Навсегда

Давя готовый сорваться стон, Слейн запрокинул голову и выгнул спину, ударившись затылком о твердую стенку. Может, будь он в более вменяемом состоянии, то почувствовал бы боль, однако сейчас, когда тело прошивали острые волны наслаждения, он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме любовника. Кайдзука вжимал его в постель так, словно не трахался уже туеву кучу лет, в чем Слейн сильно сомневался, ибо даже несмотря на свое извечно-равнодушное лицо, такой субъект, как генерал Пограничного Флота и признанный герой Империи, просто не мог не привлекать чужого внимания. К тому же, военная летная форма просто идеально сидела на двадцатипятилетнем гении, успевшим прославиться во всех близлежащих системах за время последней Межгалактической Войны. Кайдзука явно за собой следил. Любая дама могла бы упасть в его объятия, да и многие мужчины не постеснялись бы залезть к нему в постель, однако факт оставался фактом. Каждую последнюю субботу месяца Кайдзука упрямо заявлялся к нему на крохотную, Богом забытую планетку, на окраине одной из пограничных систем. В общем межгалактическом реестре эта планета значилась собственностью Слейна Троярда, хотя права на владение ею достались Слейну от отца. Несмотря на пригодную для обитания атмосферу, Тарсис представляла собой бесконечную вереницу пустынь желтого песка, среди которого практически невозможно было найти живности. Когда-то давно отец Слейна, целиком и полностью поглощенный исследовательской деятельностью, выкупил ее за неприлично большую сумму денег у местного пьянчуги. Тогда еще была жива мать, и они были счастливой семьей. Отец ловко спустил все свои сбережения на то, чтобы оборудовать на Тарсис комфортабельную для жизни станцию, в которой Слейн обитал и по сей день. Однако надеждам отца на удачный исход исследований не было суждено сбыться. Расходы не окупились: в местной почве предательски отсутствовали предполагаемые дорогие металлы, простенькая микрофлора не заинтересовала бы даже студентов пытливых научных академий, да и само, весьма удаленное, расположение Тарсис никогда бы не позволило сделать из нее пересадочный пункт для космических странников. Слейн был еще малюткой, когда мать в отчаянии бросила семью, чтобы начать новую жизнь. Сейчас, с годами, он понимал, почему она оставила его - не имея ни денег, ни образования, ни работы, она вряд ли бы смогла вырастить его в одиночку - однако тогда, чувствуя ее объятия в последний раз, Слейн отчаянно не понимал, почему должен прощаться. Он тосковал по ней, звал ее назад, плакал по ночам, искал сочувствия у отца, но не получал в ответ ничего. Словно желая переиграть роковую судьбу, отказываясь принять жестокую реальность, отец все больше сходил с ума, увязая в бессмысленных исследованиях. Когда Слейну исполнилось четырнадцать, отец умер - просто уснул за своим пыльным столом посреди груды раскиданных и смятых бумаг, исписанных неразборчивым почерком. К тому времени Слейн, благодаря изредка заглядывающему к ним странствующему по системе торговцу, уже выучился самостоятельно обращаться со стареньким звездолетом. Похоронив остывающее тело отца под толщей желтого песка, Слейн ни минуты больше не задержался на Тарсис. Не то чтобы он мечтал стать военным, но выбора у него не оставалось. Чтобы выжить, нужны были деньги, но взять на работу четырнадцатилетнего юнца, умеющего разве что прибираться, да мыть посуду, не стремился никто. Летная Академия Верса встретила никому ненужного мальчишку с распростертыми объятиями, учитывая, что назревала очередная Межгалактическая Война. Именно там, на втором курсе, Слейн впервые натолкнулся на Кайдзуку Инахо - прямо-таки в буквальном смысле. Они