***
Медсестры в больнице смотрят на него с жалостью и сочувствием, когда он говорит, что хочет увидеть человека, найденного в лесу. Одна из них выходит вперед, тяжело вздыхая и оглядываясь на своих коллег. — Вы его знаете? Член семьи? — У него не осталось семьи, — произносит Кастиэль, и их лица становятся еще печальнее. — Я его друг. Она подходит ближе и пытается прикоснуться к его плечу, тут же отдергивая руку, когда Кастиэль уклоняется от прикосновения. — Посещения разрешены лишь родственникам, но, думаю, мы можем сделать исключение. Он следует за ней по коридору, чувствуя легкую тошноту от присущего всем больницам резкого запаха болезней, химикатов и моющих средств. Это напоминает ему о собственном недавнем пребывании в клинике, о падении и утрате сил. А еще о том прошлом разе, когда он чуть не потерял Дина. По прошествии, как ему показалось, вечности, медсестра останавливается возле ничем не примечательной бледно-голубой двери. — Мы пришли, — тихим и низким голосом говорит она. — Просто знайте... Физически он не так уж плох, все быстро заживает. Но, э-м... Я не знаю, как сказать. Не ожидайте от него существенного отклика, ладно? Кастиэль хочет спросить, о чем идет речь, но тут медсестра толкает дверь, открывая взгляду бледного Дина, лежащего на больничной койке с трубками в носу и во рту. И все перестает иметь значение. Он протискивается мимо нее в палату. — Дин. Голова Дина повернута к окну, расположенному напротив двери и занимающему большую часть стены, но, услышав свое имя, он оборачивается и смотрит на Кастиэля. Взгляд бегло скользит, избегая глаз, потом он недоуменно морщится и вновь отворачивается в сторону, уставившись на что-то, видимое лишь ему одному. Медсестра все еще стоит у двери, и Кастиэль вопросительно смотрит на нее. — Об этом я и говорила. Он не реагирует. — Не реагирует? — Мы предполагаем, что происшедшее было настолько травмирующим, что он просто ушел в себя. Может, на время, а может, и навсегда. Мы пока не знаем, — положив руку на грудь, она рассеяно теребит четки с крестом, висящие поверх халата.— Он получает обезболивающее, дышать помогают трубки. Можно исправить то, что случилось с телом, но это… посмотрим. Кастиэль подходит к кровати и кладет руку на плечо Дина. Он ожидает, что тот увернется, почти хочет этого, но ничего не происходит. Никакой реакции, Дин даже не вздрогнул. Не убирая руку, Кастиэль наклоняется достаточно близко, чтобы прошептать: — Дин, ты знаешь, где находишься? И почему? Помнишь, что случилось с Сэмом? — Сэм, — из-за трубок во рту неразборчиво повторяет Дин, но это все. Он даже не поворачивает голову.***
За неделю весь мир Кастиэля сужается до размеров палаты Дина. Он оставляет его лишь раз, чтобы передать Бобби тело Сэма, рассказать о состоянии Дина и выслушать вопли о том, что он не способен спасти одного и исцелить другого. Кастиэль переносит это молча, позволяя Бобби кричать почти до хрипоты, однако спешно возвращается в больницу прежде, чем тот начинает складывать дрова для костра. Сэму он уже ничем не может помочь, но хотя бы может быть рядом с Дином. Время от времени он притворяется спящим, чтобы не вызывать подозрений у персонала, и иногда вспоминает, что следовало бы поесть. Остальное время он проводит на стуле у кровати Дина, сидит и ждет, надеясь увидеть хоть какую-то реакцию на свое присутствие, но ничего не происходит. По мнению Кастиэля, состояние Дина изменяется от плохого к худшему. Через несколько дней тот вообще перестает реагировать, когда кто-то входит или выходит из палаты. Он ест и посещает ванную, когда ему говорят, покорно переворачивается, когда доктора или медсестры хотят осмотреть