Вместо подарка

Снег падал крупными пушистыми хлопьями. Медленно лениво летел, выступая естественной декорацией для приближающегося праздника. Наравне с яркими цветными огнями, нарядными витринами, несущейся отовсюду музыкой, аппетитными запахами, смехом, разряженными компаниями, пульсирующими предвкушением веселья, и парочками, выглядящими так, словно все праздники в этом мире наступают именно для них. Было холодно. И праздник намечался, словно в какой-то соседней реальности, хорошо видимой и слышимой, но совершенно недоступной. Юни подул в дырку в варежке. Тепло пробежалось по коже несмелой волной, и исчезло. Толкотня между прилавками Ярмарочной площади, гам, количество покупателей, уже начавших разогреваться выпивкой задолго до двенадцати – всё это делало кошельки по-новогоднему беспечной шумной толпы совершенно беззащитными и легкодоступными. Особенно для юрких ободранцев с ловкими пальцами. Самое время было приниматься за работу, торопиться, пока какой-нибудь неудачливый конкурент не наделал шума, заставив толстосумов крепче ухватиться за свои праздничные сбережения. Но, вместо охотничьего азарта, Юни крыло совершенно детской обидой, которой крыло каждый большой праздник, когда веселье бесстыдно и эгоистично вываливалось на улицы. Россомы, коллективно радующиеся жизни, словно специально дразнили Юни, которому в такие дни с удвоенным старанием приходилось заниматься тем, что он люто ненавидел и чего стыдился. Большинство народу находилось сейчас в человеческой форме, потому что руками продавать и покупать было куда удобней, чем лапами или, тем более, копытами. Привалившись к стене в тёмном проулке, Юни скользил взглядом по лицам, оправдывая себя тем, что внимательно высматривает подходящую жертву. На самом деле он просто развлекался, прятался от разъедающей обиды, пытаясь угадать, какая у кого вторая форма. Он тоже хотел бы, например, как вон тот толстяк в мехах, наверняка, кабан, хохотать с подхрюкиваньем и тискать грудастую подружку, вероятнее всего, корову, любовно выкладывая на самую выдающуюся часть её фигуры поочерёдно то одни, то другие бусы из ярких, переливчатых самоцветов. Или, как те двое удивительно похожих друг на друга длинношеих мальчишек-лебедей, дёргать за юбку высокую маму-лошадь, выпрашивая сладко блестящие леденцы на палочках. Или… или как вон тот тёмненький с непокрытой, несмотря на мороз, головой, в стильной синей куртке, отороченной коротким серым мехом, рыться в жутковатых своей реалистичностью, дорогущих куклах, а потом выловить очередную, с пушистыми оранжевыми волосами и печально улыбаться, задумчиво запустив пятерню в густую лохматую шевелюру, припорошенную снегом… Совершенно непонятно, кто он. Непонятно даже, птица или зверь. Но что-то было в нём такое, что когда парень расплатился с продавцом, засунул в кожаный рюкзак рыжую куклу и углубился в людскую массу, Юни двинулся за ним, как привязанный, даже не обратив особого внимания на фиолетовый увесистый мешочек, приглашающе свисающий с широкого кожаного ремня на низких джинсах. Мешочек он оценил уже немного позже. Когда из него на глазах Юни несколько раз были извлечены и потрачены вполне приличные суммы. Будь Юни в здравом уме, ни за что не полез бы красть этот чудесный предмет, несмотря на соблазн. Намётанный за годы практики глаз, позволял безошибочно определить в преследуемом мишень опасную. Парень двигался легко и непринуждённо, и, вместе с тем, в каждом движении чувствовалась готовность превратить его в удар, чёткий и безошибочный. Такая едва уловимая, особенная грация всегда выдавала воинов, людей, для которых сражения были вполне естественной частью жизни. Но здравый ум куда-то спрятался, полностью уступив место гипнотическому желанию хоть как-то, неважно как, оказаться в поле взаимодействия с синеющим впереди, как маяк, любителем кукол. У Юни всегда хорошо получалось красть. Может, он и ещё что-то хорошо умел. Но условия его жизни позволяли и требовали