Наркоз

      Я помню, как все начиналось.       Мне тогда было… двенадцать? Да, двенадцать, и именно в тот день, день моего рождения, появился ты. Тебя на руках принесла мама, и под общий крик «С днем рождения!!» ты спрыгнул и посеменил ко мне. Такой маленький и доверчивый, ты вилял хвостиком, а глаза твои буквально светились любовью и преданностью.       Потом мы сидели в комнате, родители на кровати, я на полу, а ты носился от них ко мне, когда мы хлопали в ладоши. Родители пытались придумать тебе имя, с их стороны то и дело раздавалось «Мухтар!», «Майк!», «Бублик!», «Джек!», но ты продолжал бездумно вилять хвостом, свесив язык. И тут я тихо позвала, глядя на твой мельтешащий хвостик: - Мэр…       Хвост замер. Тогда я громко повторила, подняв голову: - Мерлин!       Ты развернулся и бросился ко мне, путаясь в собственных лапах. Принялся ласкаться и лизать меня, и уже на следующий день на твоем новеньком ошейнике красовался жетон в форме красной косточки, на котором было выгравировано «Мерлин».       Далее тянулась череда скучных и однообразных дней, и только ты скрашивал мое существование. Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы – в года, но ты по-прежнему был рядом. Ты сильно подрос, в холке был гораздо больше тридцати сантиметров. Этим ты нагло пользовался, когда мне было лень идти на улицу, ведь теперь тебе ничего не стоило ходить за мной хвостом и при каждом удобном случае бодать широким лбом в живот. Но все так же, когда я приходила домой, неважно, в каком настроении, ты бросался мне навстречу с радостным лаем и сбивал с ног. Облизывал лицо, шею, постоянно пачкал очки. Но меня это всегда радовало, ведь я знала, что, когда я вернусь домой, меня обязательно кто-то встретит. И не так уж и важно, что это всего лишь ты. Ты для меня много значил.       Мы проводили вместе столько времени, сколько я не проводила ни с кем. Мы обошли, наверное, весь город, зимой катаясь с горок, а летними ночами любуясь на мосты и достопримечательности. При виде чужих людей ты принимал грозный вид и громко лаял, а я смеялась про себя. Ведь знала, какой ты на самом деле трусишка. Тебе ничего не стоило при каком либо громком звуке поджать свой роскошный хвост и шмыгнуть в кусты, при этом волоча меня за собой. Однако округе ты был известен как грозный хозяин района, ты пользовался уважением у других собак и их хозяев. Интересно, что бы они сказали, увидев, как по ночам ты залезаешь ко мне под одеяло и сверкаешь оттуда глазками, прижав к голове уши?       Мы часто посещали врачей. То у тебя заболит ушко, то глазки, то просто за вкусняшкой. Я всегда старалась тщательно следить за твоим здоровьем, ведь ты был самым дорогим, что у меня было. Моим самым близким другом. Врачи тебя знали и уже полюбили, поэтому я по полному праву могла не опасаться за твое здоровье. Под рукой всегда были номера проверенных людей, готовых примчаться к тебе посреди ночи, чтоб сделать укол. Как тогда, когда ты весь вечер скулил и жался к своей подстилке, когда я чуть не схватила инфаркт от твоего поведения. Звонок, врач уже едет, а я до сих пор не нахожу себе места. Молюсь, плачу, ругаю себя за то, что не уследила за тобой. Вот ветеринар уже на пороге, мы с ним с перекошенными от страха лицами и шприцом наготове влетаем в комнату, а ты, приподнимаясь из последних, как я думала, сил, садишься и с громким характерным звуком опорожняешь желудок. И, как ни в чем не бывало, поднимаешься, виляешь хвостом и подходишь к врачу, чтоб облизать ей руки – поздороваться. И все это с веселым невинным взглядом. Еще полночи я отпаивала ее валерьянкой, а она меня – валидолом. Ты ведь помнишь это?       А потом случилось что-то страшное. Ты больше не носился на прогулке, как стрела, все меньше ел, а движения стали вялыми и медленными. Ты все больше спал, хотя по-прежнему встречал меня с учебы. Но взгляд твоих темных глаз становился все печальнее, лапы слабели и подкашивались, когда ты пытался прыгать. В конце концов, когда ты в очередной раз с утра не разбудил меня на прогулку, я, схватив тебя и документы, ринулась в клинику. Там отсидела длинную очередь, молясь, чтоб с тобой не случилось ничего серьезного.       Те полчаса, что ты находился у врача, что они делали рентген и заполняли какие-то документы, я провела, как на иголках. Они показались для меня вечностью, я уже всерьез думала, что белая дверь, недоступная простым людям, не откроется никогда. Однако это все же произошло, и я тут же подлетела к врачу, полными надежды глазами глядя на него. Он посмотрел на меня каким-то странным взглядом и произнес всего одно слово, от которого рухнул весь мой мир, в глазах потемнело, а руки начали трястись: - Рак.       С тех пор началась даже не черная, а наичернейшая полоса. Ты чах у меня на глазах, незаметной дымкой исчезали твои упитанность и шелковая шерсть. Каждый вечер, каждую ночь я плакала, давилась своими рыданиями, уткнувшись в подушку, а ты лежал рядом и слизывал слезы с моих щек. Неужели это конец? Неужели ты меня оставишь?       С каждым днем ты все больше спал и все меньше ел. Я на руках выносила тебя на улицу, и все чаще – безуспешно. Ты уже не мог двигаться, только выл от боли. Тогда я, обливаясь слезами, брала очередной шприц, и в который раз наполняла его анальгетиком. Укол, тяжкий вздох – и ты успокаивался. Ненадолго, но твоя боль отступала, и ты мог поспать. Но вот ты отказался есть. Два дня я безуспешно пыталась накормить тебя, умоляла, стоя на коленях, но ты только отворачивал морду. Тогда мы снова отправились в клинику.       Укол – и ты под наркозом. Врачи берут скальпель, медленно проводят им вдоль твоего туловища. Останавливаются чуть ниже брюшной полости. Я этого не вижу – я чувствую, как будто это я на операционном столе, а не ты. Ты не чувствуешь боли, ты крепко спишь, находясь под действием лекарства, зато я чувствую. Чувствую, как бритвенной остроты инструмент разрезает нежную кожу. Боги, я не могу этого вытерпеть.       Но неожиданно выходит врач. Он протягивает мне халат и маску, жестом предлагает войти. Дрожа, как осиновый лист, я делаю шаг и оказываюсь в ослепительно-белой операционной. На столе ты. Всё, как я и чувствовала. Врач подзывает меня к себе, я подхожу, внимательно слушаю. Теперь мне все ясно. Заворот кишок, вот почему ты отказывался есть. А раковая опухоль съела восемьдесят процентов твоих органов – там не работало ничего. По моей глупости ты медленно умирал, с каждым днем лишаясь шанса на жизнь.       Врач внимательно наблюдал за мной, он явно понимал, с каким ужасом ко мне приходит осознание. Его тихий голос. - Выводим из-под наркоза? - Нет.