его раны, но это все. Остальное время он предпочитает пялиться в это проклятое окно. Кастиэль считает, что там нет ничего, заслуживающего столь пристального внимания, и это просто предлог, чтобы не смотреть ни на что другое. Он разговаривает с Дином, хотя даже не уверен, что тот его слышит. Весь день он говорит и говорит о том, что видел, когда искал Бога, о том, как волновался Бобби, о сплетнях, которыми поделились с ним медсестры, хотя ему самому они ни капли не интересны, о битвах, в которых сражался. Он сознательно не упоминает о Сэме. Дин ни разу не ответил и вообще никак не отреагировал.***
Через десять дней Дина выписывают из больницы. Рука в гипсе, грудная клетка перевязана, на теле несколько поблекших синяков, но клиника выполнила свое предназначение. Они спрашивают Кастиэля, есть ли место, куда он может забрать Дина и где о нем позаботятся. — Да, — отвечает он, — конечно, — ведь там есть Бобби и всегда будет он, Кастиэль. Он так витиевато подписывает документы, что никто не замечает отсутствие фамилии в завитушках, получает рецепты и брошюры, выслушивает от медсестер наставления и, наконец, они передают ему Дина. Кастиэль все еще может летать. Это отнимает много энергии и изнуряет, заставляя задыхаться, но все же работает. Но с кем-то на буксире? И речи быть не может. Он не знает, помнит ли еще Дин о своей неприязни к перелетам, но не хочет рисковать, поэтому им придется путешествовать с помощью иных средств. Бобби по его просьбе переводит деньги, медсестры помогают забронировать билеты на автобус и распечатать карту маршрута, а затем Кастиэль остается один на один с Дином, который не говорит, не реагирует, не делает ничего. Лишь рассеянно на него смотрит или игнорирует, когда Кастиэль с ним заговаривает. Тем не менее, технически несложно вывести Дина из больницы, посадить в такси, а потом в автобус, направляющийся в Южную Дакоту. Тот повсюду следует за Кастиэлем, как собака, получившая команду «рядом», идя в любом направлении, которое задает Кастиэль, вплоть до тех пор, пока он не указывает другой путь. И все же, это самое трудное из всего, что Кастиэль когда-либо делал.***
Бобби переводит взгляд с Кастиэля на Дина и вновь на Кастиэля. В его глазах ненависть, обвинение и отчаянье; Кастиэль не знает, направлены они на него или же на весь мир в целом, скорее всего, на всё сразу. Бобби фыркает, бормоча себе под нос (Кастиэль не может разобрать что), и кладет руку на поясницу Дина, пытаясь сориентировать того к старому дивану в гостиной. Не самая легкая задача, учитывая, что другой рукой он управляет креслом. Раз или два ему приходится останавливаться и менять направление, потому что колеса натыкаются на препятствия, и каждый раз Дин застывает и ждет. Он недоуменно смотрит на Бобби, тело напряжено, глаза огромны и пусты, и он не расслабляется, пока Бобби не отпускает его, помогая сесть.В тот же миг он отворачивается от них и устремляет взгляд в окно за диваном. Бобби смотрит на Кастиэля тусклыми от непролитых слез глазами. — Я хочу, чтобы ты ушел, — говорит он низким от напряжения голосом. Он бы с удовольствием заорал, но не осмеливается. — Я могу помочь. — В голове пусто, но Кастиэль все же пытается найти правильные слова, хоть и понимает их бесполезность. — Ему не нужна твоя помощь, как и мне. Вы сделали достаточно, все вы, тебе так не кажется? Аргументов, чтобы повлиять на мнение старика и изменить его к лучшему нет, и Кастиэль сдается. Он уходит, не проронив ни слова, и, лишь оказавшись во дворе, понимает, что ему некуда идти. В любом случае Небеса не примут его обратно, да и не то это место, куда он желал бы вернуться. Бог не хочет иметь с ним