я видела только нищету и разгром, целые кварталы ужаса и насилия, грудных детей на руках грязных женщин с протянутой рукой, оборвышей и воров. Меня, как и сотню других беспризорников на улицах могли без дела пнуть или ударить, обокрасть, забрать последнюю крошку еды или каплю чистой воды, и только потому, что они были старше или сильнее, потому что имели на это право! В этой своей жизни я видела только АД на земле, и тем больнее было видеть свой очередной счастливый «сон», ведь я знала, что так не должно быть, что это не нормально! Я сходила с ума и мне все сложнее было распознать, где реальность, а где только сон. Мне справедливо хотелось, чтобы сном остался весь ужас реальной жизни, но я открывала глаза и реальность погребала меня под собой. Опять бежала, за мной никто не гнался, но я хотела убежать как можно дальше. Не имело значение от кого или чего я бежала, мне просто хотелось спрятаться от всех — от голода, холода, жажды и страха, что меня могут снова избить только потому, что им не понравилась моя старая потрепанная одежда. Бежала от низких, просевших домов и полуразрушенных высоток. От грязных потоков воды, текущих по улицам. От чумазых, худых и вечно голодных детей-оборванцев. От нищеты, которая накрывала, казалось, весь мир. От людей, которые больше походили на диких, голодных зверей. Мне было страшно… Настолько страшно, что не обращала внимания на боль в слабых мышцах, на голод, который кислотой разъедал желудок, на жажду, которая сушила горло и не давала сделать ни единого вздоха. Плевать было и на то, что мои сандалии окончательно порвались, и теперь я в кровь сбивала ноги об острый песок пустыни, оставляя за собой алый след, который, непременно, привлек бы голодных зверей. Не знаю, где я очутилась, но вокруг на многие сотни метров не было, ни росточка, ни травинки, и людей тоже не было. Была лишь бесконечная пустыня, на которой контрастом смотрелись маленькие следы с редкими алыми каплями. Я упала на раскаленный песок, не в силах больше бежать. Солнце нещадно палило, заставляя кружиться голову и усиливая жажду, зато голод под яркими лучами отступил. Не было больше ни сил, ни желания куда-то идти. Я убежала, от всего и всех. Трудно ответить, сколько прошло времени, прежде чем я очнулась. Помню только черное небо и миллиарды звезд на нем. Это казалось чем-то завораживающе-прекрасным, это напомнило мне мои сны, это было далеким и недостижимым, но почему-то мне казалось, что там, во снах, небо было ближе, доступней, совсем близким… Как загипнотизированная я протянула к звездам ладонь и сжала в кулак, мысленно ловя звезду и потянула на себя. То, что произошло дальше, иначе как чудом, волшебством, магией, я назвать не смогла бы. Та сияющая крошка на ночном покрывале, которую я сжала в руке и тянула на себя — сорвалась и полетела вниз. Не сразу смахнула заторможенность, но когда у меня это получилось, я быстро загадала желание. Моля всех богов, которых только знала, чтобы у меня появились те, кого я могла бы без раздумьев назвать семьей. Я полежала еще немного на остывшем за ночь песке, хотелось есть и пить. Собрав все оставшиеся силы, я встала на подрагивающие ноги и зашипела от боли. Ступни болели до слез, от малейшего прикосновения ими к песку. Маленькие камушки въедались в окровавленные ноги, и я не могла сдержать стонов и слез. Оторвав приличные куски от платья, я обвязала ими ступни и отправилась в путь. Пересиливая себя и свою боль, я медленно шла, шаг за шагом, преодолевая метры, которые с неохотой превращались в километры. Скоро на горизонте стало появляться солнце, оно слепило глаза и обещало напечь голову. Так день за днем, я преодолевала расстояние. Однажды мне повезло и я зацепила край пустыни жареного арахиса, в которой был небольшой оазис с колодцем из грязной воды. Мне не приходилось выбирать, лучше понадеяться на удачу и выпить воды, чем умереть от жажды. Я жадно пила мутную воду, чуть ли не захлебываясь ею. Про орехи я тоже не забыла и наелась ими до отвала, а потом еще сильнее оборвав жалкие ошметки своей одежды, сделала что-то на подобии мешочка, собрав в него как можно больше арахиса. Я хотела набрать воды, но тары у меня не было, а ведро, которым я зачерпывала из колодца, было привязано железной цепью. Вздохнув с сожалением, побрела дальше. Мне показалось, что я уже разучилась чувствовать боль, ведь как сильно я бы не стесывала ноги, как бы много из меня не вытекло крови — я уже ничего не чувствовала. Был только страх, что кровь может привлечь пустынных червей, про которых вечерами шептались более старшие дети из того места, откуда я сбежала. Я потратила почти неделю, чтобы уставшей и полуживой выбраться из пустыни к небольшим зарослям