оба были так поглощены рассматриванием пышной свиты императорской внучки, пожаловавшей в Академию с визитом вежливости, что не заметили друг друга и благополучно приземлились пятой точкой на выложенную плиткой дорожку, потирая заслуженные шишки на лбу. С этого момента они, пожалуй, и невзлюбили друг друга. Кайдзука никогда не следил за тем, что срывалось с его губ витиеватыми и чересчур мудреными фразами, Кайдзука всегда получал баллы выше его, Кайдзуку часто навещала сестра в выходные дни, приносила печенье, которым Кайдзука делился со всеми, но не со Слейном, и Слейн терпеть его за все за это не мог. Впрочем, детская неприязнь и глупое соперничество в баллах и летном мастерстве были не так страшны, как вспыхнувшая ненависть, когда, чуть повзрослев, Слейн внезапно осознал, что они оба влюблены в императорскую внучку. У Ассейлум Верс Аллюсии были необыкновенные изумрудные глаза и чудесная мягкая улыбка. Посещая часто Академию по просьбе своего дедушки, Императора Райрегалии, дабы ободрить будущих бойцов Империи, она никогда не чуралась компании отчаянно смущающегося мальчишки, над которым зачастую любили издеваться все, кому не лень. Проведя большую часть своей жизни запертым на Тарсис, Слейн не умел правильно себя поставить в обществе, и хотя открыто над ним никто никогда не потешался - в Академии дисциплина ценилась превыше всего - но грубые тычки и злые слова очень часто прилетали в спину, и это было, по меньшей мере, неприятно, хотя Слейн быстро научился глотать обиду. Пока Ассейлум была в пределах досягаемости, пока он мог видеть ее улыбку и слышать ее чарующий голос, он был готов вытерпеть, что угодно. Но определенно он не был готов увидеть ее в компании Кайдзуки на набережной, откуда открывался волшебный вид на бесконечное голубое небо. Ассейлум танцевала под яркими лучами солнца, под парящими в вышине голосистыми чайками, и полы ее белоснежного платья трепетали под цепким взглядом алых глаз Кайдзуки. Тогда он впервые увидел на равнодушном лице соперника улыбку - и пусть это была всего лишь ее робкая тень, но Слейн уже тогда понял - эту битву ему не выиграть. Потому что Ассейлум Верс Аллюсия никогда не смотрела на него так, как она смотрела на Кайдзуку - восхищенно, тепло, свободно, словно рядом с ним, и только с ним, ее душа пела. Ненависть одуряющей горечью ползла по венам. Они с Кайдзукой изводили друг друга в поединках, будь то обычная борьба или же летные маневры. Не чурались оставлять друг на друге синяки и ссадины - вернее, Слейн не чурался, а Кайдзука неизменно отвечал. Удар за удар, ссадина за ссадину, око за око и зуб за зуб. Они постоянно ходили по лезвию, замирали в шаге от падения - больше, чем соперники, больше, чем враги. Словно звери, еще не вошедшие в расцвет сил, но уже чующие собственное могущество. Звери, которых неумолимо вел вперед голодный инстинкт, и все, что отделяло их от неизбежной расправы - это вбитые за годы жизни и учебы постулаты о человечности. Слейн, сдерживаясь, кусая губы, разбивая кулаки до крови от клокочущей внутри досады, наивно думал, что знает о человечности все. Пока не наступила война. Война все расставила по своим местам. Их были сотни. Сотни мальчишек только из Академии Верса. Тысячи - с планеты, где располагалась Академия. Сотни тысяч из системы Верса. Миллионы мальчишек - из близлежащих систем. Одна большая, необъятная галактическая армия. Один большой, слаженный, дышащий механизм. Капитаны, майоры, лейтенанты, адмиралы - целая вереница бравых офицеров, лживо заверяющих их в успехе сомнительной кампании. По коже Слейна разбегалась дрожь на первом построении, когда вокруг торжественно играли гимны, а люди провожали их в путь