дела, а он пал недостаточно, чтобы попытать счастья в Аду. Какое-то время его домом были Дин, Сэм и их битва — все то, что для него теперь потеряно. В конце концов он остается поблизости. Сейчас в нем больше человека, нежели ангела, но он по-прежнему, если пожелает, может стать невидимым и не нуждается в еде, сне или крыше над головой. Время от времени он стоит, украдкой наблюдая за Дином, изо дня в день не отрывающим взор от окна. Иногда ему кажется, что Дин видит или чувствует, что он рядом, но это никак не проявляется, кроме как в коротких, туманных взглядах в его сторону.***
Бобби вызывает Кастиэля где-то через месяц после того, как велел ему исчезнуть, и даже не удивляется, когда тот материализуется перед ним всего через несколько секунд. Бобби выглядит истощенным, усталым и немного пристыженным. Побежденным. — Я не могу, — говорит он вместо приветствия и кивает на бесполезные ноги. — Не с этим. Это слишком. Он... Я не могу заботиться о нем в одиночку. Кастиэль лишь кивает. Он понимает, что Бобби тяжело признаться в собственном бессилии, тем более, учитывая то, как они расстались в последний раз. Нет причин усложнять, грубо напоминая об ошибке. Кастиэль с трудом сдерживает обиду, видя, как на лице Бобби проступает облегчение. Как будто могли быть сомнения, что он ответит «Да», или он снова ушел бы из-за мелочной ссоры с человеком. Но он ничего не говорит, решив, что это не имеет значения. Неважно, почему он здесь и что заставило Бобби позволить ему остаться. Единственный, кто действительно имеет значение, сидит на своем обычном месте на диване и пристально смотрит в окно, будто ожидая, что кто-то или что-то появится в поле его зрения. От этой мысли колет сердце. Кастиэль медленно подходит к Дину и встает перед ним, хотя знает, что это бесполезно. Дин не реагирует, даже когда он, стараясь не коснуться, садится на другой стороне дивана. — Ты чувствуешь это, не так ли? Ты скучаешь по нему. — Скучаешь по нему. — Это не похоже на ответ, Дин просто глухо повторяет фразу, словно попугай. Краем глаза Кастиэль замечает, что Бобби смотрит в сторону и хмурится, прочищая горло. — Комната Дина в задней части дома, но наверху есть много свободных. Можешь занять одну, если хочешь. Я буду оплачивать еду и одежду для вас обоих и лекарства для него. Если тебе понадобится что-то еще — достанешь сам. Кастиэль встает. — Больше ничего не понадобится. Покажешь его комнату? Оба идут молча, и враждебность Бобби практически осязаема. Он ведет Кастиэля к переоборудованной кладовке, в которой теперь стоят кровать и небольшой шкаф, но, прежде чем войти, останавливает его, схватив за предплечье. — Еще одно. Я знаю о том... чем вы двое занимались раньше. Не то чтобы я был старомоден или что-то вроде этого — неважно, что делало его счастливым. Но если ты попытаешься в моем доме совершить что-либо подобное, пока он в таком состоянии — я сломаю тебе шею. Ангел ты или нет, клянусь, я сделаю это. Кастиэль не знает, что шокирует его больше: то, что Бобби все знал, или мысль, что он может воспользоваться Дином, когда тот не в состоянии дать согласие. От этого грязного намека в нем вспыхивает гнев. — Конечно, нет. Никогда. — Он протискивается мимо Бобби и захлопывает дверь перед его носом.***