развития только этой ценной способности. Поэтому, особого труда не составило, выбрав момент, когда преследуемый занялся внимательным изучением добра очередного торгаша, незаметно подобраться, на пару мгновений пристроиться рядом, и пойти дальше, уже засунув за пазуху бархатный кошелёк. Очень хотелось побежать, и очень не хотелось убегать. Ничего подобного Юни раньше не испытывал. Поэтому с места преступления уходил как-то нерешительно. Один такой вялый шажок, другой, замирающее в ожидании окрика сердце, паника и предвкушение… – А ну стой, зараза! – наконец, крикнули сзади, скорее досадливо, чем злобно. И вот тогда Юни побежал. Быстро, как умел. Лавируя между разнаряженными покупателями, ринулся, к спасительно высящимся впереди домам, а потом – в первый попавшийся тёмный проулок между ними. Кажется, именно в тот, из которого совсем недавно углядел нынче ограбленного субъекта. Любой проулок был для Юни практически гарантией успешного бегства, поэтому, почувствовав близкое спасение, он, наконец, позволил себе оглянуться. И чуть не заорал от неожиданности и испуга. Всего в нескольких шагах за ним, широко раскинув крылья, летела огромная серо-белая сова. Пора было воспользоваться шустростью и миниатюрностью звериного тела, способного проскользнуть в любой тайный узенький лаз, которыми были пронизаны все улицы города. Один такой как раз есть вон там, впереди, прямо за жестяным раструбом водосточной трубы. Юни напрягся, расслабился, одновременно выдыхая, подпрыгнул, слегка поджимая ноги, готовясь приземлиться на мягкие лапы, и… Ничего не произошло. Юни споткнулся, едва удержал равновесие и побежал дальше, бросив быстрый обалделый взгляд на собственные стоптанные ботинки. А потом попробовал перекинуться снова. С тем же результатом. Юни пробовал ещё, ещё, и ещё. Судорожное множество раз. Но привычный с детства процесс, такой же естественный, как дыхание, не запускался. Словно какая-то хитрая кнопка, имеющаяся внутри у каждого россома, застряла или сломалась. Это было до одури страшное ощущение – оказаться замкнутым в одной форме, вдруг потерять способность, которая всегда воспринималась, как неотъемлемая часть личности, которая никогда не отказывала, и не могла отказать… Огромная птичья тень мелькнула по снегу прямо перед взмокшим от напряжения и отчаянья Юни. Железная хватка оккупировала плечи, толкнула на ближайшую стену. И безжалостно вжатый носом в каменную кладку Юни затрепыхался, как жалкая, пойманная совой, мышь. – Брать чужое – нехорошо, - рассудительно и совершенно спокойно, от чего сарказм выпирал ещё ощутимее, произнёс приятный мужской голос, а потом чужие пальцы бесцеремонно расстегнули пальто на животе Юни, вытащили из-под истёртого кожаного пояса нижний край свитера, и, цепляя холодными подушечками кожу, поймали скользнувший вниз кошелёк. – Чтоб тебя! – прошипел Юни, безуспешно дёргаясь в крепких объятиях. – Маг хренов! – Ты мне льстишь, – хмыкнули в ухо, – это совершенно примитивный, но очень полезный приёмчик, которому меня брат научил. Вот он – маг. Рывок за плечи, разворот – и Юни, теперь прижатого к стене спиной, обмерили насмешливым ехидным взглядом. – Ты – кот, я прав? – Тебе-то что? – огрызнулся Юни, а потом вдруг испуганно глянул в прищуренные серые глаза. – Ты же не… – Не беспокойся, – парень покачал головой, – временная твоя моноформенность. Полицейские отпустят – снова будешь по крышам лазить, урчать да мяукать… Форма для воришки – лучше не придумаешь, повезло тебе. Кстати, всегда хотел спросить: вы, когда в таком виде, урчать-то умеете? – Для этого должно быть приятно, – буркнул Юни, а потом скривился: – Да, ладно тебе! Какие полицейские? Кошелёк ты свой вернул, до усрачки меня напугал. Чего ещё надо для полного счастья? Не добивай лежачего! – Это ты ещё не лежачий, – философски возразил жестокий поработитель. – Сейчас, небось, снова пойдёшь карманы чистить? – Думаешь, это у меня хобби такое?! – выкрик получился отчаянно