Исповедь

Шаги Сильвестра гремели и перекатывались, дробно отскакивая от каменного пола и стен. А ведь он был обут в мягкие бархатные туфли, а не в сапоги. Кардинал иногда задумывался, специально ли это сделано, чтобы можно было услышать сбежавшего заключённого или столь интересный акустический эффект был просто побочным явлением, возникшим при строительстве тюрьмы. Эти мысли возникали у него каждый раз при посещении данного неуютного и не очень уж гостеприимного заведения. Государство жило своей жизнью, но стоило ослабить контроль, отвести взгляд от пульсирующих узлов системы, как всё рушилось и складывалось, словно неумело построенный карточный домик. И, для того, чтобы каждое такое падение было не столь заметным, нужен был цемент, которым был порядок. А достичь порядка без принуждения, к сожалению, нельзя. Дорака это расстраивало – будь его воля, всё решалось бы словом Создателя и как бы славно тогда получилось. Но нет. Создатель не спешит наставлять и карать своих неразумных детей, а это значит, что этим надо заняться Сильвестру. И Багерлее с его мастерами будут лучшими помощниками. Правда, сегодня они не понадобятся. Квентин рассеянно улыбнулся – он уже не молод и видел очень многое, и одно он уяснил твёрдо, всё необходимо держать под своим контролем, ни на миг не ослабляя неусыпного внимания. Ничто и никогда не решается само собой, только непосредственное влияние может решить проблемы. Как приятно иногда ошибаться. Если честно, от Окделла он ждал одних проблем. Человек Чести, наследник почти святого Эгмонта, Повелитель Скал да ещё и хозяин гигантской провинции, которая дышит на ладан. Картинка получалась нерадостной, и мальчика следовало отослать обратно домой – жил бы тихой жизнью, читая книжки и занимаясь хозяйством. Его сёстры вышли бы замуж за правильных людей, а сам он мог… погибнуть. Случайно конечно, ведь на всё воля Создателя и вмешиваться простому человеку в провидение нельзя. Но обязательно вовремя не стало бы Ричарда герцога Окделла. Как славно всё складывалось и только вмешательство Алвы разрушило такую простую и хорошую линию. Но как выяснилось, это даже к лучшему… Стражник остановился перед дверью камеры и вопросительно посмотрел на Сильвестра. - Откройте и можете быть свободны. - А вдруг заключённый… - у стражника широкое простое лицо всё в веснушках. Добрый и хороший парень, даже не подозревающий о том, что творится в закулисьях политики. У него всё так просто – есть заключённые, они плохие, потому что сидят в тюрьме. И за ними надо смотреть, а ещё надо заботиться о посетителях – они-то хорошие. Квентин не спрашивал, как зовут его провожатого, но вполне возможно, что тоже каким-нибудь честным и хорошим именем, например Жак или Уилл. И у него, наверняка, есть девушка – прачка или швея, а может быть булочница, с простым, но милым в своей молодости лицом, с крепкими руками и широкими бёдрами. Дорак тряхнул головой, отгоняя досужие фантазии. Он давно уже заметил в себе особенность додумывать жизнь окружающих людей, наполняя её особым смыслом и значением. Ведь что мешает этому же стражнику быть извергом, мучающим беспомощных заключённых? Не стоит думать об этом, слишком богатое воображение только мешает правильно мыслить, а он уже не мечтатель-послушник, наказанный чтением молитв и от скуки придумывающий несуществующие моменты в биографии святых. Моменты, к слову, были таковы, что святым не подобали, но разве можно остановить юнца, истомлённого целибатом? - Не стоит. Герцог Окделл не будет агрессивен, я вас уверяю, - Квентин наконец-то смог вырваться из своих же мыслей. С годами привычка всё обдумывать становится всё сильней, приобретая совсем уж нездоровую форму, но деваться некуда – время неумолимо и, вполне логично, что оно напоминает о себе не только немощью тела, но и ослабеванием разума. Дверь со скрипом отворилась и Сильвестр вошёл в камеру. Или комнату, тут как поглядеть. Кардинал умел быть благодарным и велел коменданту выделить знатному заключённому камеру повышенного комфорта, так что отличить камеру в Багерлее от хорошей комнаты в гостинице было очень непросто. Разве что всегда закрытая дверь и решётки на окнах… - Ваше Высокопреосвященство, - юноша встал из-за стола, вежливо поклонившись вошедшему. Как дворянин мог поклониться дворянину, но вовсе не как священнику. Хотя мальчик, верно, эсператист, что ж, тогда это даже вполне вежливый приём. - Я пришёл принять вашу исповедь, герцог, завтра вас казнят. Окделл пожимает плечами с деланным равнодушием, но