Боже, храни Америку!

Баки никогда не был большим поклонником музеев искусств. Он больше предпочитал музеи военной техники. Но когда Стив Роджерс умоляюще на него посмотрел и сказал, что это будет интересно, у него не осталось выбора. Поэтому они были здесь, стояли в холодном, сухом зале, смотря на, наверное, двадцать акварельных картин, висящих в ряд. И Баки было пиздецки скучно. Да, картины были прекрасны. Кто бы спорил. Но он мог только мельком смотреть на такое количество приятных, душещипательных изображений водных лилий до того, как ему становилось скучно. На самом деле белая обтягивающая футболка на Стиве была куда более интересна, чем двадцать-с-чем-то нарисованных весенних парков. Холодный воздух заставлял соски выпирать сквозь футболку… — Прекрасная картина, не правда ли, Бак? Парень вынырнул из своих мыслей, вздрогнув от раздавшегося в тихой комнате звука голоса Стива. Тишина вокруг нарушалась лишь тихой классической музыкой, игравшей на заднем фоне. Он взглянул на картину. — Да, — ответил он с натянутой улыбкой. — Она чудесна. Приятель был настолько занят картиной, что ничего не заметил. Он отошел, рассказывая о красоте стиля, уточняя какие-то подробности, но Баки потерял интерес в ту же секунду, как Роджерс открыл рот. Хотя Барнс поймал себя на мысли, что он внимательно слушает теплый, бархатный тембр его голоса, восхищенно наблюдая за его взглядом и за изгибом нижней губы, пока тот говорил. Бак кивнул, когда Стив мельком глянул на него, но, как только тот отвернулся, продолжил залипать на его ресницы, или руки, или шею… Он чувствовал себя немного неловко от того, что должным образом не заинтересован в искусстве, но тихий язвительный голос в его голове нашептывал ему, что Стив — единственное настоящее произведение искусства во всем этом чертовом здании. Баки вздохнул с облегчением, когда они перешли в следующий зал. Акварели кончились, теперь они рассматривали акриловые картины. Здесь было огромное разнообразие стилей и красок, так что парень даже восхитился парочкой картин. Они были выполнены в красных оттенках; на одной из них была изображена сильная женщина в какой-то динамической позе, наполовину одетая, а с ее шеи срывалось жемчужное ожерелье, так что бусины летели во все стороны. На заднем плане был изображен демонический силуэт. Барнсу также нравились картины с изображением силуэтов кораблей на фоне заходящего солнца. А вот от сцен сражений он был не в восторге. Дело было не в том, что Баки не любил искусство. Он любил. Любил смотреть, как Стив рисует, любил ему позировать, когда Роджерс думал, что он не видит. Он восхищался тем, как из небольших кусочков складывались шедевры. Он чувствовал то настроение, которое художники стремились передать. Дело было в том, что Баки хватало десяти секунд, чтобы насладиться картиной. Максимум пятнадцати. Стив мог смотреть на одну и ту же картину часами. Они вообще двигались по музею только потому, что Баки мягко подгонял приятеля, подталкивая локтем или попросту таща за собой, вынуждая идти от одной картины к другой, и каждый чертов раз Роджерс виновато и смущенно улыбался, вдобавок ко всему краснея. У Барнса в жизни бы не хватило терпения на то, чтобы нарисовать что-то, хотя бы отдаленно напоминающее что-нибудь из этого. Он мог сколько угодно сидеть где-нибудь, нажимая пальцем на курок, но наблюдение за целью сильно отличается от сидения перед пустым холстом в попытке заставить свое воображение работать. Но Стив мог это делать. Мог сколько угодно отрицать свои умения, говорить, что он просто увлекается этим, на крайний случай — любитель, но Баки мог поклясться, что его работы могли бы висеть в одном ряду с картинами Ван Гога или Боттичелли. Но именно это делало Стива Стивом. И Барнс любил каждую его часть. — Что ты думаешь об этом? — Роджерс указал на картину, на которой была