звонким, эхом отразился от высоких стен и растворился в оживлённом шуме близкой улицы. Парень удивлённо вскинул брови и склонил голову набок. – Хм… Он принялся рассматривать лицо Юни с удвоенным вниманием. – А ты ничего, миленький, просто грязноватый. Удивительно… Он словно увидел в лице своего пленного что-то диковинное. Хотя, Юни мог поклясться, что ещё сегодня днём, когда он смотрелся в мутный осколок зеркала над раковиной в уборной, ничего экстраординарного в нём не было. – И взгляд ясный, хоть и затравленный… – странный зритель покачал головой. Лёгкая насмешка в его тоне всё ещё чувствовалась, а вот ехидца как-то незаметно испарилась. – Слушай, а «ржавчина»-то тебя совсем не пожрала. Пока. Он разговаривал будто бы сам с собой, изучая Юни, как какую-нибудь вещицу из ювелирной лавки. Но это было совсем не обидно, даже наоборот. Хотелось как-то так поудачнее сверкнуть гранями, о наличии у себя которых Юни имел весьма смутное представление. Но, видимо, всё-таки сверкнул, потому что парень вдруг стряхнул свою задумчивость и заявил: – Давай так. Я тебя отпущу, ещё и денег дам. Только с условием. – С каким? – насторожился Юни. – Новый год вместе встретим. – Ты чего, – округлил глаза Юни, – снять меня пытаешься что ли? – Нет, – парень поморщился и досадливо вздохнул. – Я предлагаю тебе провести хороший вечер в хорошей компании. Объедалово и выпивка за мой счёт. – Тебе-то это зачем? – Юни привык, что ничего в его жизни просто так не даётся. – Нашёл бы кого-нибудь своего полёта. А то удумал мараться… – Ну, если не ты, то я ещё до полуночи нажрусь до бессознательного состояния, а утром проснусь в каком-нибудь борделе неизвестно с кем под боком. Я себя знаю. Мне когда херово, я всегда так. Так что сделай доброе дело – спаси меня от просранного праздника и жадных шлюх. – Ну, точно ведь клеишь! – констатировал Юни и предпринял очередную попытку вырваться. – Поверь, – парень аккуратно тряхнул его за шкирки, – если ты сам не захочешь, я тебя не трону. Не уверен, что трону, даже, если ты будешь просить. Так что, со мной ты будешь в большей безопасности, чем где бы то ни было. Внутренне Юни уже сдался. В конце концов, его похититель вовсе не выглядел злым и никакой угрозы в нём больше не чувствовалось. И, надо было себе признаться, что он красивый. Это ведь сам Юни за ним попёрся, так зачем же теперь врать самому себе? И даже, если после обещанного плотного ужина он всё-таки захочет устроить Юни его первый в жизни секс… Недавно тётушка Кри, старательно изображая великодушие, сообщила Юни, что после праздников он сможет перебраться из общего зала с многоярусными кроватями в отдельную комнату. Такое громкое название носили задёрнутые потрёпанными дерюгами ниши в стене второго этажа, балконом опоясывающего внутреннюю часть первого. И не было во всей Берлоге никого, кто не знал бы, для чего они предназначены. И согласия у Юни на такое «повышение» никто спрашивать не собирался, как и выяснять его отношение к качеству безмозглой скотской клиентуры. От этих мыслей холодело в животе и хотелось скулить от безысходности. А ждущий ответа незнакомец был чистый и красивый, и он, наверняка, умел заниматься любовью, а не грубо и просто трахаться. Вывод напрашивался сам собой, но Юни хотелось сохранить лицо, поэтому он всё-таки прищурился и спросил: – А если нет? – Новый год в каталажке, чего уж там. – Ладно, – как бы нехотя протянул Юни. – Пусти уже воротник, шею натёр. – Молодец, – похвалил парень и дал Юни свободу. – Меня Филином зовут. – Хорошо, Филин, – Юни одёрнул пальто, подобрал и нахлобучил шапку, – я вообще-то замёрз, и пожрать бы не отказался. – Пошли, – кивнул новый знакомый, но, вопреки ожиданиям, вместо того, чтобы сдвинуться с места, выжидающе уставился. – Куда? – не понял Юни. – К тебе, я хочу по-домашнему. По пути магазин какой-нибудь обчистим. – По… по-домашнему? – Юни вытаращился на Филина, а потом зло расхохотался. – Тогда ты точно не по адресу. У