Нелетная погода

      Все мы знаем старые и избитые клише о том, что самоубийцы любят умирать по ночам… весьма практично и романтично, не находите? И есть в этом самая толика иронии — солнце клонится к закату, унося с собой ещё один день. В могилу. Захватывая по пути ежедневно пару сотен грешных душ, решивших преждевременно распрощаться с миром и без стука придти ко мне. Бизнесмены, неожиданно понявшие, что в них, в отличие от их кошельков, нет никакого содержимого; домохозяйки в порванных халатах да в тапках с протертыми дырами, поймавшие своих никчемных потных мужиков на очередной измене с какой-то молодой наштукатуренной шалавой; отвергнутые творцы и недотворцы, чей талант отказалось признать окружающее их общество свиней. Я ненавижу первых и вторых — они жалкие. Третьих, впрочем, тоже, но среди них все не так безнадежно.       Усмехаясь, я спускаюсь на крышу. Закат уносит с собой теплые оттенки жизнерадостного оранжевого. Страстный пурпур растворяется в сизом бархате, порождая этот противный фиолетовый цвет. Рваные облака теряют краски… желтые, красные, становятся безжизненно бледными и просто молочными на темном небе. «Как мой саван», — неожиданно проносится в голове, отнюдь не являющейся, по общему заблуждению, пустой черепушкой. Раздраженно фыркнув и убрав черную, будто прилипшую к груди косу назад, я степенно, не торопясь, иду на свидание к очередному самоубийце. — Крыша, опять? Никакого разнообразия. Вот же радость потом смертным и «разумным» сородичам отскребать ваши мозги с асфальта… — недовольно бурчу в сторону. Это уже вошло в привычку. Впрочем, нет разницы, меня никто не услышит. Ни разу не услышал за все время моего существования. Все те, кто говорит вам об обратном, знайте, жалкие лгуны. Так уж вышло, что я настолько капризна и придирчива, что разговариваю только с избранными, а избранных нет, и этим вызвано мое безмолвие.       Он прекрасен как-то по-идеальному. Морщусь от понимания того, что сейчас заберу одного из Недостижимых — сидящих слишком высоко и затоптанных грязными лапчонками завистников. Я люблю таких. За ними всегда интересно наблюдать, и дело даже не в прекрасном личике, испещренном в самых уголках глаз мелкими сетями морщин. Писатели они… народ особенный. Приручивший собственную вооброжалку, и натаскавший её на создание новых времен, миров, людей. Отвергший тусклое и обыденное, способный даже меня обрядить в сомбреро и яркий нелепый наряд лишь для того, чтобы я не казалась другим такой уродливой и страшной. Не люблю самоубийц ни жаренными, ни пареными, ни охлажденными, ни даже размозженными по асфальту, но этих ребят порой не поднимается рука забрать. Не их срок, а даже если и их, то хочется найти лазейку, чтобы наблюдать за тем, как они создают снова и снова.  — Роман выпил из тебя всю жизнь. Сожрал живьем и ничего не оставил. — Констатация факта. Простая и безжалостная, но все же не спешу подавлять в себе нотки сочувствия. Я не только азартный картежник, но ещё и женщина, для которой один из таких вот писателей, разве что любимая игрушка, сломанная капризным ребенком по имени Жизнь. — Безнадега какая, сидеть и спиваться, готовиться к прыжку тогда, когда можно посмотреть вперед и резко остановиться… — продолжаю свой монолог без особой надежды на ответ. Он не избранный, но недостижимый даже для меня. Есть шанс, и не моя забота, поймает писатель его за хвост или нет, но что-то заставляет меня сверлить взглядом соседнюю крышу. Не провидица, а жаль. Не могу знать всего, но интуицию у меня не заберет даже моя природа.       Он уже снимает истрепанную шляпу и бережно кладет под толстенный роман «Безымянный сказочник» нелепую «объяснительную» для друга по имени «Сверчок», а я все не решаюсь перерезать нити и отправить пташку в свободный полет. Не его срок? Его, но иногда можно найти и лазейку — это называется удачей.       