Дину постоянно требуется забота. В основном он послушен и позволяет вести себя, куда направляют, имитирует движения, когда чувствует, что их от него ожидают, но не делает ничего по собственной воле. Иногда он капризничает, как ребенок, становясь почти агрессивным, уклоняясь, и делает прямо противоположное тому, чего от него хотят. В такие моменты Бобби банально не хватает физических сил, чтобы заставить его выполнить простейшие действия, и Кастиэлю кажется, что именно поэтому он в конце концов обратился за помощью. Если оставить его одного, Дин почти ничего не делает самостоятельно. Посещение туалета, душ, одевание и раздевание — ни с чем из перечисленного он не может справиться в одиночку. Бобби рассказывает Кастиэлю о том, как отправил Дина в душ: он включил воду и удалился, чтобы дать парню хоть немного личного пространства. Дин, казалось, понимал достаточно, и Бобби надеялся, что тот вспомнит суть задачи. Когда он вернулся через пятнадцать минут, Дин стоял в той же позе, в которой Бобби его оставил, и дрожал, так как вода к этому времени уже остыла. Теперь, когда Кастиэль здесь, Бобби больше не занимается интимными процедурами. Ему до сих пор кажется, что Кастиэль хочется возродить физические отношения с Дином, и это заставляет его вести себя враждебно. Но в то же время он рад повесить на ангела интимные прикосновения или касание обнаженного тела — все, что выходит за рамки указывания направления, побуждения сесть или встать. Со временем Бобби оттаивает, не находя в поведении Кастиэля никаких доказательств грязных намерений. Им удается разработать режим, найти необходимый баланс, позволяющий между заботой о потребностях Дина уделять время и самим себе. Но если уставший и издерганный Бобби, передавая бразды правления Кастиэлю, со спокойной душой отправляется наслаждаться своей свободой, то Кастиэль этого боится. Оставаясь наедине со своими мыслями, он ужасается осознанию того, что происходит с Дином. Трудно связать мужчину, ради которого он восстал и пал, которому отдал все, что осталось от веры — с этой пустой оболочкой, и он не может не думать о том, сколько от этого человека в ней вообще осталось. Или насколько Дин все еще чувствует и понимает, испытывает ли стыд или беспокойство. Знает ли о том, что потерял, что случилось с Сэмом, и есть ли надежда, что он сможет с этим смириться.***
Однажды Дин заболел. Скорее всего, простудился, ничего серьезного, но тем не менее Кастиэль и Бобби превзошли сами себя в перекладывании вины с одного на другого. Они тратят все утро, осыпая друг друга упреками в попытке отыскать причину. Оставил ли кто-то открытым окно, поздно вытер Дина после душа или в его комнате было слишком холодно? Затем у Дина подскакивает температура, он кашляет так сильно, что начинает задыхаться, и кажется уже неважным, кто или что послужило причиной. Приходит вечер, а с ним и вопрос: кто останется с Дином на ночь. Кастиэль не хочет быть тем, кто задаст его первым, и он признателен, когда после того, как Дин переодевается для сна в футболку и спортивные штаны, в дверях появляется Бобби, смущенно теребящий бороду. — Думаю, мы не можем оставить его сегодня одного. — Нет, — отвечает Кастиэль, намеренно ничего не добавляя. Бобби неловко улыбается, как будто понимая, что зажат в угол. — К черту. Ты сделаешь это. Когда речь заходит о том, чтобы рядом с кем-то просыпаться, думаю, в этом плане ты ему лучше знаком. На миг он задерживается в проеме, пожимает плечами и выезжает из комнаты, закрыв за собой дверь. Кастиэль помогает Дину лечь, выключает свет и устраивается на другой стороне кровати. Это и знакомо, и ужасающе неправильно: то, как Дин смотрит на него, и Кастиэль не шевелится даже после того, как глаза Дина закрываются, дыхание выравнивается и он засыпает. В воспоминаниях Кастиэля так много других ночей и горечь того, сколь много они с тех пор потеряли. Так же, как и раньше, он даже на расстоянии ощущает горячее тело Дина. Теперь тот пахнет немного по-другому, чище и еле заметно: не осталось ни запаха оружейного масла, ни бензина из-за