изображена пара молодоженов, танцующих их первый вальс. Женщина смущенно прятала лицо, наклонившись к плечу мужчины, а тот светился счастьем, но выглядел напуганным. Что-то было в том, как горели его глаза… — Мне нравится, — пожал плечами Барнс. Роджерс нахмурился, отойдя на полшага. — Тебе нравится? — насмешливо спросил Стив. О, Баки знал этот тон. Если он сейчас же не уточнит, что именно ему нравится, то друг зачитает ему лекцию об этой картине. — Ну, я имею в виду, — сказал Бак, пытаясь придумать хоть что-то правдоподобное, — мне нравится свет. И настроение. Такое беззаботное. Напоминает мне наши танцы в тридцатых. Ответ удовлетворил Стива, это было понятно по ностальгическому блеску в его глазах. — Ты помнишь…? — Конечно, помню. А еще я помню, что ты не танцевал, — Барнс закатил глаза и толкнул приятеля в плечо, как бы невзначай переходя к следующей картине. Но Роджерс, конечно же, не захотел менять тему: — Просто потому, что ты успевал украсть всех девушек. — Украсть? — усмехнулся Баки. — Да. Они просто видели тебя и не замечали, что я стою рядом, — кончики ушей блондина покраснели. — Стив… — посерьезнел Барнс. — Не пытайся отрицать это, Бак, — Роджерс принялся разглядывать другую картину. — Ты же знаешь, что я никогда их не интересовал. — Потому что у них не было вкуса. — Не говори так, — мягко возразил тот, — Они интересовались тобой. — А должны были интересоваться тобой, — тихо сказал Баки. Когда друг вопросительно на него посмотрел, он отошел и притворился, что заинтересован картиной. — Но теперь-то это не проблема, да? Он мог почувствовать смущение Стива. Роджерс неловко дернул плечом. — В том, что я национальная икона, конечно, есть определенные привилегии, — усмехнулся он. — Правда? Готов поклясться, что у тебя их тонны. Скажи мне, со сколькими из них ты спал? — Баки… — Десять? Двадцать тысяч? И даже не думай, что я поверю в твой лепет про то, что ты никогда не спал ни с одной девушкой из подтанцовки. Давай же, Стиви, ты же с ними гастролировал. У вас должно было быть определенное веселье за кулисами. — Бак! — И это я еще молчу про Пегги Картер, Наташу Романофф и про твою чудную соседку, Шерон Картер. Не думай, что я не заметил. Ты должен был спать с каждой из них. — Бак! — прошипел Стив. Его голос эхом разнесся по пустой комнате. Барнс поднял руки в перчатках, - да, в двух перчатках, а не в одной, потому что так смотрелось бы еще хуже, - в примирительном жесте: — Окей, ладно. Ты не хочешь говорить об этом, — произнес он, стараясь скрыть горечь в голосе, и двинулся к следующей картине. — Мы не дома. — Раньше тебя это не останавливало. — Что это должно значить? Баки отвернулся, делая вид, что рассматривает картины в зале. — Ничего, Стив. Ладно? Ничего. Роджерс сложил руки на своей восхитительной груди. Баки помнил те времена, когда он был таким маленьким, что, если его обнять, можно коснуться своих же локтей. Столько всего произошло… Стив все ещё сердито смотрел на него. — Не знаю, что заставило тебя подумать, что обсуждение моей личной жизни — это нормально, — Роджерс говорил низким, опасно низким голосом, и от этого Баки пронзил озноб, – но, просто чтобы ты знал, я не спал ни с одной из них. Баки мельком взглянул на друга. — Ни с одной? — повторил Барнс, чувствуя, как горечь уходит, оставляя после себя странную легкость. Стив сжал челюсть. — К тому же, — продолжил он, — то же касается поцелуев. У меня ничего ни с кем не было. Баки не хотел думать, почему это так его ошеломило. Он оторвал взгляд от Стива и на выдохе произнес что-то на русском. — Что ты сказал? — Это было извинение, — вздохнул Барнс, отвернувшись к картине и сложив руки на груди. Стив молча смотрел на картину перед ним. И никто из них никак не мог разрядить обстановку. — Я буду в соседнем зале, — спешно ретировался Бак, даже не глядя, идет ли приятель за