меня есть только грязная ночлежка и «милое» семейство из хозяйки и нескольких десятков ушлого ворья. Я уже представляю тёплый приём, который встретит там столь благородный и обеспеченный господин… – Ладно, я понял, – Филин жестом попросил прекратить этот саркастичный поток, - всё ещё хуже, чем я думал. Идём в отель. По дороге они, и правда, зашли в несколько магазинов, где Филин послушно покупал любую снедь, в которую Юни тыкал пальцем. Тот сначала стеснялся и тыкал скромно, а потом обнаглел, и в итоге в холл отеля они ввалились груженные пакетами, о доброй половине содержимого которых Юни не знал ничего, кроме того, что оно очень аппетитно выглядит. По случаю праздника в отеле свободной оказалась только маленькая одноместная каморка на втором этаже, и супружеский люкс на самом верхнем. – Кровать там одна, но большая, – уточнил администратор, – и есть диван. Видимо, ему очень хотелось заполучить в клиенты Филина, и сбагрить дорогие апартаменты. На озирающегося по сторонам с открытым ртом Юни внимания он не обращал ровно никакого. Хоть и ясно же было, что заметил, иначе не стал бы считать койко-места. – Берём люкс, раз уж с диваном, – махнул рукой Филин, подмигнул будущему соседу и под стойкой сунул ему недавно отобранный кошелёк. А потом всю дорогу в лифте они тряслись от хохота, вспоминая выражение лица администратора, принимающего деньги у важного Юни, церемонно снявшего по этому поводу видавшие виды варежки. Номер представлял собой две просторные, шикарно обставленные комнаты. Юни не то, что просто никогда не был в таких хоромах, у него как-то даже в голове не укладывалось, что в них могут жить один-два человека. Так что рот закрыть у него никак не получалось. Особенно почему-то впечатлила ёлка, выставленная посреди гостиной. Пышно наряженные, светящиеся, шикарные, ёлки сейчас заполонили город, смотрели с каждой витрины, выглядывали в окна, высились на площадях. Так что ничего необычного в этой, вроде бы, не было. Но почему-то при взгляде на неё, Юни вдруг почувствовал как в груди поднимается что-то яркое и искристое. Он так давно уже не чувствовал ничего подобного, что не сразу понял, это до боли приятное ощущение – всего лишь праздничное настроение. Он просто ходил вокруг ёлки и улыбался, трогая шуршащую мишуру и щёлкая по блестящим игрушкам. – Ну что, поужинаем сначала, или в душ, как нормальные культурные люди? – вопросил Филин, прервав это шаманское обхаживание. Юни посмотрел на свою жалкую потёртую одежонку, снова перевёл взгляд на ёлку, потом на сваленные в углу ценные пакеты с праздничным ужином, и решил, что очень хочет быть нормальным и культурным. Хоть сегодня. В ванной было просто умопомрачительно здорово. Юни, наверное, не меньше часа провозился в большой светлой комнате с ракушечными стенами. Сначала отмокал в горячей пенной ванне, тая от обычно недоступной неги, потом мылился разноцветными кусочками по-разному пахнущего мыла, шампунился шампунями из красивых стеклянных бутылок, с упоением до красноты натирал распаренную кожу смешной мочалкой в виде ежа с мягкими колючками. Очень хотелось позвать Филина и попросить его потереть спинку. Но при одной мысли об этом начинало так опасно сладко ныть внизу живота, а кровь так активно приливала к щекам, что Юни всё-таки не решился. Потом в душе был Филин, а Юни даже в голову не пришло смотаться, прихватив беззастенчиво красующийся на самом видном месте кошелёк. Вместо этого, войдя в праздничный раж, путаясь в безразмерном махровом халате, Юни разбирал пакеты. Глотая слюни, раскладывал по тарелкам, найденным в лакированном буфете, фрукты и готовые блюда из пластиковых контейнеров, разливал по хрустальным бокалам розовое игристое вино. – Ну, ты шустрый и деловитый! – восхитился вымытый Филин, глядя на съедобное разноцветье, плотно завалившее стол в гостиной. Кроме, начинающихся гораздо ниже пупка, голубых джинсов его ничто не прикрывало, и впору было залюбоваться ладностью