восторженными криками. Дрожь скользила по спине, когда он впервые садился за штурвал боевого звездолета и когда отправлялся на первый незначительный бой. Война насмешливо затаилась где-то далеко на границах, в других системах, пока офицеры натаскивали новичков, коими они и были, по ускоренной программе. Они с Кайдзукой предсказуемо стали лучшими из лучших. В нервотрепке мелькающих дней, под бурлящим напряжением скорой передислокации на передовую, даже былые обидчики уступили Слейну право вести и руководить. Ненависть затаилась глубоко внутри, затерялась в суматохе важных дел, в давящей на плечи ответственности за свой отряд, в беспокойных мыслях и снах. Интуиция била тревогу, но Слейн был еще слишком наивен, слишком влюблен, чтобы отступить. Он собирался защищать Империю, он собирался драться до последнего вздоха во имя своей любви. Его ждал ад. Обломки горящих крейсеров, космические поля уничтоженных звездолетов и звезд, сотни тысяч оборванных навсегда жизней, переполненные койки воющих от боли калек. В войне не было ничего прекрасного. Здесь было жарко и тесно и ужасающе душно, каждую крупицу энергии генераторов берегли ради лишнего выстрела. Слейн часто слышал шепотки о том, как офицеры приказывали отключить подачу кислорода, чтобы суметь выполнить приказ и открыть последний огонь по противнику. На перевалочных базах Слейн часто замечал, как бездыханные тела выносят прочь из переполненных крейсеров, пришвартовывающихся к доку лишь благодаря замысловатой компьютерной автоматике. Запах смерти преследовал его по пятам. Ненависть больше не бурлила в груди, на нее просто не было времени. Они дрались вместе с Кайдзукой плечом к плечу, они выживали, они старались беречь своих людей. У них не было права на ошибку. Каждая смерть отравляла душу горьким «а если бы я…?» Но, нет, иногда было слишком поздно. В те редкие часы, что выпадали им для отдыха, Слейн не мог уснуть, бледной тенью бродил по станции, по крейсеру, по базе - куда бы на тот момент ни занесла его воля военной верхушки - и все чаще наталкивался на Кайдзуку, все чаще видел в его прикрытых глазах неизбежное понимание, но от этого было так тошно, что хотелось бросаться на стены. Он стал идеальным солдатом, идеальным летчиком, идеальным убийцей, и от этого осознания было не сбежать, не укрыться, не спрятаться. Он пытался, отчаянно пытался, иногда до хрипоты, повторять себе, что делает это ради Ассейлум, ради ее безопасности, ради ее будущего, но разве подозревала она, запертая под зорким оком могущественного деда на чудесной, усаженной цветами планете, о том, какой ад на самом деле творится на задворках Империи? Разве подозревал хоть кто-то? Слейн был юнцом, но отнюдь не дураком. Он довольно быстро узнал ответ на вопрос, кто начал войну. Он понимал, что из миллионов мальчишек домой вернутся лишь единицы. Они были всего лишь пушечным мясом, щитом, что прокладывал дорогу более серьезной космической артиллерии. И ради чего они теряли свои жизни, ради чего становились калеками, ради чего принимали на свои тела новые шрамы? Ответ был кошмарно прост - ради амбиций горстки зажравшихся человек. Кайдзука держался лучше. Вглядываясь в его лицо, оттененное усталостью, но по-прежнему невозмутимо отдающее команды, Слейн понимал, в чем главное различие между ними. Кайдзуке было к кому возвращаться. Где-то там Кайдзуку ждала сестра, а, может быть, даже и Ассейлум Верс Аллюсия. Слейн горько усмехался и закрывал глаза, натягивая ворот форменной куртки поверх дрожащих губ. Просто вот так вот кому-то больше везет по жизни, и он ничего не мог с этим поделать. Он устал. Устал видеть смерть, устал говорить красивые речи в честь погибших товарищей. «Их