Enya – Boadicea (Original)
Хината Шоё обратил в пепел целый мир, чтобы только приблизить его к себе, чтобы защитить от всех людей кругом, и с жаром шептать в его губы нежные слова, чтобы без конца признаваться в своих самых сильных, самых нежных чувствах. Шел по головам и вгрызался зубами в глотку, когда руки касались чистейшего, невероятнейшего сосуда объекта его обожания. Но осторожное касание измазанной в саже ладони к щеке вызывало только животный страх, ужас, от которого цепенело все тело, а в некогда лучистых светло-карих глазах плескалось, как жгучий коньяк, безумие — бросало в дрожь, и все инстинкты самосохранения растворялись, будто под кислотным дождем. Он не причинит тебе физического вреда, он будет осторожно гладить по щеке, шептать, что теперь вам никто не осмелится помешать, и что бояться уже нечего. Но ты ничего не чувствуешь, кроме сжигающего все нутро страха, и сам ты обратишься не иначе, как в пепел.***
Звонкий голос, чистый смех и осторожные, чуть робкие касания к плечу: Хината нашел себе нового друга. Желание увидеть как можно скорее, заглянуть в глаза и проводить с ним все свое свободное время: Хината не сразу стал замечать за собой такие изменения, и только с огромной радостью протягивал руку ему, пожимая крепкую ладонь и лучезарно улыбаясь, сообщая о такой потрясающей погоде. На улице дождь. Он перестал замечать, как стал значительно меньше есть, и что другие интересы ушли на задний план, а в мыслях крутится только одно, и сновидения рисуют приятные, а порой даже «мокрые» сны, поутру растворяющиеся в лучах утреннего солнца и свежего ветра, что врывался в приоткрытую форточку. И словно мантру повторял его имя по дороге в школу, после встречая одноклассника радостными воплями и бесконечным потоком всевозможных шуток, окрашенных яркими улыбками краской акварели – добавишь чуток воды, и они исчезнут, оставляя разводы на белоснежном холсте, и смазанные краски уже не будут выражать все то счастливое, что несколько мгновений назад. Ходил хвостом и делал всевозможное, чтобы ему было хорошо, чтобы ему было комфортно, и рычания в адрес носителя апельсиновой шевелюры казались пожеланиями удачи на выходные дни. Хината Шоё видел и слышал только то, что хотел, и никто не смел добавлять темные тона в эту картину, никто не имел никакого права рисовать четкие границы отточенным карандашом. Шоё был ручным, пока не появлялся третий лишний. И сжигающая все нутро ярость рвала его на части, и алая жгучая кровь омывала все внутри, а шум в ушах твердил об одном. Игнорировать этого он не мог, от того с диким восторгом сжимал длинную некогда ярко-голубую линейку, что всего пару мгновений назад вогнал в шею старшекласснику. И жарко выдыхал в ухо предупреждение, что даже в следующей жизни он не смел появляться рядом с ним. Кровь на вкус мало чем отличалась от вишневого сока. А слабая медная горчинка только добавляла чуть-чуть экзотики в сегодняшний ужин. Каждый шаг Хинаты был тщательно продуман, он был качественным, в голове проигранным с разными вариантами событий тысячи тысяч раз, и все исходы удовлетворяли потребностям рыжеволосого парня, цвет глаз которого все больше стал походить на ржавчину. «Мы изменим историю целого мира!» «Нам подвластно время — только пожелай!» «Сотрем из мира ненужных, плохо прорисованных персонажей» Хината был близок к своей цели, и нежные касания к любимому сосуду оставляли незримые ожоги — клеймо на всю жизнь. Не хватало воздуха во всем мире, чтобы он смог им насытиться, задыхался ведь из раза в раз, когда они оставались наедине. Когда опаляли чувствительные места друг друга жаркими вздохами, делили одно дыхание на двоих, и касались кончиками пальцев оголенной кожи, плавно спускаясь все ниже и планомерно сходя с ума, падая на самое дно примитивных желаний; с жаром терзали губы друг друга, оставляли яркие полосы и жадные