времени, проведенного под автомобилем, ни старых ароматов пота и грязи. Запах достаточно похож, чтобы все еще ассоциироваться с Дином — его уникальный аромат, однако недостающие ноты так ясны и очевидны, будто кто-то сфотографировал их и выделил красным маркером. Кастиэль не знает, что причиняет бóльшую боль: быть так близко, но без возможности коснуться, обнять, поцеловать, или воспоминания о том, как они занимались всем этим и многим другим. Он по-прежнему погружен в свои мысли, когда замечает легкое изменение в дыхании Дина. Оно ускоряется, становится рваным, и да (это Кастиэлю тоже знакомо), Дину снится сон, плохой сон. Кастиэль почти не колеблется, прежде чем сконцентрироваться и приложить два пальца к его виску, сосредотачивая все, что осталось от благодати, чтобы взглянуть на его кошмар. Кастиэлю удается это с большим трудом, но почти в ту же секунду он отшатывается прочь. Кастиэль не знает, чего ожидал: возможно ад, или сны о смерти Сэма. Вместо этого он видит Михаила. Не морок, не тень, не фигуру, сотканную из страха и плохих воспоминаний. Настоящего архангела, запертого Дином в ловушке собственного тела, настолько яркого и всепоглощающего, что Кастиэль едва различает то, что осталось от самого Дина. И Дин в ужасе. Непокорный, по-прежнему изо всех сил борющийся за власть, за любую крупицу контроля. Но это неравный бой. Человек против архангела. Дин ослаблен и постепенно исчезает, вместо него остаются лишь страх и инстинкт. Как они были глупы, думая, что это может сработать, что Дин с Сэмом смогут впустить в себя нечто настолько мощное и остаться невредимыми. Учитывая то, как много сил теряет его душа, вынужденная удерживать это в границах собственного тела, неудивительно, что его осознанное «я» почти исчезло. Кастиэль упрекает себя за то, что не заметил этого раньше, что такая мысль даже не приходила ему в голову. Он думал, что потеря Сэма в результате сражения, ритуал и опыт катания в себе архангела, пусть и краткий — уже были достаточной причиной для состояния Дина. Он был уверен, что Михаил будет в спячке, будет томиться на задворках сознания, пока Дин не умрет, что не будет постоянной борьбы за контроль над телом; все они думали так, когда нашли описание ритуала. Оставшуюся часть ночи Кастиэль изо всех сил пытается облегчить участь Дина, помочь ему удержать Михаила на расстоянии, однако с теми клочками, что остались от его благодати, он может совсем немного.***
На следующий день, позаботившись об утренних нуждах Дина, Кастиэль вызывает Бобби на разговор. Тот пожимает плечами, настороженный необычной просьбой, и предлагает пройти на кухню. Взяв кружку кофе, он садится и жестом велит Кастиэлю сделать то же самое. — Итак, в чем дело? Дин в порядке? Кастиэль медлит, думая, как это преподнести, чтобы смягчить удар, но понимает, что такого способа не существует. — Нет, не в порядке. — Глаза Бобби в шоке распахиваются, и Кастиэль поправляется: — То есть, я имею в виду, что в физическом плане ему лучше. Рано утром лихорадка ушла. — Меньше неопределенности, больше информации. Что еще? — Мы совершили ужасную ошибку. Ритуал. Либо мы неверно его истолковали, либо что-то пошло не так, но Михаил не в спячке. Должен был быть, пока не умрет вместе со смертным телом, в ловушке которого оказался, как это и случилось с Сэмом и Люцифером. Человеческая душа уходит на Небеса, ангельская перестает существовать, — он прерывается. Кастиэль и Дин говорили об этом в их последнюю ночь, и Дин смеялся, видя иронию в том, что ангелы, ну надо же, после смерти не попадают на Небеса, а просто исчезают, и единственное, что от них остается — контур сожженных крыльев. Он не думал