поджарого жилистого тела, но Юни ошалело уставился на Филинову правую руку, ерошащую мокрые волосы. Раньше свитер доходил до самых пальцев, поэтому до сих пор Юни наколку не разглядел. Теперь же разевающий пасть чёрный медведь на тыльной стороне ладони и чёткая резкая вязь стилизованных еловых веток, вьющаяся до самого локтя, неприкрыто рассказывали Юни о том, с кем он связался. – Ты, что… – голос помимо воли получался какой-то излишне уважительный, даже боязливый. – Высокородный, что ли? – А, ну да, – Филин мельком глянул на руку, – вроде как, наследник. Но, у меня ещё старший брат имеется, и батя жив-здоров, поэтому, надеюсь, эта скукотень меня никогда не заарканит. Подраться, напиться да кого-нибудь облапить – это я всегда готов, а вот в политику вляпываться ни малейшего желания не имею. – Так, это… – Юни с трудом оправлялся от потрясения. – Наследуешь-то что? – Небольшое лесное княжество в двух днях на поезде отсюда. На лицо Филина вдруг легла тень. Он нахмурился, на щеках напряглись желваки, и Юни уже было испугался, что сказал что-то не то. Но Филин решительно отодвинул от стола массивный стул с резной спинкой и беззаботно сказал: – Давай праздновать, что ли? У меня с утра во рту ничего не было. Юни сегодня завтракал и даже обедал. Но о количестве и качестве съеденного лучше было не вспоминать, чтобы не портить аппетит. Они очень много и вкусно съели. Много пить Филин Юни не давал, пугая похмельем, но даже от того, что ему удалось выпросить, окружающее стало казаться ещё сказочнее, а мысли принимали всё более игривое направление. В двенадцать Филин и Юни, даже не подумав утеплиться, босиком выскочили на заснеженный балкон и радостно орали вместе с праздничной толпой, заполонившей главную площадь внизу, под бой курантов и взрывы фейерверков. Потом они, захватив тарелку с фруктами и недопитое вино, залезли на огромную кровать в спальне, обложились подушками и устроили возню, пытаясь согреть друг о друга замёрзшие ступни. А потом продолжили банкет. – Сейчас усну… – Юни уронил тяжёлую от впечатлений, сытной еды и выпивки голову Филину на плечо. – Так спи, кто ж не даёт? – усмехнулся тот. – Не-е-е, это ж так сильно быстро завтра наступит. А я ж себе не враг! У меня знаешь, сколько лет праздников не было? – Ну, тогда терпи, – согласился Филин. – Скажи, – Юни замялся, думая, стоит ли заводить об этом речь, но всё-таки спросил: – А тебе чего хреново-то сегодня было? – Да обломали меня, – Филин досадливо поскрёб в затылке. – Я вообще не собирался тут задерживаться. Мне просто пересадку нужно было сделать. А в кассе заявляют: извините, мол, до завтра поезда не ходят, авария на линии. Цверги с ближайшей горы ухитрились прорыть нелегальный тоннель прямо под рельсами, они и просели. Не знаю, куда уж там эти землекопы рыли, но до завтрашнего утра меня здесь заперли, сволочи… Юни, молча, послал благодарность «сволочам» за чудесный вечер, а вслух спросил: – А ты где был? Можешь не отвечать, конечно, если я слишком любопытный. – Да ладно, чего уж там, – пренебрегая бокалом, Филин глотнул прямо из бутылки. – Мою стабильную вторую форму ты видел. Но ещё я могу быть драконом. Слышал о триформах? – Да… – Юни с трудом подобрал отвисшую челюсть. – Ещё в детстве. Но думал, это просто сказки… – Ну, нас таких немного, это да, – Филин самодовольно задрал подбородок. – Наперечёт. В общем, если где-то проблемы с настоящими драконами возникают – я становлюсь очень в цене. Они со своими всегда легче на контакт идут, так что часто удаётся договориться полюбовно, обойтись без бойни и пожарищ. Деньги меня не особо волнуют, хоть и не помешают, но я чаще на личный интерес ведусь. Вот, как раз с такого дела я и возвращался. Не так сложно оказалось, как далеко. – А чего ты спешишь так? – удивился Юни. Ему, правда, было непонятно, зачем так переживать, если средства позволяют чувствовать себя королём где угодно. – Братишка у меня болеет младший. Сильно болеет. Я вообще только