зелени, к крохотному ручью. Я уже больше суток не держала во рту и капли. С первого раза, как я наткнулась на колодец, мне повезло еще два раза, и в обоих случаях я так и не нашла ёмкость, в которую можно было бы налить воды. Что же говорить про необычные съедобные пустыни, так я больше не встретила ни одной, а скудных запасов орехов хватило только на четыре дня очень экономного поедания, и вот я уже как три дня и крошки не ела. К сожалению, еды и здесь было в обрез, только маленький, почти крохотный печеньевый цветок, который я медленно, растягивая удовольствие, съела. И опять потянулись дни пути, еда и вода попадались редко, но я не жаловалась. Сны стали редкими и очень желанными гостями, как подарки на Новый Год, ведь только в них я могла ненадолго забыться, обманываясь несуществующей реальностью. В тех снах, у меня были родители и братья с сестрой, там меня любили, даже, несмотря на то, что я была не единственным ребенком в семье. Там мне дарили подарки, там я всегда была сытой. Там у меня было все! Вынырнула я из очередного сна или же бреда из-за того, что кто-то громко скулил. Мне было страшно, я не ощущала себе героем, готовым броситься каждому на выручку. Я была и буду трусихой, но и стоять на одном месте… Тихо прокралась сквозь редкие кустарники и с затаенным страхом раздвинула их в сторону. На поляне никого не было, но вот скулеж все продолжался. И только присмотревшись повнимательней, я увидела небольшой темно-фиолетовый комочек чего-то живого. Медленно, постоянно замирая, подобралась к этому чему-то и присмотрелась. В густой траве лежал небольшой котенок пантеры фиолетовой раскраски с частыми более светлыми пятнами. Но помимо необычной расцветки у этого животного еще имелись большие перьевые крылья и длинный пушистый птичий хвост. Я растерянно смотрела на животное, он так же растерянно смотрел на меня, даже перестал скулить и воззрился на меня удивительно чистыми, голубыми глазами. Так бы мы и пялились друг на друга, если бы я не заметила, что под животным расползалась лужа крови. Не знаю, что послужило причиной моим действиям — может жалость, или же еще что-то — но я подняла тяжелую для моего состояния тушу животного и поволокла его к ручью, чтобы промыть раны и, по возможности, помочь зверьку. Как могла, я промыла раны и перевязала тряпкой, что раньше служила мешком для арахиса, а еще ранее моей одеждой. Животное затихло, и только смотрело на меня жалостливым взглядом. Не знаю, что повлияло, то ли промывание ран водой и перевязка или, а может, помогла собственная регенерация, но уже через день пантеорел (так я его мысленно окрестила про себя) бегал, как ни в чем не бывало. На этом я посчитала свой долг выполненным и пошла дольше. Мне хотелось взять с собой этого странного зверя, но понимала, что он со мной не выживет, я и сама была не уверена, что смогу остаться живой, что уж говорить о коте. Но он меня не понял или не пожелал понять, поэтому упрямо продолжал следовать за мной. — Не ходи, зачем я тебе?! Лучше иди к маме! — пыталась я отогнать от себя необычного зверя. Я пыталась прогнать или игнорировать животное, но он все равно шел за мной. Мне пришлось смириться, больше я не делала попыток прогнать. Путь продолжался, но теперь я преодолевала эту дорогу не одна, а вместе с Аметистом — так я назвала своего первого друга. Дорога шла дальше, Тис быстро рос, еды было не много, то нам хватало, точнее Аметист ловил добычу и приволакивал ко мне небольшие куски от туши, чтобы я могла себе их приготовить. Иногда я оправлялась на охоту вместе с пантеорелом, и могла наблюдать за точными и вымеренными движениями своего друга. Это было невероятно красиво и смертоносно. Темно-фиолетовая шерсть лоснилась под золотым солнцем. Большие орлиные перья трепетали на ветру, когда «кот» срывался резко вниз и перегрызал острыми клыками шею своей добычи. А я все время охоты сидела в «засаде», затаив дыхание от восхищения и восторга. В таком темпе прошел еще месяц, я уже не голодала и жажды не испытывала — не знаю, но каким-то образом я стала чувствовать, где можно найти воду или еду, какой кусочек более вкусный, и как лучше приготовить, чтобы получить более насыщенный вкус. Тис тоже не отставал от меня и где-то раздобыл мне более-менее новую одежду и нашел удивительно красивую куклу, хоть она и была старой и потрепанной временем, но для меня она казалась самой прекрасной в мире игрушкой. И плевать, что внутри я была уже далеко не ребенком. Все было хорошо, пока не настало тот день. Я заболела… Я не имела ни малейшего понятия, что послужило причиной болезни или же, что это была за болезнь. Просто одним утром я не смогла встать со своеобразного лежака, грудь сжималась в болезненном