об этом раньше, но теперь осознание, что он может больше никогда не увидеть Дина — здорового и в трезвом уме, — свинцом оседает в желудке. — Да, — через мгновение нетерпеливо подталкивает Бобби, — я был там, я, вероятно, прочел об этом чертовом ритуале даже больше, чем ты. Переходи к сути! — Он там, внутри Дина, борется за господство. Бобби неверяще смотрит на него, на лице вновь проступает шок. — Ты говоришь, что все это время Михаил пытается подавить Дина и выйти на поверхность? Сломать заклятие? — Да. Более того. Я не думаю, что... После нескольких месяцев противостояния, все, что осталось от самого Дина — это разорванные клочья. Я не уверен, что ему станет лучше, даже если нам удастся вытащить Михаила, чтобы тот оставил его в покое. — Твою ж мать, — с чувством произносит Бобби, а потом решительно и твердо: — Неважно, мы должны хотя бы попытаться его освободить. Все остальное решим после. Кастиэль не может с этим не согласиться.***
Следующие несколько дней ни одному не удается выспаться: они разрываются между отходящим от простуды Дином, перечитыванием информации о ритуале и поиском других способов окончательно избавиться от Михаила. На обыскивание библиотек во всех уголках мира, на эти отчаянные метания Кастиэль тратит все свободное время, не посвященное Дину, а Бобби зарывается в свои книги. Но чем больше они копают, чем усердней ищут, тем очевиднее становится то, что способа помочь Дину нет. Еще когда они искали ритуал, это было похоже на поиск иголки в стоге сена, и, кажется, больше информации найти уже невозможно. Одним поздним вечером Кастиэль отбрасывает гордость, забывает о страхе быть отвергнутым и начинает молиться. Сначала ни к кому конкретно не обращаясь, а потом пытается позвать нескольких старых друзей. Но сколько ни умоляй — ему нет ответа среди приглушенного, хаотичного шепота, в который превратились Небеса. Без руководства его братья и сестры подобны детям, сбившимся в кучу в углу и перекрикивающим друг друга, и даже если наверху все еще есть кто-то, любящий его достаточно, чтобы помочь, Кастиэлю не удается с ним связаться. Отчаявшись, они проводят Дина через несколько других ритуалов, предназначенных для изгнания существ менее могущественных, чем архангелы, но ни один не дает никакого эффекта. Каждый раз Кастиэль прикладывает пальцы к виску Дина в надежде увидеть там человека, которого знает и любит, и бессильно опускает руку вниз, обнаруживая, что Дин по-прежнему борется, все больше теряя себя с каждым днем. Вечером после очередной попытки Дин так сильно измотан, что ему едва удается бодрствовать во время обеда. Он ковыряется в еде и в конце концов полностью теряет к ней интерес. Дин откидывается на спинку стула, глаза закатываются, но тут же распахиваются вновь, когда он теряет равновесие и едва не падает. Чуть не упав во второй раз, он плетется к дивану и ложится, сворачиваясь на нем калачиком. Кастиэль подходит к нему, садясь рядом и проводя рукой по спине, чтобы Дин проснулся и понял, что все хорошо — они пойдут в его комнату, и ему позволят лечь спать раньше обычного времени. Дин поднимает на него взгляд, но не встает. Медленно, словно боясь быть отвергнутым, он пододвигается ближе. Его взгляд не отрывается от лица Кастиэля, когда он поднимает руку, ненадолго касается его виска, а потом смотрит с надеждой. Разрываясь между растерянностью и теплым, радостным чувством, растущем в животе из-за того, что Дин сознательно обращается именно к нему, Кастиэль спрашивает: — Ты что-то хочешь? Разумеется, ответа нет, но Дин делает это вновь. В этот раз его пальцы задерживаются дольше, чуть надавливая, и Кастиэль узнает жест, который Дин пытается скопировать. Тепло оборачивается ледяным ужасом, он притягивает Дина к себе, прикладывает два пальца к его лбу и концентрируется. Дин, глубоко вздыхая, откидывается на него, и остаток ночи Кастиэль не двигается. Он сидит, обнимая Дина, и полностью сосредотачивается на том, чтобы держать его подальше от Михаила, не позволяя к нему пробиться.***