ним. Зал был полон разных картин, но еще здесь были скульптуры. Большинство из них были обнажены. Парню очень, очень хотелось их потрогать, но они были защищены стеклянными стенками или огорожены тросами, поэтому он не позволял себе этого, не желая быть вышвырнутым из музея. К тому же служащие бросали на него странные взгляды с того самого момента, как он вошел. Наверное, стоило побриться сегодня утром или надеть менее изношенное пальто. Ой, да похер. Он пришел сюда с Капитаном Америка, у него есть определенные преимущества. Он изучал статую обнаженной женщины, — скорее, изгиб груди обнаженной женщины, — когда Стив вошел. Тот ничего не сказал, только повернулся к нему спиной и принялся разглядывать первую картину, висящую на стене. Баки окончательно потерял интерес к скульптуре и украдкой посмотрел на свое личное произведение искусства. — Милая картина, да? Стив вопросительно вскинул брови, неразборчиво пробормотав: «Милая». — Да, — Баки засунул руки в карманы, соглашаясь с самим собой. — Милая. Он все еще смотрел на Роджерса, тот молчал. Джеймс вздохнул, играя пальцами в карманах толстовки. Для него до сих пор было непривычно, что он не мог чувствовать пальцы одной руки. Они двигались нормально, но ощутить их можно было, только если коснуться другой рукой. Чаще всего он об этом не думал, принимая металлическую руку как должное, но иногда это казалось нереальным. Стив перешел к следующей картине. Ждать, пока Кэп пройдет через всю галерею, — это примерно как подогревать подкормку для животных на почти сломанной горелке, а из источников тепла — только одеяла и плащи. Невыносимо. Жидкость бы текла медленно, толчками выдавливалась из бутылки, раздражая всех вокруг сладковатым запахом, пока эта блядская патока еле-еле двигалась бы. Обычно толстая струя капала бы по дюйму в минуту, постоянно напоминая всем о том, что они хотят есть, что нужно использовать другой подсластитель и что по-человечески ели они слишком давно; Стив бы терпеливо лил из бутылки, а Баки бы беспокоился о том, как тот чувствует себя в такую погоду. Но сейчас была весна, а Роджерс не болел ни разу с того момента, как ему ввели сыворотку. Он превратился в кирпичную стену здоровья. Этот идиот подвергал себя испытаниям, действуя за пределами своих возможностей, но все равно каждый блядский раз восстанавливался. Кэп ломал херову тучу костей, набивал херову тучу синяков, херову тучу раз был ранен, и было не важно, как сильно он был истощен и измотан, потому что через несколько дней он восстанавливался. Это напомнило Баки о войне. Именно тогда он понял, что всегда видел себя защитником Стива, и ноющее ощущение в животе дало ему понять, что тот больше не нуждается в защите. А еще он понял, что теперь не только он видит, чего стоит этот мелкий задохлик. Пегги видела то же, да и все остальные, которых он не знал, когда был больным и маленьким, но которые теперь смотрели на него как на солнце. Бак стал не больше, чем просто приятелем. И ему пиздец как не нравилось это ощущение. Его бесило то внимание, которое получал только его когда-то друг. Он сам привык быть самым красивым в комнате, привык получать все внимание, а теперь этот сопляк выполз из своего кокона созревшим Адонисом, и все хотели заполучить часть его себе. Хуже всего было осознать, что все это время Барнс воспринимал друга как должное. Он никогда не задумывался, почему же он оставался с ним все эти годы, но всегда в глубине души знал, что Роджерс гораздо лучше него. И теперь, когда он, наконец, показал всем то, что хранилось у него внутри, все видели Стива таким, каким Баки должен был видеть его уже давно. И ему не хотелось, чтобы они смотрели на него так. Он привык к тому, что Стив — исключительно его заноза в заднице, плохо это или хорошо. Он был чем-то вроде его драгоценности, спрятанного секрета, потому что он был