спазме, сил не было не то, что встать, лишний глоток воздуха мне давался с трудом. Аметист взволнованно бегал вокруг меня, вылизывал лицо шершавым языком и тоскливо скулил. Все чаще и дольше я пребывала в полузабытье, есть я не могла, только и оставалось, что пить воду, когда приходила в сознание и находила в себе силы чуть пошевелиться и попить. А потом болезнь стала медленно отступать. Когда в очередной раз ко мне вернулось сознание, я лежала не в оборудованной мною пещере посреди леса, а в небольшой, но уютной комнатке. Чуть погодя я увидела, что возле низкого столика стояла старушка. Пожилой женщине на вид было около пятидесяти. Она была низкого роста, немногим выше меня, лицо все испещрено глубокими морщинами, чуть прикрытые глаза имели поблекший голубоватый цвет. Темно-русые волосы были собраны в пучок на затылке. И одета она была в какой-то неяркий сарафан с повязанным поверх фартуком. — Ты очнулась? — заметила старушка, поворачиваясь в мою сторону. — Сейчас я дам тебе поесть. — Где я? Где Тис? — встрепенулась тогда я. — Тис? Это пантеорел? — переспросила женщина. — Да, — кивнула я, отчего голова сразу закружилась. — Тебе лучше не шевелиться, — строго сказала она, нахмурив тонкие брови. — И за питомца можешь не волноваться, он во дворе. Тебе, кстати, очень с ним повезло, если бы не он, мы бы сейчас не разговаривали. Да и ты бы долго не прожила. — Разве со мной было что-то серьёзное? — сиплым и слабым голосом, на гране шепота, спросила я. — Серьёзное, — вторила она, — гурманская лихорадка, если вовремя не оказать помощь, человек за неделю сгорает. А судя по твоему состоянию, ты уже несколько дней пребывала в бессознательном состоянии. Ещё хотя бы день и было бы поздно. — Извините, — тихо отозвалась я. — Ты не виновата, малышка. Я ведь не глупая и по твоему состоянию, могу сказать, что твоя жизнь была не из лёгких. — Я… я… — я не знала, что мне ответить на это, не могла подобрать нужные слова. — Не оправдывайся, я все понимаю, а сейчас поешь и ложись спать. Старушка подошла ко мне и помогла удобней сесть, подложив под спину подушки. На колени поверх одеяла поставила поднос с дымящейся тарелкой супа и маленьким блюдцем, на котором лежал небольшой, почти крохотный кусочек пирога. Я нерешительно сжала пальцами ложку и зачерпнула немного мясного бульона. Ещё более нерешительно я поднесла к губам немного супа и замерла, не решаясь сделать первый глоток, но потом все же собралась с духом и проглотила. По языку и дальше по горлу в желудок прокатилась согревающее тепло. Даже зажмурилась от удовольствия, я ещё никогда не ела чего-то настолько вкусного, разве что во снах. Быстрыми движениями столового прибора, я выхлебала невероятно вкусный бульон и медленно потянулась за кусочком пирога. Я взяла его в руку и все не решалась сделать первый укус. С одной стороны я уже наелась, но с другой… этот божественный сладковатый аромат свежей выпечки и яблок с клубникой и корицей, так и манил, так и требовал сделать хоть один маленький укус. И я попробовала, зажмурившись от ощущения, как моё тело быстро стало наполняться силой и энергией. Захотелось куда-то бежать, что-то делать. Но больше всего меня поразил вкус пирога, к кислинке яблок была прибавлена сладость спелой клубники. А мягкое воздушное тесто заставляло кружиться голову от наслаждения. — Как вкусно! — я не смогла сдержать крик наслаждения. — Я рада, что тебе понравилось, — улыбнулась женщина. — Кстати, я же не представилась, я Сатокаши (2) Чихэру (1), а как тебя зовут? — У меня нет имени, — понурив голову, ответила я. — Ох, прости, дорогая, я не хотела тебя расстроить… — она замолкла, а комната погрузилась в неловкую тишину. — Если хочешь, я могу дать тебя имя, но, наверное, у тебя уже есть какое-то на примете. — Нет, пожалуйста… можете вы меня назвать, — чуть запинаясь, произнесла я. — Знаешь, я всегда мечтала, чтобы у меня была внучка, но мой сын умер, так и не успев жениться и обзавестись детьми, — грустная полуулыбка коснулась губ женщины. — Я всегда хотела, чтобы у меня была внучка и чтобы я смогла ей передать все свои знания и умения, но я уже стара, сын мертв, и внуков уже не появится, а наши семейные знания канут во время. Как тебе Сатокаши Морико (3)? — без пауз и переходов спросила женщина. — Красиво. А что оно обозначает? — Сатокаши обозначает — сладости, а Мориноко — это ребенок леса. — Может, мой вопрос покажется бестактным, но чем вы занимаетесь? — Я повар… — взгляд женщины потеплел, стоило ей только озвучить свою профессию. — Повар? Именно в тот момент я поняла, чем хочу заниматься всю свою жизнь…__________________________
Чихэру (1) — одна тысяча весен Сатокаши (2) — сладости Морико (Мори, Рико) (3) — ребенок леса.