доблестные поступки навсегда останутся в нашей памяти» - заверял он, не стыдясь врать. Кто эти люди? Сколько уже имен он произнес? Был ли кто-то среди них из Академии Верса? Как их звали? Какие к чертям поступки? Слейн забывал уже на следующее утро. Вереница лиц сменялась слишком часто, как бы он ни старался вернуть из боя живым большинство своих солдат. И вот однажды он совершил ошибку. Поддался эмоциям, чтобы спасти группку непутевых, неопытных еще ребят. - Ты не вернешься, Троярд, одумайся, - предупредил его тогда Кайдзука по видеосвязи, но Слейн лишь усмехнулся и впервые открыто взглянул на него, не натягивая на себя ни маску безразличия, ни гримасу ненависти, ни ироничную улыбку горечи. - Береги ее, - хрипло ответил он и потянул к себе штурвал. Если Кайдзука и пытался что-то ему сказать, то он все равно не слышал, просто выключил связь. То, что он сможет выжить в том бое, Слейн даже не предполагал. И то, что он пожалеет о том, что выжил - тем более. Он и мысли не допускал о том, что его могут взять в плен, но очнулся он запертым в грязной камере и скованный тяжелыми цепями. Шел четвертый год войны. Боль стала его ежедневной подругой. Иногда под вечер ему казалось, что на его теле уже не остается живого места. Хлыст, пожалуй, был самым безобидным орудием пыток его надзирателей. Дни сливались в неразборчивый, мутный, однообразный поток. Его поили водой, мучали, потом он оставался в камере один и слушал, как издеваются в соседних клетках над другими невезунчиками. Иногда эти крики затихали, иногда мимо решетки протаскивали бездыханные тела, и тогда в эти моменты ему становилось действительно страшно. Нет, он не боялся смерти как таковой, но он боялся умирать один. Никто не позаботился бы о его теле. Никто не сказал бы прощальную речь. Никто не вспомнил бы о нем спустя три минуты после его смерти, ведь трех минут вполне достаточно, чтобы избавиться от еще теплого трупа. Слейн ломался внутри - долго, очень долго, потому что не хотел видеть победное выражение на уродливых лицах людей, которых не мог даже по-настоящему ненавидеть. Потому что это не они начали эту войну. Потому что они тоже имели право хотеть его крови, его боли, его мучений. Потому что это был, в конце концов, его собственный выбор - не остаться подыхать от голода на чертовой отцовской станции, а поступить в Академию. Он держался до последнего, скулил от боли и прокусывал губы, впивался пальцами в холод удерживающих его цепей и глотал невольные слезы. И не столько была невыносима сама боль, сколько незнание того, когда же все, наконец, закончится. Он пробыл в плену ровно год. К тому времени, как союзные силы захватили ту планету, на которой держали его и других военнопленных, Слейн уже едва осознавал себя. Но он до сих пор помнил тот момент, когда чужие, непривычные шаги резко оборвались у двери его камеры. Была ли это издевка судьбы, Слейн не знал, но оценил иронию на полную катушку. Кайдзука Инахо, явно не ожидая увидеть его жалкие человеческие ошметки, стоял по ту сторону решетки и молчал. Слейн рассмеялся - хрипло, страшно - закашлялся, сплевывая кровь и, повинуясь остаткам гордости, попытался пошевелиться. Тщетно. Только лишь уткнулся носом в воняющий от собственных испражнений пол. - Смейся, Кайдзука, ну же, - прошептал он, скребя ногтями по безразличному камню под ним от досады. Кому-то - все, а кому-то - ничего. Это нормально. Нормально. Так всегда. Ему было так холодно, что когда чужие, теплые пальцы обожгли заходящиеся в судорогах плечи, он не сдержал болезненного стона. Его нос неожиданно уперся в новехонькие генеральские нашивки на плече Кайдзуки. Кайдзука опустился на колени рядом с его измученным