единственным, кто по-настоящему знал Барнса, и Стив… Стив был охуенным парнем. Но теперь все об этом знали. У него была блядская серия комиксов, анимированные фигурки, теле- и радио-шоу, футболки с его именем. А что было у самого Баки? Призрачная история. Он даже не существовал. Сержант Барнс, или его двумерная версия, существовал на дисплее Smithsonian, который нихера не объяснял всех их отношений с этим мелким сопляком, превратившимся в мировую легенду. Зимний Солдат же существовал в засекреченных файлах, местонахождение которых знало лишь небольшое количество людей. И если бы не Стив… Баки не было бы здесь. Он был бы просто страницей в истории жизни — даже не страницей, а всего лишь абзацем, — оттененный лучами славы его лучшего друга с самого детства, Капитана, мать его, Америка. Было еще кое-что, что беспокоило Баки — многие видели в Роджерсе ходячую легенду, которой он стал. Конечно, многие из его друзей, — Наташа, Сэм и другие, — понимали, что он просто человек, но сейчас он был знаменитостью даже большей, чем в прошлые дни, и куда бы он ни отправился, легенда преследовала его, как большие неоновые буквы над головой. Иногда Баки хотел, чтобы Стив не принимал сыворотку, чтобы он остался маленьким, но вовремя понимал, насколько это эгоистично. Он бы любил сжимать парнишку в объятиях, успокаивать своим теплом дрожащие кости, защищать его от пронизывающего ветра, зарываться носом в пшеничные волосы, притворяться, что легкая дрожь в руках напротив спины друга никак не связана с желанием провести по ней рукой, коснуться бледной кожи, очертить острые края и поцеловать каждую впадинку и каждый изгиб тела, наслаждаясь его кожей, как самым лучшим лакомством. Баки изо всех сил старался выкинуть эти мысли из головы, как посоветовал пастор. Он хотел бы быть хорошим христианином, но он потерял веру много лет назад, вместе с защитной оболочкой на поле боя. Он никогда не был настолько же хорошим человеком, как Стив, и никогда не будет. Роджерс был воплощением морали. Он был той силой, которая сдерживала характер друга, маяком, который вел его домой. Он был… Он стоял у статуи с приоткрытым ртом и потемневшими зрачками и выглядел притягательно греховным, как блядский ад. Баки задержал дыхание, глядя, как Стив глазами прослеживает изгибы тела статуи. Он был удивлен. Он никогда не связывал приятеля с чем-то, что могло привлечь женщин. Но нельзя было отрицать притягательность скул или топорщащихся под футболкой сосков. Но еще больше Баки удивился, когда Стив посмотрел на статую мужчины. Его взгляд задержался на мышцах груди, пресса и бедер. — Нравится? — прошептал Баки, подходя ближе. — Это… Это прекрасно, — ответил тот, тихо вздохнув. — Да, — согласился Барнс, незаметно держа свои руки рядом с рукой Роджерса так, чтобы чувствовать тепло. Наклонился чуть ближе, понизив голос: — Что тебе нравится больше всего? Стив тяжело сглотнул. — Р… — он легко тряхнул головой. — Это просто прекрасно. Полностью, — он облизал губы. — Настолько реалистично. Баки еле сдержал стон. Голос Стива звучал хрипло. — Никогда не замечал, что у тебя пунктик насчет скульптур. — Мне просто… нравится… хорошее искусство, — Кэп покраснел. — Хорошее? — Барнс вопросительно поднял брови. — Это потрясающе. Они получили такую текстуру из мрамора? Охереть. Должно быть, это заняло у них месяцы. — Да, — Роджерс прокашлялся. — Интересно, как они поступали с моделью? — Баки провел пальцами по руке Стива. — Наверное, з-запоминали, — судорожно дыша, произнес Роджерс. — Хмм, — задумался Барнс. — Я был бы не против запомнить такое тело, — он стрельнул глазами в сторону торса. — Какое именно? Ее? — тихо рассмеялся Кэп. Баки игриво поднял брови, приблизился на полшага и пробежал пальцами от груди Стива до середины пресса, коснулся пояса джинсов и отдернул руку. — Да, — произнес он, имея в виду