укусы, словно это было в первый и последний раз. Хината брал от него все, не желал и капли оставлять, и ревновал к звездам, ревновал к небу, ревновал к воздуху — он принадлежит только ему одному. Закрывал глаза и вдыхал приятный слабоватый запах мяты чужих темных волос, столь потрясающе контрастировавших на фоне меди. Делили одну подушку на двоих и тянули тонкий квадратный кусок одеяла, что к утру скатывался в ноги. Им было достаточно маленькой комнаты в апельсиновых тонах и с нежно-розовым постельным бельем, скомканным по углам. Но ему мало. Ему не хватает еще небольшой крупицы, небольшого кусочка пазла, который создаст идеальную картину, какая не встает в сравнение ни с какой, и Шоё искренне верил, что он обязан что-то предпринять, что он не может все оставить как есть. Для них достаточно четырех стен, но целый мир будет простаивать за их пределами, тогда на кой черт они все нужны? Он не до конца понимал бредовых мыслей, маниакальных идей Хинаты, который с особенной остервенелостью носился по комнате и читал громко лекции, и сладострастно расписывал идеальный мир, в котором они будут одни, и что не появится никто, кто смог бы их разлучить. Ржавые, хищные глаза Хинаты безумно сверкали в темноте, когда он начинал шептать, превозмогая сон, что им вполне хватит того, чем те обладают на данный момент, и только в такие моменты во всем теле возникал тягучий ужас, заставляющий цепенеть все тело, и волосы на затылке вставали дыбом, когда сиплое дыхание приходилось прямо в шею, а шепот, резавший уши острым канцелярским ножом, что могло потянуть за собой вероятное заражение крови с последующими гнойными нарывами, твердил об одном — все они плохо прорисованы. Склоняет голову вбок, задерживает дыхание на несколько непозволительно долгих мгновений и в упор глядит, прожигает дыру, вгрызается в нутро и потрошит все к чертовой матери, намереваясь разорвать каждый орган, выцарапать глаза, выклевать внутренности и проливать кровь на грязный мокрый асфальт. Хината походил на стервятника. Пустая голова, а руки выполняют отточено каждое движение, и топор по самую шею входит в чужое, давно мертвое тело. Череп не кажется таким жестким, каждая кость словно размякла, а Шоё, разочарованно глядя перед собой, медленно скользит пальцами вдоль рукояти топора вниз. Алая краска не кажется такой вкусной. Она горькая, отвратительная, с какими-то добавками — настоящая мешанина из никому не ясных разновидностей вкусов. И запах тонким слоем оседал в пустом высохшем желудке, вызывая рвотные позывы. Его кровь в миллиарды раз слаще меда. Истошный вопль, соленые дорожки слез и языки пламени, охватывающие второй этаж здания. Сдавленный успокаивающий шепот и крики в ответ вперемешку с кашлем. Он не перестарался, он все делал так, как и хотел, как и рисовал в голове изо дня в день, доводя план до идеальности, оттачивая шероховатости и не видя абсолютно никаких изъянов. Но он был. Он был ключевым. Все рушится, охватывается ярко-красным пламенем и уничтожает всякие улики, всякую надежду, а Хината крепко держит егоза руку, злого, испуганного, непонимающим, что за чертовщина тут происходит и как Шоё смог пойти на такое. Пока другие громко кашляют и едва ли не задыхаются от едкого черного дыма, он нежно касается щеки возлюбленного, мягко улыбается и склоняет голову вбок, в то время как глаза отражают пламя и черный дым, а расфокусированный уже давно взгляд до сих пор вводит в животный, ненормальный ужас, охватывающим все тело цепкими грязными лапами. Кровь окрасила губы, и те двигались в беззвучном шепоте на фоне непрекращающихся криков. Все должны исчезнуть из этого мира. Он обещал это, он без устали каждую ночь сонным голосом и с мягкой улыбкой на устах говорил о лишних деталях этого прогнившего мира. Хината Шоё обратил в пепел весь мир ради него одного. «Я бесконечно влюблен в тебя, Кагеяма-кун»