вот губа предательски закушена. Не умеет он сдерживать себя, со временем что-нибудь и вышло, но вот как раз времени у него и нет. - Я отказался от священника, я говорил коменданту. Это правда, Сильвестру об этом докладывали, чем весьма сильно удивили – Повелитель Скал мог требовать, чтобы его посетил король, а исповедь принял кардинал, но он от всего отказался, даже, насколько известно, не писал никаких писем, кроме завещания. Хотя, кажется, он что-то писал… - Я вам помешал? - Что? – юноша недоумённо хмурит брови, - Вы о письмах? Это моим товарищам по Лаик, я уже закончил. - Не родным? - Я, кажется, отказался от исповеди, Ваше Высокопреосвященство, - мальчик улыбается и в этом движении столько Алвы, что Дораку становится не по себе. - А если я предложу выпить шадди и просто рассказать о произошедшем, вы тоже откажетесь? - Зачем вам это? – у Окделла вспыхивают пятна румянца на бледных щеках. Ему неприятно общество кардинала, не хочется говорить или просто мальчик боится? Кто знает… - Я любопытен, у меня есть догадки, а вот правду я могу узнать только от вас, - к каждому человеку нужен свой подход, кому-то надо льстить, кого-то пугать, а вот с некоторыми, наподобие герцога Окделла, нужно быть честным. Это приятно, потому что в жизни Сильвестра и так слишком много обмана и недосказанности. Юноша неожиданно выдыхает, словно скинув с себя тяжёлый груз, и робко улыбается. - Пусть будет шадди, хотя здесь его готовят не очень. Дорак кивает и стучит в дверь камеры, отдаёт распоряжения стражнику, ждёт подноса и наблюдает краем глаза за Окделлом. Тот неторопливо запечатывает письма, подписывает конверты, но в его движениях нет суеты или ступора испуганного человека. Он не боится. Кардинал довольно улыбнулся – не раскаивается. На серебряном подносе, ну надо же, как уважает-то комендант, стоят чашки с шадди и… вазочка с каким-то вареньем. Это неожиданно. - Не знал, что нынче в Багерлее стали угощать сладким, - Сильвестр садится в кресло, держа в руках тонкостенную чашку. А Окделл был прав – даже не попробовав шадди, можно говорить, что напиток не особо хорош, запах совершенно не тот, какой должен был быть. - Это Кончита передала, - юноша тянется к варенью, даже не посмотрев на шадди. Война, орден Талигойской Розы, а теперь вот и тюрьма, но мальчишка остаётся сладкоежкой. Это настолько умиляет, что Квентин еле прячет улыбку, невольно напоминая себе, что расслабляться нельзя, как бы безобидно не выглядел это щенок, у него уже вполне себе острые клычки, омытые кровью, - Это моё любимое – абрикосовое. Его всегда мне на кухне ставят, - он запинается, вспомнив, с кем именно он говорит и сразу же стирает улыбку, словно ежан прячущий мягкое брюшко под слоем иголок. А Дорак запоздало вспоминает доклад о посетителях герцога – видеться с ним без разрешения короля было нельзя, но из дома Алвы приходила…служанка, принёсшая «дору Риккардо» это самое варенье и письмо, написанное слугами. Помнится, кардинала это удивило - варенье было осмотрено, а письмо прочитано, но не было ни отравы, ни тайнописи. Просто абрикосовое варенье и исписанный лист бумаги, на котором все домочадцы ахают, охают, переживают, но в целом одобряют и верят, что Окделл совершенно не виноват. То, что высокомерный герцог смог завоевать привязанность слуг Рокэ удивляло, но глядя на него теперь, Квентин понимал – обыкновенный мальчишка, постоянно забывающий о том, кого надо ненавидеть. Наверное, славно обращался со слугами, а все молоденькие служанки, как одна, вздыхали ночами о северном герцоге. Точно, конечно, не скажешь – соглядатаев в своём доме Рокэ не терпел, но тут догадаться несложно. - Ну и что же вы мне расскажете, юноша? - То, что я, как и прежде, считаю династию Раканов истинными правителями страны. - Смелое заявление, - Дорак вежливо улыбается, а Ричард лишь пожимает плечами. - Казнь и так завтра, вряд ли мне есть что терять. - Пожалуй, - Квентин согласно кивает и всё же решается глотнуть тюремного шадди, - Какая гадость. - Они его всегда не доваривают, не знаю почему. - Не умеют. А ещё, скорее всего, повар подворовывает зёрна. Но это не так интересно, как ваше деяние герцог. Порадуйте старика, расскажите. - Только не говорите, что вы «старый и больной человек» и обещайте не называть меня «мальчик мой», - Окделл невесело улыбнулся, - Штанцлер всё время так делал и кончилось это, как вы знаете, не очень хорошо. - Вы не в первый раз с ним встречались. Почему именно тогда? - За мной следили? – юноша гневно вскидывается, на миг