совсем другое. Веки стоящего рядом парня дрогнули, и он встретился взглядом с Баки. — Уверен, это красиво, — улыбнулся он. — Конечно, — Кэп изучал лицо приятеля. Баки наклонился немного ниже, а потом резко отпрянул. – Я бы и его запомнил, – он буднично пожал плечами и перешел на другую сторону от экспонатов. – Баки… – Стив выглядел так, будто его только что ударила молния. Барнс изо всех сил старался игнорировать его, рассматривая скульптуры. Они не были настолько привлекательными, но он умело притворялся. – Что? Я просто одобряю мужскую красоту. – Да, – запнулся Стив, перебирая пальцами, – точно. – Да ладно тебе. Как будто ты, глядя на парней, никогда не понимал, что некоторые красивы. Все мы это делали, Стиви. Это не делает нас педиками, – Баки врал сквозь зубы. Стив засунул руки в идеально сидящие джинсы. О, черт, слишком идеально. – Баки? - Что? – Барнс старался смотреть на него как можно более незаинтересованно. – Понимаешь, быть геем теперь… – Роджерс смотрел в пол, кусая соблазнительно пухлую нижнюю губу. – Теперь это не плохо, Бак. – Что ты имеешь в виду? – напрягся тот. Стив вздохнул, краснея, переступил с ноги на ногу. – Ну… Было много движений, борющихся за гражданские права. И если ты заинтересован в своем поле – это не осуждается. Это не плохо. Баки расхохотался: – Что, блять? Это нормально? Просто потому, что мы пропустили несколько лет, однополая любовь вдруг стала нормальной? Стив резко поднял голову, заглядывая Баки в глаза. Барнс буквально видел, как внутри него крутятся шестеренки. – Ты… - начал Роджерс, но оборвал фразу на полуслове, засовывая руки глубже в карманы. – Ты имеешь что-то против геев? – Не-а. Когда встречаешься лицом к лицу со смертью, становится неважно, как кто-то получает удовольствие. Повисла пауза, но затем Стив прошептал: – То есть… Ты был бы не против, если бы я оказался геем? Это бы ничего не изменило? – Что? - Баки мог слышать, как его сердце пропустило удар, а потом и вовсе вдребезги разбилось. Друг застенчиво улыбался, покраснев, и смотрел в пол. Его брови были сведены на переносице. – Стиви, это не мое дело, люби кого хочешь. Роджерс посмотрел ему в глаза. В воздухе висело напряжение, недосказанность и… Ох. – Правда? – Абсолютно, – глухо ответил Баки. – И ты не против, что у меня есть чувства к кому-то? – Стив отвернулся, потирая шею рукой. – Конечно же, нет! – выпалил Барнс, понимая, что имел в виду совсем не это. Его улыбка была натянутой. Роджерс отошел назад на полшага, разглядывая его лицо. – Тебя это напрягает, – севшим голосом произнес Стив. – Нет, нет, – Бак поднял руки, сдаваясь. – Я просто этого не ожидал. Я привыкну, дай мне время. – Ох, - Роджерс заметно расслабился. Он странно улыбнулся Баки и протянул руку: – Друзья? – Друзья, – сглотнул тот. Он пожал большую теплую руку живой рукой, радуясь, что он в перчатках. Прикосновение длилось слишком долго. Их взгляды встретились. – И как давно ты узнал? – Баки отвел взгляд и отдернул руку. – С тысяча девятьсот тридцать седьмого. Парень фыркнул: – Почему именно с этого года? – он чувствовал взгляд Стива на себе, но когда обернулся – тот уже смотрел на картину. – Потому что именно тогда понял, что эти чувства значат. – Никто никогда не рассказывал тебе про тычинки и пестики? Стив закатил глаза: – Нет, просто никто не говорил про тычинки и тычинки. – Поэтому ты никогда не спал с девушками из хора? – Нет. Я испытывал чувства к девушкам, но и к мужчинам – тоже. – Это тот, кого я знаю? Стив замолчал. Было видно, что ему хочется о многом сказать, но он сдерживался. – Я ни с кем не встречался, если ты об этом. – Да. Но это не значит, что ты не был влюблен, Стиви, - Баки очень хотел перестать загонять себя во все больший тупик. – Хорошо, – усмехнулся Роджерс, соглашаясь. – Могло бы что-то получиться, но я сомневаюсь, что он чувствует ко мне то