из-за него в этот поход ввязался, чтобы достать… ну, что-то вроде лекарства. Отдам, вместо Новогоднего подарка. Очень надеюсь, что поможет. Я уже три недели дома не был… – Сколько у тебя братьев-то? – Трое. Старший и двое младших. Но этот самый маленький и самый любимый, – Филин улыбнулся, снова, как тогда, на ярмарке, печально и тепло. – Ты ему куклу купил? – Да нет, это у нас мама увлекается, будет ей сувенир, тоже вместо подарка. Но похожа кукла, таки да, на него. – Я тоже на него похож? – осенило вдруг Юни. – Да, не особо, – удивился Филин, а потом понял и улыбнулся, потрепал Юни по голове. – Просто он тоже из мелких. – Он кто? – Белка. – Белки клёвые, – со знанием дела кивнул Юни. – Я с одной такой девочкой дружил, давно, ещё когда… – он печально вздохнул. – Ещё когда с дедушкой жил. – Я так понимаю, сейчас ты с ним уже не живёшь? – осторожно спросил Филин. – Умер он, – Юни снова вздохнул. – Старый был совсем. Но мне с ним было хорошо. Аж до одиннадцати лет. Мы с ним хлеб пекли, булочки и пирожки, даже тортики иногда, продавали соседям, так и перебивались потихоньку. Он меня читать и писать научил, хотел в школу отправить, хоть с четвёртого класса, деньги потихоньку откладывал, но так и не успел… Меня сначала в детский приют упекли, но там совсем паршиво было и я слинял. Жил на улице, ночевал в парках, с голоду чуть не сдох. Вот тогда меня тётушка Кри под крыло и взяла. У неё в Берлоге тоже, конечно, не сахар, и по морде иногда надают, и воровать мне противно… Но одному совсем никак, – он развёл руками и затих, глядя в каминное пламя. – Тебе сейчас сколько? – спросил Филин и добавил: – По вам же, по мелочи, никогда не поймёшь, вам всю жизнь от силы пятнадцать. – Семнадцать, – усмехнулся Юни. – Я уже достаточно взрослый для… – он запнулся и украдкой глянул на Филина. – Для всего, в общем. «А ещё я сейчас очень чистый и пахучий, немного пьяный и почти голый…» Юни поёрзал на месте, чувствуя, как мягкая махровая ткань приятно трётся о горячую чувствительную кожу. И Филин совсем близко, и тоже не сильно одет, и можно разглядывать крепкие мышцы и золотистую кожу. Но хочется-то не смотреть, а трогать, бесстыдно прижиматься и тереться о сильную грудь и плоский живот, стонать и выгибаться, доверчиво раскрываться под прикосновениями уверенных рук, жадно обхватывать ногами. Чтобы сильно, горячо и жёстко, чтобы не забыть никогда-никогда… – Долго же ты в этом дерьме колупался… – задумчиво произнёс, как по голове стукнул, Филин, напрочь отказывающийся воспринимать посылаемые Юни флюиды. – А мне вот тут в голову пришло, – Юни совсем не желал сейчас говорить про дерьмо, в котором ему колупаться и дальше. Сейчас это было далеко и неважно. Он лениво сполз по подушкам, как бы невзначай, распахнув полы халата немного выше колен, и глянул на собеседника снизу вверх. – Ты, когда дракон, тоже что ли на Филина откликаешься? По-дурацки как-то звучит… Пьяный смешок вырвался сам по себе и Юни испуганно, хоть и вяловато, зажал рот ладонью. – А вы проницательны, юноша, – с деланной серьёзностью констатировал Филин, с таким же деланным осуждением воззрился на Юни, и уже нормально ответил: – Нет, конечно. Приходится пользоваться своим настоящим именем. – О-о, – Юни заинтересованно приподнял голову, – ну-ка, представься ещё раз. – Я его терпеть не могу, – сморщился Филин. – Отец оправдывается, что это мама настояла, типа, в честь какого-то сильно героического предка. Но оно совсем не героическое. Оно девчачье. Поэтому его мало кто знает… – Ну, давай, – Юни привстал и азартно ухватился за Филинов пояс, – колись! Я никому не расскажу! – Эмирис, – буркнул Филин себе под нос и, нахмурившись, глянул на Юни. – Смешно, да? – Нет, – Юни никак не мог перестать глупо улыбаться, – красиво. Эмирис… – он словно пробовал имя на вкус. – Эми… – Да ладно, подлиза, - Филин довольно усмехнулся, и устало откинул голову на подушки. И Юни только сейчас заметил, что он тоже слегка захмелел. От