Минус пятнадцать

На улице минус пятнадцать, а у Мити - отвратное настроение. День выдается каким-то чересчур промозглым, все утро по крыше барабанил дождь, а под вечер появился туман. Он окутал весь город, пробрался даже в дома, подъезды, квартиры, заполонил легкие, не давая людям дышать. Для Москвы - не то, что бы обычное дело, это же не Питер какой-то, но в сентябре всякое случается. Неожиданные встречи, например. Если Митю спросят, сколько тогда было времени, он не сможет ответить. В тот день время словно остановилось, остановилось именно для него. Тяжелые тренировки изматывали, вечные терки с участниками - тем более. Ему срочно требовалось прогуляться. Проветрить мысли, так сказать. Ноги сами несли его куда-то в неизвестность, перед глазами мелькали огни ночной Москвы, и сквозь шум машин, словно через вату, Митя слышал, как звенят ключи от номера - единственное, что он взял с собой в это маленькое неожиданное путешествие. И как бы Стаев не любил городскую суету со всеми ее яркими огоньками и улыбчиво-серьезными людьми, спустя двадцать минут он лицезрел кирпичную стенку одного из московских дворов. Он почему-то напомнил Мите о детстве: та же площадка с горкой-динозавриком, как в родном Челябинске, те же крашеные зеленые скамейки. Случайные прохожие с некоторой опаской смотрят на молодого паренька, вставшего посреди двора. Он стоит так, наверное, еще долго, потому что все ночные гуляки расходятся, оставляя только смазанные следы в слякоти да догорающие окурки на земле. Почти все. На цветастой скамеечке парень замечает одинокую задумчивую фигурку. Она кажется ему абсурдной , абсолютно не вписывающейся в картинку, с этой наброшенной на плечо курткой и торчащей нелепой майкой с пингвинчиком. Незнакомец сидит, упираясь руками в толстые доски и уставившись в одну точку. Глаза у него блестят, наверное, от слез, а всколоченные мокрые волосы стоят торчком. Митя молча подходит к одинокому полуночнику, тихонько присаживаясь рядом и поджимая ноги, стараясь не промочить ботинки. Он хочет хоть что-то сказать, нарушить тишину, но желание куда-то пропадает, испаряется, стоит ему взглянуть на соседа. Лицо плохо видно, но даже с противоположного края скамейки он замечает четко очерченный подбородок и нервно подрагивающий кадык. Митя, вообще-то, не особо молчаливый, но с незнакомцем... как там говорят? Нравилось молчать? Стаев внутренне улыбается своим мыслям и притягивает колени поближе к лицу, утыкаясь в них подбородком. Разгар осени, а чучело на том конце скамейки даже без шапки. Он аккуратно снимает с себя шарф, подушечками пальцев задевая выбившиеся ниточки, и обматывает им незнакомца. Тот вздрагивает, взглядом испуганно провожая каждое движение танцора, но так ничего и не говорит. Митя только снова приземляется на скамейку, на этот раз чуть ближе, и утыкается носом в плечо парня, убирая руки в карман. Тот не шевелится, словно изображает статую, и только частое дыхание выдает его. Постепенно, оно приходит в норму, грудь перестает так быстро вздыматься, а сам человек наконец подает признаки жизни. Рука выскальзывает из-под пальто и аккуратно, словно боясь лишний раз дотронуться до чужой вещи, поправляет шарф. Паернь улыбается снова, но уже не внутренне, а по-настоящему, улыбается этому странному человеку со смешными испуганными глазами и всколоченными волосами. Митя эти глаза везде узнает. Незнакомец оказался не таким уж незнакомым. Стаев встает и с какой-то странной удовлетворенностью отмечает, как лихорадочный взгляд следит за ним. Надо, наверное, что-то сказать, но в горле пересохло от долгого молчания, да и говорить-то нечего. Он смотрит на парня, вкладывая во взгляд столько тепла, нежности, добра, что аж больно. Даже не улыбается, просто смотрит в глаза. И уходит, оставляя в воздухе запах лаванды, а на сидящем - пропахший ментолом шарф, и только тихо бросает: - Негоже, Тимофей, в такой легкой куртке по ночному городу разгуливать. На улице-то минус пятнадцать, простудишься.