телом, Кайдзука прижимал его к себе, несмотря на грязь и вонь и кровь, Кайдзука гладил его по волосам - по их остаткам - и зачем-то вжимался лбом в его плечо. Слейн чувствовал себя слишком мертвым, чтобы сопротивляться. - Я хочу домой, Кайдзука, - сказал он и позволил слезам обжечь веки. - Я так хочу домой, но смешно, да? У меня нет дома. Сознание возвращалось и снова ускользало. Время от времени, пока не начинало действовать снотворное, Слейн рассеянно рассматривал нависающие над ним потолки. Тело, напичканное лекарствами, ощущалось слишком ватным, чтобы пробовать шевелиться, и он не дерзил. Потолки всегда были разными. Он догадывался, что его куда-то перевозят, но промежутки между бодрствованием и сном были слишком коротки, и ему не удавалось застать даже врачей. Окончательно он пришел в себя уже на Тарсис, думая, что бредит. Бинты опоясывали тело, в бывшей отцовской спальне было прибрано, а сам он был укрыт теплым одеялом. Кайдзука в обыкновенной гражданской одежде, держа в руках чашку с водой, появился из гостиной, придвинул к его постели стул и опустился на него, встречаясь с ним взглядом. - Добро пожаловать домой, - заявил он, протянул ему чашку и услужливо держал ее все то время, что Слейн истерически смеялся, а потом захлебывался всхлипами. Кайдзука не ушел. Ни день, ни два, ни неделю спустя, и Слейн просто не смог побороть любопытство и задал резонный вопрос, почему же один из новоиспеченных генералов Пограничного Флота Империи пропадает в разгар войны невесть где. Впрочем, полученной в ответ информации можно было и не удивляться. Война подходила к концу, силы обеих сторон были слишком потрепаны, чтобы продолжать жаркое кровопролитие. Цель уже не оправдывала средства. Слейн все пропустил, будучи в плену. А Кайдзука просто взял пару месяцев отдыха, на который теперь имел полное право. Кайдзука… был невыносим. Следил за его питанием, заставлял его принимать душ, перебинтовывал его заживающие раны, без отвращения прикасаясь к уродливой сетке подживших шрамов по всему телу, приносил ему завтраки в постель и подставлял плечо, когда посреди ночи Слейн вдруг просыпался от мучивших его кошмаров. Песчаные бури часто накрывали тихую станцию. В темноте спальни Слейн ворочался, слушая, как скребется по крыше песок, и до ужаса боялся снова услышать шаркающие шаги надзирателя. Как-то посреди ночи он не выдержал. Наверно, это было слабостью даже по его меркам, но он больше не мог быть один. Кайдзука дремал на диване в гостиной, оставив включенной настольную лампу. Теплый свет заливал безоконную комнату, тени таились по углам, Слейн поежился и осторожно лег рядом с Инахо, впрочем, тут же ощутил, как ладонь Кайдзуки опустилась на его плечо, придвигая его ближе. Он свернулся клубком, коснувшись коленями коленей Кайдзуки, и уже не мог отрицать того, что лежать рядом с Инахо было до одури спокойно и тепло. - Почему ты не с ней? - он не понимал. Правда, не понимал. Звание генерала открывало Кайдзуке любую тропу, в том числе и возможность претендовать на руку и сердце императорской внучки. Простому смертному о таком можно было только мечтать. Кайдзука погладил его по спине, на секунду скользнул пальцами под край футболки, осторожно коснулся бинтов. - После того как твое имя официально занесли в список пропавших без вести, я пришел к ней. Я предполагал, что ты бы хотел, чтобы она узнала о твоей смерти. Но она лишь… - пауза в голосе Кайдзуки явно говорила о том, что ему неприятны эти воспоминания, - …сказала мне все те же слова, что ты говорил своим людям, когда кто-то из бойцов не возвращался с поля боя. - А чего ты ждал, Кайдзука? - слезы обжигали веки, злая горечь пыталась заглушить боль, но ладонь