Филина пахло лесом, тёплой хвоей и пронзительной снежной свежестью. И его имя, действительно, было красивым и героическим. Самым героическим, какое Юни слышал в жизни. И сам Филин был ему под стать. А ночи оставалось совсем-совсем мало. – А ты это… – Юни мучительно смущался, но терпение вот-вот грозило лопнуть по швам. – Ты правду сказал, что… трогать меня не будешь, даже если попрошу? – Не бойся, я своё слово держу, – Филин насмешливо скривился. – Если ты хочешь спать, но тебя гложут смутные опасения за свою честь, я уползу на диван, – он соскользнул с кровати, действительно собираясь уходить. Всё было совсем не так, как хотел Юни. Сейчас Филин ретируется, они оба уснут, а утром всё волшебство исчезнет, уступая место прежней серости. И второй такой шанс Юни вряд ли когда-нибудь выдастся. И будет он всю жизнь жалеть, что не решился… Он в два скачка оказался на другом краю кровати и прямо так, со спины, крепко обхватил Филина руками, пылающим лицом вжавшись ему между лопаток. Филин замер на несколько мгновений, а потом Юни почувствовал, как его спина резко расслабилась, и услышал тихий смех. – Ох… прости. Я неправильно тебя понял. Юни только крепче вжался в тёплый свежий запах. – Отпусти, – попросил Филин, кладя руки на отчаянный захват у себя на животе. – Так я ничего не смогу сделать. Юни разжал пальцы, отодвинулся и сел на пятки, затаив дыхание, ожидая продолжения. Филин медленно развернулся, взял его за запястье, потянул руку к себе и поцеловал ладонь, смеющимся взглядом отслеживая реакцию. Вторая его рука нырнула под халат и погладила острое плечо. Юни прерывисто вдохнул, чувствуя, как тело тянется навстречу непривычно ласковым прикосновениям. – Теперь у меня всё-таки есть шанс услышать, как ты урчишь, – горячо прошептал Филин в самое ухо и опрокинул Юни в подушки.

***

Когда на рассвете Юни проснулся рядом с фривольно раскинувшимся в позе звезды тихо похрапывающим Филином, он вдруг очень резко, кристально ясно понял, что совершенно не хочет наблюдать, как его прекрасный любовник мнётся, не зная, как выпихнуть Юни за дверь. А чего вообще он мог ждать от этого утра? На что, наивный идиот, надеялся? Рассчитывал на что? Всё это ужасно злило. Юни злился на своё тело, которое так отчётливо помнило все умелые ласки. Злился на сердце, которое совсем размякло и сейчас нудно ныло. Злился на судьбу, которая позволила ему сделать глоток чистого воздуха только для того, чтобы снова окунуть с головой в привычный смрад. И злился на Филина, который сейчас постарается всучить ему деньги, как самой обычной потаскушке, заплатить за право забыть о Юни, как о рядовом приключении. Сказка закончилась, и нужно было вспоминать правила реальной жизни. Умышленно растравливая в себе кислотную мстительность, авансом выдаваемую беспечно спящему Филину, Юни бесшумно оделся и без труда отыскал бархатный мешочек, тяжело звякнувший чужим богатством. Больших усилий стоило, сжав зубы, заставить себя не обернуться в дверях, бросая никому не нужный сентиментально-прощальный взгляд. А затем были ступеньки и утренний мороз. Пустынные улицы и тёмные окна. Обледенелая река и свинцовое небо. Сначала Юни бежал, потом быстро шёл, потом еле волочил ноги, а потом и вовсе остановился, стеклянным взглядом уставившись с короткого выгнутого моста в замёрзшую воду внизу. В горле пульсировало что-то горячее и очень неприятное. А ведь Филин обращался с ним, как с равным. Филин был нежный. Никто и никогда так не говорил с Юни, никогда его так не касался. Он даже не знал, что так возможно. А он предал эту доброту и доверие. И Филин теперь никогда не вспомнит о нём иначе, чем как о вороватом ублюдке. И будет абсолютно прав. Зато «ублюдок» заработает похвалу тётушки Кри и, может, ему даже дадут второе дырявое одеяло на зиму, под которым его совсем скоро будут иметь все, кто позарится на его жалкое тельце. И это единственная участь, которой он достоин… Юни вдруг скрутило приступом