Небольшой шаг вниз

В страданьях ли, в борьбе ли, — горе слабым Дж. Мильтон

День был из тех, что ничем не запоминаются: жаркий, пасмурный, от моря несло солью и гнилью. Но именно в этот день Ярх решил просить своего господина о великой милости. В этот день — или никогда; так он пообещал себе, а обещания привык держать. В этот день, как и в любой другой, глава охраны Падшего присутствовал при смене ночного караула, после сопровождал владыку во время прогулки по городу, а по завершении прогулки застыл у дверей небольшой комнаты за Тронным залом, где Сатана советовался с приближенными или предавался размышлениям. Глава охраны стоял тихо и недвижимо, как тень; тенью своей называл его и сам Сатана, довольно ухмыляясь; еще в городе говорили, что во дворце вечный полдень, раз тень Великого так коротка. На это Ярх не обижался. Пару раз ему пришлось затолкнуть такие слова в глотку зевакам вместе с языками. После этого дерзить ему в глаза осмеливались немногие. Тронный зал был пуст. Закрылись ворота за Аваддоном Бесстрашным и Абиргалом Яростным, поспешил за ними Баффорт Ракшор, сомкнули алебарды часовые, отгородив покои от суетливых просителей, от крикливых торговцев на центральной площади. Ярх повел плечами, переступил с ноги на ногу и отошел от стены. Вслед за ним его тень — тень тени — покинула свой пост, масляным пятном растекшись по полу. Через панорамное окно открывался вид на море и на дальнюю косу близ города, переходившую в область, законы жизни которой не были известны даже древним. Воздух над косой был зыбким, тяжелым, густым от неопределенности. «Дай мне знак», — одними губами прошептал Ярх. Коса оставалась неподвижной, ленивые волны наползали на нее, захлебываясь в натиске. Неизменно было и небо; тяжелые облака, повисшие над городом, таяли и теряли сущность, удаляясь от неизменных областей в край изменчивости, и над косой полыхало зарево зеленых огней, мерцающих и переливающихся. Где-то под самым куполом, за облаками, сфера мира медленно проворачивалась, издавая мелодичный звон, который был слышен только мудрецам и сумасшедшим. Нигде не было ни намека на знамение. Ярх с досадой отвернулся и принялся изучать диковинных тварей, переплетшихся сильными уродливыми телами на спинке и подлокотниках трона. Он так и не узнал о том, что за его спиной коса набухла, раздулась и лопнула, переливчатые останки ее растаяли в воздухе, и пустота, возникшая на ее месте, будто бы в ужасе от себя самой немедленно породила отвесный базальтовый склон, уходивший так высоко, что край его был скрыт облаками. Что-то тяжелое, но рыхлое рухнуло в комнате за Тронным залом. Ярх схватился за рукоять сабли, в другой руке сверкнул метательный нож, но ругань повелителя зазвучала обыденно. Должно быть, один из фолиантов упал со стола. Впрочем, малейшего движения было достаточно для того, чтобы быть услышанным. — Кто это? Абиргал? — Нет, господин, — ответил Ярх, преклонив колено. Падший окончил свое дневное уединение и вышел в зал. Те из демонов, кто видел его каждый день, привыкали, теряли ощущение благоговения, даже позволяли себе шутки, касающиеся внешности повелителя, но каждый раз, разлучаясь со своим господином даже на кратчайшее время, Ярх немел от страха и восторга, а сердце его пропускало удар, как тогда, давным-давно, на рыночной площади. С того дня Падший не изменился: его поступь была могуча, а измененное великой битвой тело полно силы. Так, по крайней мере, думал Ярх, а до остальных ему дела не было. Тогда, в первую их встречу, Сатана должен был приказать убить его, а Ярх, злой щенок, готов был перегрызть горло любому, сражаясь за свою жизнь. Теперь он был готов отдать жизнь по первому приказу, но приказа не было. Щенка приручили. Того же, кто видел Сатану впервые, уродство Падшего потрясало и ужасало. Для простого демона, привыкшего к себе подобным, все в нем было преувеличенно, и части тела казались причудливым образом собранными из легиона растерзанных на мельчайшие куски чудовищ. Ярх видел и другое: кошачье изящество, смертоносную быстроту и силу движений, ум, острый и гибкий, как рапира, насмешливую улыбку, которую трус мог принять за гневный оскал. Ярх знал, каким отзывчивым, каким гладким и горячим на ощупь может быть это пугающее тело, знал, какое наслаждение могут принести осторожные или намеренно грубые движения Падшего, но об этом не стал бы говорить даже под пыткой. Впрочем, многие думали, что внимание Сатаны является пыткой само по себе. Не все выдерживали особый интерес Падшего. Возможно, именно поэтому присутствия Ярха во дворце долго не замечали вовсе; те же, кто сумел разглядеть его восходящую звезду, возненавидели главу охраны. Ему было не привыкать. Оскорбления Аваддона были просты и оттого гораздо более обидны, чем опасны. Там, где Безжалостный говорил: «Ты кучка дерьма», глава Визаров округлял две пары безумных глаз, спрашивая сам себя: «Что за урожай вырастет на столь обильно унавоженной земле?». Баффорта Ракшора Ярх не понимал, потому избегал, как сторонится незнакомых вещей битый жизнью уличный пес. Тем удивительнее было, что из всех демонов именно Баффорт Ракшор дал ему совет, стоящий многих дружеских. Двухголовый Визар оказался в таверне близ дворца, в которой Ярх имел обыкновение заливать перебродившим