же самое. Он. Это, мать его, он. - Да? - Да. Вновь повисла тягучая тишина. Баки подумал, что возненавидит играющую в зале музыку, если услышит эту раздражающе-оптимистичную мелодию еще хоть раз. – Не думаю, что он это когда-нибудь чувствовал, – добавил Стив. – А ты сох по нему? – пошутил Баки. Приятель загадочно молчал. Барнс пожалел, что не захватил с собой один из своих ножей, лишив себя возможности заколоться прямо там. Он похлопал друга по спине. – Хей, никакой грусти, ладно? – он выдавил напряженную улыбку. – Если этот парень заслужил того, что ты в него влюбился, он, должно быть, просто охуенный. – Это так, – ответил Стив, грустно улыбаясь. – А если он не любит тебя в ответ, то он просто не заслуживает твоего времени. Кэп встретился с Барнсом взглядом. Недосказанность вновь повисла между ними. – Ты ошибаешься, – сказал он после секундной заминки. – Он всегда будет стоить моего времени. Даже - особенно - когда думает иначе. Сердце Баки предательски забилось быстрее. Он скользнул взглядом по лицу друга. – О, у парня депрессия? – Вдобавок к остальным проблемам, – Роджерс подошел ближе. – Но это никогда не заставит меня перестать видеть в нем что-то прекрасное. Баки попытался рассмеяться, но это выглядело очень странно. – Зачем ты мне-то говоришь об этом? Ему скажи. – Я только что это сделал, - уголки рта Стива опустились, выдавая его грусть. Баки резко заглянул ему в глаза, его рот приоткрылся в удивлении. – Как долго, говоришь, ты сох по нему? – С тысяча девятьсот двадцать четвертого. – Но ты сказал... Тысяча девятьсот тридцать седьмой… – Это год, когда я понял это. – Тебе понадобилось тринадцать гребаных лет, чтобы это понять? – Нет, – Стив прижал его к стене. – Я всегда знал, что люблю тебя. Тогда я понял, что еще и хочу,– Он наклонился ближе. Баки чувствовал слабость. – Я выиграл, – сглотнул он. – Я понял это в тысяча девятьсот тридцать первом. – Понял что? – голубые глаза внимательно смотрели ему в душу. – Что ты о себе возомнил, сопляк? – Что ты привлекательный? – Стив выдохнул и наклонился еще ближе. Баки закатил глаза, обхватил лицо Стива руками и поцеловал его. Тот издал непонятный звук, но секундой позже уже всем телом прижимал Барнса к стене. Он целовал его, раздвигая горячим языком губы, проникая в рот. Баки крепче обнял его, сокращая расстояние между телами до минимума и сталкиваясь своим языком с его. Он, казалось, собирался вылизать буквально каждый сантиметр его рта, похожие намерения были и у Стива. Их языки скользили друг по другу, гладили и терлись, пока Роджерс все сильнее вжимал Баки в стену; вдохи становились короче. Их прервало вежливое покашливание. Стив отпрянул от Баки; его глаза были расширены, волосы взъерошены, подбородок блестел от слюны. Роджерс удивленно посмотрел на нарушителя спокойствия, будто бы совсем забыл, что они находятся в музее. Маленькая старушка просто строго посмотрела на них, дернув бровями, и отвернулась. Баки прижал Стива к себе сильнее и хрипло произнес: «В туалет». Тот тихо зарычал. Утягивая за собой Баки, он быстрым шагом, как будто горел, прошел через выставочный зал. Он не обращал внимания на любую реакцию, ища заветную дверь мужского туалета, но, не найдя ее, впихнул Баки в кабинку для инвалидов, запирая дверь и сразу же прижимая его к прохладной кафельной стене. Барнс простонал Стиву в рот, ощущая своим животом его твердый пресс. Стон только разогрел Роджерса. Его руки лихорадочно блуждали под футболкой друга, он выписывал языком во рту узоры, собственнически втягивая и посасывая его губы. Руки Баки скользнули по изгибу спины парня. Когда он сжал ягодицы, Кэп застонал и впился в его шею. Бак исступленно закатил глаза. Он хотел бы сказать что-то вроде: «Эй, ты что, собираешься выебать меня в туалете?», но потом понял, что он абсолютно не против. Стив вклинил колено между его