Инахо, поглаживающая спину, не давала окончательно скатиться в бездну жалости к себе. - Панихиды по мне? - Я не знаю, чего я ждал. Но с тех пор я ни разу ее не видел. - Идиот, - прошипел Слейн, впиваясь пальцами в ворот дурацкого оранжевого свитера, в который был облачен Кайдзука. Однако вместо того, чтобы встряхнуть дурака со всей силы, Слейн понял, что вжимается носом в его щеку. Их губы были в считанных миллиметрах друг от друга, но никто из них так и не шевельнулся тогда. Казалось, они снова застыли на грани, только эта грань была совершенно иной и непознанной, и переступить ее значило отпустить бесценную часть себя, но Слейн слишком боялся искать себе новую надежду в бессмысленности утекающих будней. Вскоре Кайдзука улетел на службу, пообещав заглядывать к нему каждый месяц. Слейн остался на Тарсис один. Как и всем выжившим и пострадавшим от рук противников солдатам, Империя выделила ему пособие, на которое Слейн теперь мог спокойно прожить до старости, если бы не вздумал особо шиковать. Но праздновать в любом случае было нечего, да и радоваться тоже было нечему. Он платил заглядывающему к нему торговцу за воду и еду, да и только. Днем он приводил в порядок жилые части станции, подолгу засиживался за утомительными отцовскими трудами, чтобы скоротать время, методично разгребал настырный песок, скапливающийся у главного входа. Вечерами красиво перекладывал подобранные неподалеку камешки на могиле отца, терпеливо учился готовить и каждый раз ловил себя на том, что ждет, как шум мощных движков звездолета Кайдзуки загремит на располагавшейся неподалеку посадочной площадке. Кайдзука прилетал, оставался на ночь и снова исчезал. Привозил с собой смешное на вид печенье, рассказывая о том, что его сестра совершенно не умела обращаться с кухонной утварью. Заставлял Слейна играть в шахматы, в которые он постоянно проигрывал. Складывал в гостиной стопки купленных книг, которыми Слейн зачитывался, когда на душе становилось невыносимо тоскливо и хотелось укрыться от мира вокруг и от жгучего осознания собственного одиночества. Он отчаянно - до рези в зажмуренных глазах, до скрипа сжатых зубов, до боли от впивающихся под кожу ногтей - не хотел признаваться себе в том, что живет и дышит визитами Кайдзуки Инахо. Что это все, что осталось в его жизни. Что он по-прежнему никому не нужен - безродный, бесполезный, бестолковый мальчишка со шрамами в душе и на теле. Он не хотел ломать - ни остатки своей гордости, ни осколки веры в собственные силы, ни обрывки теплых воспоминаний о той единственной светлой любви в его жизни, что с самого рождения умирала в агонии невзаимности. Но когда Кайдзука Инахо не прилетел в назначенную дату, не прилетел ни через неделю, ни через месяц, ни три спустя, Слейн понял, что стоит посреди гостиной и безучастно смотрит на расплывающиеся даты в смятом календаре, а по его щекам снова катятся предательские слезы. Больше ничто не имело значения. Ни его гордость, ни его прошлое, ни его сомнения и страхи. Ничто. Он пожалел, что не установил, как советовал Кайдзука, на станции связь. Что не озаботился тем, чтобы прикупить подержанный звездолет, чтобы иметь возможность добираться до соседних планет. Что совершенно не знал, в каком именно закутке галактики сейчас служил Кайдзука, и где жила его сестра. Каждое утро он выходил на посадочную площадку, садился на корточки и часами ждал чуда, в которое сам не верил. Желтый песок сновал между тяжелыми подошвами сапог, забирался за шиворот, хлестал его по лицу, но Слейн мог только смотреть на пустынное небо, на котором бледно отсвечивали далекие светила системы и, повторяя и повторяя, шептать, как мантру: Кайдзука, вернись. Вернись. Пожалуйста, вернись. Но