соком пустынной колючки то настроение, которое считал самым страшным признаком своей слабости. Это уродство было с ним с детства: бывали хорошие дни, полные веры в свои силы, но вслед за ними приходили плохие. Крепкое питье, от которого мутился разум, было лучшим лекарством. Баффорт Ракшор поморщился и вылил на грубо сколоченный стол остатки выпивки. Ярх поднялся, не покачнувшись, и на ладонь высвободил ятаган из ножен: хмель глушил разум, но не сковывал тело. — Ну, колдун, — сказал он зло и весело, — хочешь драки? Баффорт Ракшор не удостоил его ответом, послав вместо слов одно из своих заклятий, от которого голова Ярха стала холодной, как воды океана ночью. Визар испарился прежде, чем его плоти достигли два брошенных Ярхом ножа, и тут же появился вновь, примирительно поднимая ладони вверх. Таверна быстро опустела; хозяин, однорогий толстый демон, спрятался под стойкой. — Зачем мне драться с тем, кто уже победил сам себя, Смертоносный? — сказал Баффорт, Ракшор добавил: — Никто, кроме тебя самого, победить тебя и не смог бы, и мы это знаем. — Встань, как мужчина, и сражайся! — закричал ему Ярх, рассекая ятаганом воздух. — Мы хотим помочь тебе, маленький воин, — сказала ему тьма в углу таверны голосом Баффорта Ракшора, — и зачем эта возня? Встань, как мужчина, и посмотри в лицо своему страху. Ты ведь так боишься оказаться хуже, чем о тебе думают. Был ли Ярх все еще пьян, или это страх его говорил голосами Визара? — Подумай сам, маленький воин, разве тебе не наскучило быть тем, кто ты есть сейчас? — Мы могли бы сказать прямо, но это будет слишком вульгарно. — Как можно уважать того, кто не имеет своей воли? — Разве не Он назван свободолюбивым? — Или ты думаешь, что есть голод, который не насыщается обильной трапезой? — Он забудет тебя, выбросит тебя туда, откуда забрал. Скорее рано, чем поздно. — Если ты, конечно, не удивишь его, показав, что ты — больше, чем смазливая мордашка и красивое тело... — Впрочем, что нам? Может быть, ты хочешь вернуться на дно. Нам все равно. Ярх швырнул стол в темный угол, и голоса затихли, но всю ночь звучали в его голове, а вместе с ними поселился названный и оттого растущий и утверждающийся в своих правах страх. Разговаривая со своим страхом, Ярх лишился сна. Для высших демонов еда и сон были пикантными формами досуга, излишеств; возможно, ни один из них и не мог уснуть по-настоящему, а о том, что происходило с пищей, попадающей в их рот, Ярх даже не задумывался. Его собственное тело было несовершенно, увечно; ему хотелось спать, еще чаще — есть. Эти особенности забавляли Сатану, но зачастую он забывал о них вовсе. Как-то раз Ярх заснул на часах у тронного зала: пока он стоял, солнце успело два раза зайти за горизонт и трижды взошло. После ему рассказали, что, выходя из зала, Сатана со смехом переступил через Ярха и легонько пнул его ногой, не разбудив: «Так-то неусыпны мои бретеры!». Падший не засыпал от насыщения ни за столом, ни в постели; казалось, ему доставляло удовольствие снова и снова будить вымотанного любовной игрой Ярха, испытывая на обессиленном теле один из тайных приемов, разжигавших чувственный интерес даже у полутрупа. Как-то раз он брал Ярха семикратно за ночь, и в последний раз Смертоносный молил о пощаде. Воспоминания о поражениях на арене не бередили его душу — таких у него не было. Воспоминание о поражении на ложе любви заставляло его щеки пылать; мольбы о снисхождении были тщетными, тело предало Ярха в седьмой раз, но хуже всего был взгляд Сатаны — пытливый, любопытный, насмешливый, и, пожалуй, ласковый. Было бы страшно никогда не увидеть во взгляде повелителя ничего, кроме любопытства. Еще страшнее было бы, если бы он и вовсе перестал смотреть на Ярха. Тогда Ярх нашел Двухголового Визара и попросил его научить, как добиться уважения Падшего. — Владыка, я стою перед тобой на коленях, — форма прошения скатилась с языка, как мелкая серебряная монетка. — Владыка, я взываю к твоей милости. Многие годы я верно служил тебе, позволь показать свою верность и в большем деле. Праздность опасна для того, кто держит в руках оружие. Если не смирить бретеров, они могут стать ножом, который воткнут тебе в спину. Опереди своих врагов, прикажи мне объединить бретеров твоим именем, и они станут мечом в твоей руке и продолжением твоей мысли. Доверься мне, господин. «Если он спросит, достоин ли ты такой чести, скажи ему, что ты готов принять вызов любого сомневающегося легионера», — подсказывал ему Баффорт Ракшор. «Если он скажет», «если он сочтет»... Сколько было этих «если», но Ярх готов был сразиться с каждым из них, чтобы завоевать уважение своего господина, своего хозяина — своего любовника. Однако многомудрый Визар не преуспел, предсказывая поступки Падшего. — Они правы, ты вырос, — лицо Сатаны было спокойно; отчего же голос его был так холоден? — Дворцовый воздух даже из камня сделает хитреца. Значит, легион... Вот как ты решил, маленький упрямец? Будь по-твоему. Встань, Ярх, называемый Смертоносным, глава легиона бретеров. Прежде чем ты покинешь мой дворец, приведи мне троих лучших воинов из охраны. Ярх поклонился, шагнул к двери и потерял равновесие. На секунду ему показалось, что он падает, но это была лишь крошечная ступенька, ведущая вниз, которую он не заметил.