загораясь гневом, но тут же успокаивается, словно на свечу вылили стакан воды, - Ах, ну, да. Конечно, следили. И сны мои известны кардиналу, как-то так. Я считал его другом семьи, не всегда правым, но другом. Он советовал, иногда слишком настойчиво, но я терпел. Штанцлер всегда говорил, что, простите уж, вы главный враг Талигойи и, значит, меня. Вот у вас есть враги? - У меня никогда не было других врагов, кроме врагов государства. И позвольте признаться мне, как приговорённый приговорённому, мне не так уж важно, как оно называется и какая династия царствует. - Вы считаете себя приговорённым? – юноша удивлённо смотрит на него, а у Дорака вышибает дух от этого взгляда. Создатель верно шутил, когда наделял герцога Окделла внешностью. Он был хорош, а со временем стал бы ещё лучше, но самым удивительным на его лице были глаза. Какие-то невнятно серые и широко распахнутые, ничего из себя оригинального не представляющие. И всё же это были глаза змеи, лжеца, закатной твари. За что мальчику, не наделённому ни большим умом, ни хладнокровием, ни даже удачей было даровано подобное наказание? Он кажется опытным обманщиком, хотя достаточно вглядеться и можно заметить, что нет никакого умысла за этим взглядом. Но захотят ли люди вглядываться? Вряд ли, сейчас люди торопятся и бегут, не желая задумываться. Это бы создало юноше множество проблем в будущем, но… Не будет у него будущего. - Я… - Сильвестр пытался поймать ускользающую мысль, надеясь, что выглядит не очень нелепо, - Я думаю, что человек, верно служивший своей стране, сродни приговорённому к смерти. Только первого судят за добродетели, а второго за прегрешенье. - А результат будет один… - Окделл слизывает варенье с ложки, задумавшись, а значит, не следя за манерами. Алва был прав – он занимательный молодой человек. Досадно, что Сильвестр осознал это только сейчас. - Так что же произошло в тот раз? – Сильвестр пытается вернуть странный разговор в нужное русло, в конце-то концов, изначально у этой беседы была цель. - Я его застрелил, - Ричард горько кривит губы, на миг показывая здоровые молодые зубы. Клычки щенка. – Он мне предложил отравить эра Рокэ. Подло и тихо. Окделлы не отравители. Вы можете думать, что угодно – бунтовщики, дикари, самодуры, нищие, дураки и эсператисты. Но никогда в роду Окделлов не было подлецов и отравителей. И я его застрелил. - Просто за предложение? - Я был взбешён, - у юноши дёрнулся уголок губ, исказив приятное лицо отвратной гримасой, впрочем, судорога тут же прошла, - Если честно я не помню, как стрелял. Просто помню дикую злость и всё. В себя я пришёл, только когда он упал на спину, задев чернильницу и она покатилась по полу. Меня привёл в себя запах чернил. Вот и всё. Кардинал досадливо выдохнул. Если бы у Окделла хватило ума убраться из дома по-тихому, а не прилюдно признаваться в убийстве… Его бы нашли, конечно, но Дорак никогда бы не стал судить человека, который одним выстрелил смог уничтожить целый клубок проблем. Солгали, подменили, может, нашли бы виноватого – какого-нибудь бандита, которого бы торжественно и показательно казнили. И всё было бы славно. И этот мальчик успел бы вырасти. К лучшему или худшему, кто знает. Но сейчас этого шанса не будет. Завтра его казнят, а в скорости его сестёр всё же выдадут за правильных людей, а мать отправят в монастырь. И никто, кроме, может быть слуг Алвы и самого кардинала, не вспомнит о сером мальчике, который не смог стать отравителем. - Что ж… Мне всё ясно. Благодарю за беседу, - Сильвестр тяжело поднимается, сердце в груди вновь тянет и болит, напоминая о своём существование, но оставаться здесь смысла нет. А юноша вдруг падает перед ним на колени. - Благословите, Ваше Высокопреосвященство. Пусть не исповедь, но благословите. Квентин запоздало понимает, насколько страшно этому мальчику умирать вот так – только познав жизнь, не успев толком ни полюбить, ни дружить, ни предать. Он же ничего не успел. - Благословляю, сын мой. Не страшись ничего ибо Создатель смотрит на тебя и Ему ведомы твои деяния и помыслы. Дверь камеры закрывается с неожиданно обречённым грохотом, словно крышка гроба. Но глядя на следующий день на Алву, победно размахивающего листами, Дорак уверен, поддельных документов, которые доказывали виновность Штанцлера во всех грехах этого мира и оправдывали Окделла, Сильвестр почти не удивлён. Он прекрасно понимает – упустить юношу было бы самой большой ошибкой в жизни Алвы. И шепчет королю короткую подсказку: «Ричард герцог Окделл - невиновен»