небо молчало. Полгода. Год. Слейн осунулся еще больше, похудел так, что временами пугался своего отражения в зеркалах, но потом устало опускал голову на подушку и смыкал глаза, позволяя полчищам кошмаров прийти на смену темноты спальни. Потому что кошмары были несравненно лучше той бесконечной тишины, что окутывала Тарсис. Потому что в них он жил, несмотря на боль и страх и мерзостные картинки. Жил, а не существовал, зачем-то упрямо продолжая впихивать в себя безвкусные крохи еды. Кайдзука Инахо вернулся полтора года спустя посреди самой обыкновенной ночи. Слейн выбрался наружу уже когда стихли гравитационные батареи и мощный движок плавно опустившегося на площадку звездолета. Один единственный столб холодного света освещал пространство, но его оказалось достаточно, чтобы разглядеть черную повязку, скрывающую левую глазницу, от которой тянулся свежий шрам. Чтобы разглядеть то, как Кайдзука тяжело прихрамывал, пока шел ему навстречу. Слейну было плевать. Плевать на пустую глазницу, на некрасивый шрам, на хромоту - он целовал Кайдзуку прямо там, посреди завывающего ветра и песка, зарывался пальцами в растрепанные волосы, вцепившись в него так, что у самого трещали кости. Кайдзука молчал, когда Слейн довел их до спальни, молчал, когда Слейн избавлялся от их одежды, молчал, когда Слейн прижался к нему, пытаясь дотянуться одновременно везде. Кайдзука покорно молчал, отвечая на его поцелуи. В ту ночь Слейн брал, не собираясь делиться даже с Инахо. Сплетая их пальцы, лихорадочно и неуклюже толкался между чужих ягодиц, рвано и судорожно дышал в острые лопатки и потом не помнил - то ли с его губ действительно срывались обыкновенные стоны, то ли он захлебывался рвущимися наружу слезами. Кайдзука лишь послушно подставлял бедра, вжимаясь лбом в смятые простыни. Мой. Слейн открыл глаза с этой мыслью, и сердце ухнуло в бездонную пропасть. Инахо был тут, рядом, и Слейн впервые видел на его губах настоящую улыбку. Улыбку, а не ее робкую и призрачную тень. Мир вокруг приобрел краски, Слейн прикоснулся губами к выглянувшей из-под одеяла ключице, провел рукой по опоясывающим чужое бедро бинтам и замер, каждой клеточкой тела впитывая в себя наконец обретенную сказку. - Останься, - его голос был хриплым и требовательным, но он больше не мог - не хотел - терпеть эти проклятые дни, чересчур разившие гнилью опостылевшего одиночества. Кайдзука перевернулся на бок, запустил ладонь в ворох его отросших светлых прядок и ласково погладил его по затылку, несмотря на посерьезневшее лицо. - Дай мне два года, - попросил он, - Я завершу все дела. И останусь. Они провалялись в постели несколько дней, познавая друг друга, наслаждаясь друг другом на равных. И было так правильно и хорошо прослеживать пальцами выступающие ребра Кайдзуки и чувствовать ответные прикосновения к чуть потускневшей сетке витиеватых шрамов. И было так сладко позволить Инахо скользнуть между своих бедер и отдаться во власть его осторожных движений - настолько осторожных, что Слейн внезапно вспомнил, что они ведь еще совсем не старики, а просто глупые мальчишки, впервые познающие прелести постельных игр. Что им обоим всего-то чуть-чуть за двадцать. Инахо засобирался обратно лишь две недели спустя, но с тех пор держал свое обещание и возвращался в конце каждого месяца, по субботам. И каждый раз, каждый раз - вот прямо как сейчас - вжимал его в простыни, доводил до исступления поцелуями, оставлял яркие метки на открытой шее и не выпускал его из кровати до самого утра. Иногда Слейн шипел и отбрыкивался - чаще в те моменты, когда ему безумно хотелось вести, но Кайдзука отказывал ему, потому что желал того же самого. Ему приходилось