После этого Кастиэль каждую ночь проводит в постели Дина. Его участие в поисках решения прекращается, и он лишь раз весьма неохотно отваживается покинуть дом, когда Бобби отрывается от своих книг, чтобы присмотреть за Дином. Но это не помогает — чем дольше они ищут, тем меньше ответов находят. Однажды утром, когда, позаботившись о проснувшемся Дине и оставив его на привычном месте, Кастиэль выходит из гостиной, Бобби хлопает его по плечу. — Знаешь что? Этой ночью я обнаружил старую бутылку домашнего пойла. Как насчет того, чтобы пойти и прикончить ее вместе, поговорить? Кастиэль колеблется. — Я ничего не делал ночью. С ним. Просто был рядом, чтобы облегчить сон. — Я знаю. И, похоже, должен извиниться за подозрения, что ты на это способен. Завидовал, возможно, и сердился. На него, на себя, на эту чертову каталку. — Он берет два стакана с нижней полки шкафа и вынимает из холодильника бутылку с рукописной этикеткой. Она не полная, и Кастиэль понимает, что Бобби уже плеснул себе щедрую порцию, когда ее нашел. — Мы все решили провести ритуал. Парни хотели этого. Это не больше твоя вина, чем моя или самого Дина. Кастиэль не отвечает, просто ждет, пока Бобби берет стакан, делает большой глоток и доливает еще. — Ты общаешься с ним, когда, э-э, ну, помогаешь ему спать? Он знает, что происходит? Понимает? — Мы не беседуем словами, если это то, что ты хочешь знать. Я мало что могу сделать против Михаила, тот слишком силен, но я понял, что Дина мое присутствие расслабляет. Кажется, его успокаивает, что он не один, когда спит и не может ускользнуть от Михаила. Бобби хмурится. — Ты бы сказал мне, если бы у тебя был какой-то способ, не знаю, вытащить его на поверхность? — Конечно, — отвечает Кастиэль, опуская глаза. Он мог бы, год или два назад. Тогда, с его полными силами, он мог бы навсегда экранировать Дина от нападений Михаила. Более того, он бы смог почувствовать Михаила гораздо раньше и предотвратить серьезный ущерб. Но с его угасающей благодатью это уже невозможно. Бобби молчит. Он опрокидывает в себя стакан пойла, потом еще. И, смотря на старого охотника, Кастиэль вдруг понимает, к чему весь этот разговор. — Ты не думаешь, что есть другой способ. Нет ничего, что мы можем сделать, чтобы его спасти. — Нет, — не соглашается Бобби, хотя его глаза и смирившееся выражение лица говорят об обратном. Он отодвигает инвалидную коляску с такой силой, что чуть ее не опрокидывает. — Пока дышу, я не сдамся. Он вновь отправляется хоронить себя в книгах, и Кастиэль остается на кухне один с нетронутым стаканом спиртного и медленным осознанием, что одному из них, возможно, придется принимать решение.***
Есть всего два способа избавить Дина от Михаила: освободить того или убить обоих. Они привязаны друг к другу ритуалом, и если умрет человеческое тело, умрет и архангел. Независимо от того, насколько сильно Дин страдает, Кастиэль думает, что знает его достаточно хорошо, чтобы понимать: после всего произошедшего, после долгой борьбы, после того, как они потеряли Сэма — Дин никогда не согласится ради собственного спасения отпустить Михаила на свободу. Люцифера, похоже, больше нет, умер вместе с Сэмом, но никто не знает, что еще придумают Небеса. Прямо сейчас, с их лидером в ловушке, со знанием, что у Дина все карты, и Михаил будет потерян, если