То, что должно быть сердцем, ухает в последний момент. Луна надо мной издевается, нарочно тускло освещая соседнюю пятиэтажку и не давая мне разглядеть ещё одну фигурку. Городской смог висит в воздухе, подергивая окружающее пространство молочной дымкой. — У вас что, тут флешмоб сегодня? — рука сама тянется к лицу, но писатель стоит на месте как вкопанный на самом краю и не делает рокового шага. Шанс. И этот шанс заставляет меня оказаться на соседней крыше за спиной у второй фигурки. Девчонка, я её знаю. Молодая и влюбленная, а ещё — отвергнутая. Девочка под ником «Сверчок» — та важная составляющая, без которой «Сказочник» не может быть «Безымянным». Когда два автора дописывают эпилог, приходит пора прощаться. Не смогли. Обоих пожрало их детище, и, растеряв свои жизни, они не видят другого выхода. Бред. Выхода нет только из гроба, но, похоже, парочка об этом даже не подозревает. Постукиваю босой ногой в нетерпении и раздражении. Какие же вы глупые, люди! Как хочется прокричать, но вы же не услышите. Дохлый номер, сиганут как пить дать. Тяжело вздохнув, усаживаюсь рядом и с тоской поглядываю на авторов любимого романа, закуривая трубку. В такие моменты моя работа не приносит мне радости, определенно. Секунды текут медленно, Человек-без-шляпы стоит и тупо смотрит на «Сверчка», не менее тупо смотрящего вниз. — Да прокричи же ты уже её имя! Придурок! — выплевываю я, жалея о том, что мне лень вставать и топать до ближайшей стены, чтобы побиться об неё головой. И тут же затыкаюсь, услышав сиплое, но до боли знакомое, все-таки долетевшее до крыши «Надя»… услышал? Теперь уже я тупо кошусь в сторону мужской фигуры, то и дело поглядывая на оторопевшую в шаге от встречи со мной девчонки. Трубка выпала изо рта сама собой, запачкав белый саван, гордо именующийся платьем, сажей. Смотрят друг на друга в недоумении и с нескрываемым негодованием. Отдам свою косу за то, что оба думают: «Какого хрена он/она тут делает?» Ага! Наконец-то! Сверчок срывается с места и летит к белым «снежкам» из тетрадных листов, рассыпанных у меня под ногами. Я перечитала бы половину и посмеялась, но четко знаю, что там, и мне не до смеха. Хватается за них как утопающий за соломинку. Ветер налетает неожиданно, забирая с собой исписанные неровным кривым почерком бумажонки, так неосмотрительно и не вовремя развернутые. Ругается. Не люблю ругани, но, наверное, сейчас это простительно. Подбрасываю в горку «комочков» чистую бумагу. Пусть пишет, пока есть время. Срок выйдет в полночь. — Да, да и соплей побольше. Господи, ну и каламбур, — вздрагиваю, подавляя приступ истерического смеха. Девчонки, все мы одинаковые, и даже нет разницы, сколько мы живем на белом свете: со дня сотворения мира или всего двадцать три года.       Мужская фигура, слегка покачиваясь, отходит от края. Умное решение, учитывая количество выпитого, о да. Ему интересно. Я чувствую это каждой клеточкой своего эм… тела? Да, пожалуй, так. Напряжение, повисшее в воздухе пополам со смогом, можно резать ножом будто масло. Время — тик-так…       Самолетик, наспех сделанный из белого листа, дрожащей рукой отправляется в полет. У неё нет голоса. Простудилась на днях. Порыв ветра уносит его в сторону. Сверчок топает ногами, злится, открывает рот в попытках что-нибудь прокричать и машет руками. «Думаю, никто не побьет меня, если я немного подправлю этот казус…» — ленивый щелчок направляет ветер по нужной траектории, и он, на мгновение прирученный мной, послушно несет самолетик с посланием в сторону соседней пятиэтажки, четко к адресату, и он ложится ему аккурат в руки. — Чудеса да и только, не благодарите, — поднимая руки в примирительном жесте, говорю я, глядя то вверх, то вниз. Разворачивает. Ерзаю на краю крыши, грозясь протереть попой дырку. Какое блаженство — наблюдать за изумленно вытягивающийся физиономией, вы не представляете. Кричит что-то. Улавливаю только «пошли» и что-то про «любимый» и про чай. Есть. Ликую. Спускайтесь, придурки, погода сегодня… нелетная.