жесткой, головокружительной тошноты. Он замер, навалился грудью на чугунный парапет и несколько секунд ждал, что его организм сейчас избавится от всех съеденных вчера деликатесов. А когда тошнота немного отпустила, он развернулся и, ни о чём не думая, со всех ног бросился назад, к отелю. Филин по-турецки сидел на кровати в халате Юни и, как ни в чём не бывало, уплетал недоеденные вчера бутерброды с зелёной икрой Чудо-рыбы, запивая их, судя по аромату, утренним кофе. – О, привет! – улыбнулся он во все тридцать два, увидев на пороге взмыленного беглеца. – Завтракать будешь? – Я… я… – дыхание никак не хотело выравниваться. Да, собственно, что говорить, всё равно было совершенно непонятно. – Ты… – Ну да, ты – неблагодарная скотина. А я, вроде как, несчастная жертва. Ты это имел в виду? Юни, молча, опустил голову, полностью признавая свою вину. – Ты кошелёк открывал? Не поднимая взгляда, Юни помотал головой. – Так открой, – в голосе Филина была тёплая усмешка. Юни шмыгнул и послушно растянул серебристую бечеву, стягивающую увесистый мешочек. В мягком свете камина тускло блеснуло золото монет. Из их массы торчал сложенный в несколько раз лист бумаги с логотипом отеля на уголке. – Читай-читай, – разрешил Филин, верно истолковав колебания Юни. Развернув шероховатый бежевый прямоугольник, Юни пробежал глазами по строчкам, выведенным стремительным острым почерком. «Не сильно-то я сомневался в том, что кошелёк ты всё-таки сопрёшь. Я себе предусмотрительно отсыпал, так что совестью можешь не мучиться. И я тебя вовсе не осуждаю. Я просто предлагаю тебе выбор. Ты можешь вернуться к своей привычной жизни и использовать эти деньги, как пожелаешь (хотя, я сомневаюсь, что в итоге они достанутся тебе). А можешь поехать со мной. Руку и сердце я тебе не обещаю, повальную заботу и избавление от трудностей – тоже. Я обещаю тебе свободу, достоинство и возможность гордиться собой. Думаю, для тебя это имеет значение. Если я тебя не переоценил, не бойся и возвращайся в отель. Даже, если у тебя уже отобрали моё бывшее имущество.

Филин»

Юни перечитал письмо несколько раз, пока его смысл, наконец, дошёл до сознания, пока Юни понял, чем для него является этот кусочек бумаги. А потом перевёл недоверчивый взгляд с начавших почему-то приплясывать букв на ждущего реакции Филина. И вдруг невольно представил себе, как приносит кошелёк в Берлогу и отдаёт тётушке Кри. Представил, как она достаёт письмо, разворачивает его и по-собачьи щерится своими редкими зубами. А потом читает вслух, и все, вернувшиеся довольными с ночной «охоты», громко ржут и отпускают унизительные шуточки. А он слушает и медленно оседает на грязный пол, сползая по холодной сырой стене, понимая, что его из принципа уже никуда не выпустят до того, как все шансы будут потеряны… Это видение не воплотившейся ужасающей реальности было настолько чётким, что горло пережало болезненным спазмом. Юни несколько раз хватанул ртом воздух. А потом разрыдался. Громко и по-детски безудержно. – Тихо, тихо… Сильные тёплые руки обнимали и укачивали. – Чего ревёшь-то? Всё нормально. Давай, поешь, и пойдём билеты покупать. Лучше до обеда успеть погрузиться, на один из дневных, а то потом попросыпаются всякие, кому тоже путешествовать к спеху, конкуренция увеличится. – На второй этаж купим, ладно? – попросил Юни, хлюпая носом и слушая, как мерно стучит в ухо сердце Филина. Иногда, глядя на высокие, стремительные, украшенные витиеватой ковкой вагоны поездов, на ярко освещённые круглые иллюминаторы, он гадал, как там, внутри. И каково это, уезжать куда-то далеко-далеко отсюда, оставляя позади осточертевшие улицы и ненавистных знакомых, каково быть кем-то, кем быть нравится. И представляя себя этим кем-то, в своём воображении Юни всегда ехал именно на втором этаже, это казалось особенно чудесным и совершенно нереальным… – Ладно, почему нет? – буднично пожал плечами Филин. – Если так уж хочется. Будет тебе на Новый год вместо подарка.