тот умрет, они вряд ли нападут. Но как только Михаил окажется на свободе, все ставки аннулируются. И Михаил не отличается благоразумностью, он захочет отомстить, неважно, кто или что будет уничтожено в процессе. Битва не окончена. Лишь приостановлена. Кастиэль думает обо всем этом, пока лежит в постели, изучая мельчайшие изменения на лице Дина, готовый вмешаться, как только заметит первые признаки кошмара. Они проявляются достаточно скоро: Дин начинает метаться по кровати, и Кастиэль ждет, пока его метод не поможет и тот не успокоится, а потом вжимается лбом в его плечо. — Что я должен сделать? Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что? Чего ты хочешь? Найди способ дать мне знать. Возможно, это совпадение, скорее всего так оно и есть, но в этот момент Дин начинает кричать. Это ужасный звук — голос, наполненный болью, срывается и хрипит. Глаза Дина все так же закрыты, не похоже, что он проснулся, и Кастиэль принимает решение. Его научили, как думать стратегически, игнорировать свои собственные интересы в пользу высшего блага, но ничто из этого уже не кажется важным. Есть много хороших причин, обоснованных аргументов в пользу прекращения боли Дина, но в конце концов все сводится к следующему: Дин страдает, а у Кастиэля есть способ это остановить.***
Он ничего не говорит Бобби. Впоследствии тот наверняка его возненавидит, но Кастиэля это уже не волнует. Когда все закончится, его вообще больше ничего не будет волновать. Кастиэль берет еще неделю на обдумывание, надеясь на чудо, давая себе и Бобби последний шанс откопать тот кусочек информации, который они все это время упускали. Но за эти дни его решимость лишь укрепляется. Он ждет наступления полуночи. Когда он в последний раз видит Бобби, старик напивается, будучи на полпути к коме — прекрасная возможность сделать все этой ночью. Убедившись, что Бобби, напившись до бесчувствия, пошел спать, а значит, не выйдет до рассвета, Кастиэль будит Дина. Как и в любой другой день, тот не сопротивляется, соглашаясь со всем, что делает Кастиэль, и это в очередной раз разбивает сердце. Однако, когда в слабом свете прикроватных ламп он смотрит в лицо Дина, то видит на нем умиротворение. В его глазах отражается понимание. Конечно, Дин знает. Учитывая частое и продолжительное пребывание Кастиэля в его голове, он наверняка уловил мысль об этом. И он не кажется напуганным, напротив, Кастиэль не видел его таким спокойным со времен ритуала. Этот последний кусочек головоломки рассеивает все сомнения, еще оставшиеся у Кастиэля. Дрожащими пальцами он осторожно одевает Дина и, взяв за руку, выводит во двор. Они идут достаточно долго, пока дом не скрывается из виду. На другой стороне города находится небольшой лес; когда Бобби его прогнал, Кастиэль часто искал в нем убежище, и он ведет Дина именно туда, на знакомую поляну. Кастиэль усаживает Дина на пенек и приседает перед ним на корточки. — Надеюсь, это принесет тебе покой. Насколько я знаю, Небеса по-прежнему существуют, и, возможно, ты вновь увидишься с Сэмом. Но боюсь, что не смогу сам последовать за тобой. Я все еще слишком ангел, чтобы быть ими отвергнутым. Но это хорошо. Если не смогу я, то не сможет и Михаил. Ему хочется сказать гораздо больше: «Я люблю тебя, я скучаю по тебе сильнее, чем могу вынести, и не жалею о том, что сделал ради тебя», но он надеется, что Дин и так это знает. Кастиэль берет лицо Дина в ладони, наклоняя ближе к себе, и проникает в его сознание. Он полностью сосредотачивается на том, что от него осталось, бросая последний отчаянный взгляд на душу, спасенную им, кажется, вечность назад. А затем концентрируется, стирая ее с лица земли.