ног. Баки издал стон, который стал еще громче, когда Роджерс стал сильнее целовать шею. Барнс прошептал: «Стив!», и тот поцелуями перешел на плечо. Баки закатил глаза от удовольствия. Ему нравилось все, что вытворял Стив, будто бы он был создан именно для этого. Он отчаянно терся о его бедро, от чего становилось еще лучше. Роджерс залез руками под его толстовку и выкрутил оба соска. - Ох, блять, Стив, - выдохнул Барнс, и Стив надавил сильнее, выбивая из Баки стоны. - Я хочу взять тебя прямо здесь, - жарко прошептал Кэп в ухо Баки. Тот мог только часто дышать. – Хочу слышать, как ты кричишь. Стив снова поцеловал Баки, жадно и требовательно, как умирающий. Тот сильнее прижался к его бедру. - Я уже почти, - простонал Барнс. - Господи, Стив, почти… - Не сейчас, - Стив отстранился и, блять, опустился на колени. Он облизнул губы, взялся за ширинку джинсов Баки. – Хотел этого несколько десятилетий, - он замолчал и посмотрел на друга снизу, прося разрешения. - Блять, - выдохнул шепотом Барнс. - Я не буду ничего делать, пока ты не захочешь, - Стив наклонился ближе, так что Барнс мог чувствовать его горячее дыхание. - Так чего же ты, блять, ждешь? Озорная ухмылка осветила лицо Стива, и будь Баки проклят, если это не самая сексуальная вещь, которую он когда-либо видел. Роджерс, вжикнув молнией, дернул штаны вниз, поцеловал дорожку волос, ведущую прямо к члену, оставляя малиновые отметины. И когда Баки подумал, что он больше не выдержит, если Стив к нему не прикоснется, Роджерс взял в рот сразу половину его члена. - Господи, - Баки зажмурился, а его рот приоткрылся. Стив медленно, мучительно медленно обводил член языком, нежно проводил им от основания до края. Мягко водил головой вниз-вверх, вниз-вверх, заставляя Баки задыхаться, помогал себе рукой. - Господи, Стив. Блять, Стив! Стив что-то промычал, посылая приятное дрожание по члену. Он стал сосать усерднее, двигать головой быстрее, но этого все равно было недостаточно. Баки взял Роджерса за волосы и притянул ближе, вбиваясь в податливый рот. Тот усмехнулся и подался вперед, позволяя Барнсу контролировать ритм. - Стив, я сейчас… Бля-а-ать. Стив не отстранился, проглотив все, что тугой струей выплеснулось ему в горло. Баки не мог вспомнить, когда он последний раз кончал так сильно. Когда волна наслаждения отступила, он обессиленно положил руки на плечи Стива. Это был предел его возможностей сейчас и только так он мог удержаться на ногах, упираясь в холодную стену. Он резко выдохнул и открыл глаза. Стив вытер рот тыльной стороной ладони и встал. Он помог Баки устоять на ногах, не обращая внимания на собственный стояк. - Ну, вообще-то я всегда хотел сделать это в ванной, но я думаю, туалет – это близко. - Дома все равно придется принять душ, - усмехнулся Баки. - Ты прав, - Роджерс наградил его теплой улыбкой. - Так что мы можем попробовать это позже, - Баки улыбнулся, - если ты, конечно, захочешь… - Конечно, захочу, - Стив уперся лбом в лоб Барнса. Кто-то смыл в унитаз. Оба замерли, глядя друг на друга. Они услышали, как кто-то идет к раковине, моет руки и выходит из туалета, со скрипом закрывая дверь. Барнс на минуту испугался, что Стив будет сильно огорчен этим и никогда не захочет повторить. Но как только посетитель отошел на достаточное расстояние, он рассмеялся, закрывая рот рукой, чтобы вышло не так громко. - Мне кажется, нам надо поговорить с тем парнем, - Баки натянул штаны. Стив только сильнее рассмеялся. - Успокойся, - он смерил его взглядом. – Хочешь, чтобы я вернул тебе должок? Смех умолк, Стив тряхнул головой: - Не здесь, - хитро улыбнулся он. – И это не было одолжением. - Нет? Тогда что это было? - То, что я хотел сделать, - Стив пожал плечами и, открыв кабинку, вышел с видом короля, которому принадлежал весь мир. Баки посмотрел на его задницу. - Боже, храни Америку, - прошептал он.