извиняться потом - таскать Слейну завтрак в постель, вылавливать его в дебрях станции, чтобы запечатлеть поцелуй за ухом, готовить свой коронный омлет, только от запаха которого у Слейна довольно урчал живот. - Где ты витаешь, когда я в тебе? - ровный голос, чуть разбавленный потяжелевшим дыханием, вырвал Слейна из омута воспоминаний. И тут же Кайдзука мстительно качнул бедрами, задел внутри него ту самую заветную точку, от прикосновения к которой тело Слейна сводило пронзительной сладкой судорогой, и он безнадежно ударялся затылком о стенку за спиной. Слейн застонал, глотая столь необходимый сейчас воздух, но вместо того, чтобы огрызнуться или попробовать коварно поменять их местами, как любил иногда это делать, он впился руками в спину Инахо, приподнялся и ткнулся носом в его щеку. - Сколько еще? - Слейн никогда не задавал этот вопрос. Слейн редко смотрел на календарь. Слейн упрямо не считал месяцы. Слейн не спрашивал Кайдзуку, есть ли у него еще любовники. Слейн боялся поверить. Слейн делал вид, что ничего не ждет. Но там, внутри, каждый день его сердце тревожно отмеряло удары, отчаянно желая узнать ответ. Инахо выскользнул из него, уложил его рядом с собой, переплетая их руки и ноги в одно единое целое, и Слейн даже не удивился, что их обоюдное желание быстро ушло, уступив место обычному человеческому теплу. Раны были еще слишком свежи, воспоминания маячили во снах, страхи еще не отступили, притаившись где-то в укромном месте на краю сознания. - В следующий раз, - ответил Инахо, положив ладонь поверх его сердца и устало откинув голову на подушку. Пустая глазница, не скрытая сейчас повязкой, зияла темным провалом, но Слейн ощутил лишь желание дотронуться до нее губами - в конце концов, они оба никогда не чурались касаться шрамов друг друга. - В следующий раз я останусь. Навсегда. К утру песчаная буря, бушевавшая всю ночь, улеглась. Далекие планеты и звезды загадочно сияли на небе, будто бы оттесняя ленивый, холодный свет карликовых солнц. Пока Слейн провожал Кайдзуку до звездолета, в подошвы высоких сапог резво набился чертов песок. Он постучал сапогами о край хвоста звездолета, вытряхивая его прочь, за что, видимо, и схлопотал прилетевший в затылок свернутый комок бумаги. Кайдзука улыбнулся ему краешками губ и был таков. Слейн фыркнул вслед удаляющемуся шумному звездолету, вышагивая обратно к станции и собираясь доспать остаток утра. Он развернул смятый листок глянца скорее от скуки, чем из любопытства. «Настоящим спешим сообщить, что в связи с планируемым расширением гипер-врат торговых путей в пограничной системе Эдель, ‘Saazbaum Inc.’ находится в активном поиске планет с пригодной для жизни атмосферой с целью оборудования на них перевалочных доков и прочих инфраструктур, необходимых для комфортабельного перемещения торговых эскортов. Мы готовы предложить хорошую цену за возможность аренды вашей земли и воздушного пространства. Если вас заинтересует наше предложение, просьба связаться с…» Дальше Слейн уже не вчитывался, замер на полпути и ощутил, как сухой ветер треплет прядки его волос, щекочущих шею. Он потянулся, запихивая листок в карман удобных штанов и, улыбаясь, послал вслед Кайдзуке неприличный жест. Любя. Этот чертов гениальный стратег уже успел подумать об их совместном будущем, но и словом не заикнулся об этом в разговоре. Слейн дал себе обещание завалить Кайдзуку тут же, как тот вернется. Можно прямо в звездолете. Задница Инахо определенно была обречена. Слейн задержался на пороге лишь на секунду, окинул взглядом бесконечное пространство желтого песка и впервые вспомнил об отце без приставучего привкуса горечи. Он был уверен - этот месяц пролетит очень-очень быстро.