Корабль отплывает сегодня

Матиас с небывалым энтузиазмом ищет в коробке нужную, ту самую грампластинку, которая в свое время была заслушана до дыр: ненужные аккуратно складываются рядом в одну большую стопку, и Тим, выдыхая дым, поправляет ее, чтобы не дать ей рухнуть. Он удивляется разнообразию и количеству винила — пустых, без именных листков; новых и гладких, еще не тронутых временем; старых, треснувших с краю, с давно выцветшими названиями; пластмассовые и шеллачные, для граммофона и более современного электрофона. — Вот она! — В руках Колера оказывается маленькая, по сравнению с другими пластинка диаметром около двадцати сантиметров. Её сердцевина не имеет ни надписи, ни любого другого отличительного знака, как и множество дисков в куче, и Тим удивляется, каким образом Матиас смог опознать ее среди остальных. Тот заботливо сдувает с нее пыль, которая густым клубом поднимается вверх и растворяется в прокуренном воздухе комнаты. — Середина прошлого века, шеллак, два с половиной миллиметра, восемнадцать сантиметров в диаметре, сорок пять оборотов в минуту... — он говорит это почти на одном дыхании, любовно глядя на пластинку, — ... и всего двести секунд удовольствия. Тим начинает собирать все добро обратно в коробку, попутно просматривая маркировки. Дотрагиваясь до множества линий, он ощущает под пальцами слой толстой пыли, — видимо, датчанин сам редко вспоминает про клад под своей кроватью, — словно преграда в сорок лет между сегодняшним днем и недосягаемым прошлым. Где-то сбоку копошится Матиас, настраивая граммофон, и Де Вард усмехается, туша недокуренную сигарету: — Эта рухлядь еще работает? — Эта рухлядь еще нас всех переживет, вот увидишь. Красивый граненый рупор, сделанный из тонкого медного листа, также покрыт пылью. Колер замечает взгляд друга и выводит пальцем на внутренней стороне раковины что-то на датском языке, а после ставит патефонную иглу на край спиральной дорожки, и комната наполняется тугим гудением трубы. — Потанцуем? — Голландец хватается за бледную протянутую руку и поднимается, небрежно бросая полосатый шарф на кресло. Матиас впервые за долгое время не замечает в янтарных глазах присущего им блеска и азарта: он видит лишь спокойствие и некую безмятежность. Тим чувствует себя весьма вольготным хозяином ситуации: одна рука перехватывает руку датчанина, а вторая собственнически устраивается на его талии. Ну, прощай, любовь моя, будь здорова Признаюсь, моя душа не на месте Когда я целую тебя Я люблю тебя Но корабль отплывает сегодня Но корабль отплывает сегодня Из-под спирали старой пластинки начинает доноситься пение, и Де Вард берет инициативу в свои руки. Немного неуверенно и скованно первые секунды, но вскоре ноги сами начинают двигаться в такт незамысловатому ритму, и голландец, вспоминая уроки танцев, входит во вкус. Тесная, узкая гостиная амстердамской квартиры не позволяет вальсировать вдоволь: образуется маленький треугольник в несколько шагов от окна до дивана. Матиас успевает несильно пнуть ногой назойливый журнальный столик, отодвигая его к стене, и пространство для танца немного увеличивается. Мы строим планы, мы видим сны Мы идем назло встречному ветру и течениям Навстречу тому, что так отчаянно хотим Но однажды мы замечаем Что корабль отплывает сегодня Да, корабль отплывает сегодня Тим не понимает языка песни, но словно чувствует ее настроение по еле заметному оттенку грусти и тоски в вечно веселых голубых глазах датчанина. Тот сам не замечает, как начинает сжимать руку голландца сильнее, и их пальцы переплетаются друг с другом — словно замок, ставший крепче. Словно один из них действительно уходит сегодня. Ну, прощай, мой друг, не забывай о себе Помнится мне, ты был так честен и мил И я буду предана тебе Моей жизнью стали мы двое Но корабль отплывает сегодня Но корабль отплывает сегодня Сейчас то самое время суток, когда на улице слишком светло, чтобы включать свет. Непривычно яркое для осеннего Амстердама солнце, уходящее за горизонт, отражается на водном канале оранжевым блеском и бьет лучами прямо в окно квартиры. Свет четко очерчивает два стройных мужских силуэта, кружащихся в танце, и эти двое кажутся лишь игрой теней. Датчанин тихо подпевает осипшим, немного хриплым голосом, и под конец куплета переходит на шепот, от которого по спине Тима пробегают мурашки. — О чем они поют? Не ожидавший такого вопроса, Матиас сбивается с ритма и неуклюже наступает на носок ботинка голландца. Де Вард слегка замедляется, давая датчанину возможность, чтобы восстановить темп. Колер внимательно вслушивается в слова песни, продолжая следовать за Тимом, ведущим танец, который из скромного вальса в тесной гостиной превращается в тихое, умеренное покачивание. — О времени, которого всегда мало. Внезапно мир останавливается Ты слышишь сигнальный звон колоколов Твои надежды, все до единой, лежат разбитые Мы, люди, так мало значим Рука датчанина перемещается: ладонь ложится на скулу Де Варда, а большой палец рисует на щеке различные узоры. Беззаботное «сегодня» становится слишком тяжелым и печальным. Где-то под окном с улицы Тим слышит веселые голоса детей, вращение колес старого велосипеда и плавное течение воды, и на секунду голландцу кажется, что ему удалось преодолеть пыльную пропасть в пятьдесят лет. Но корабль отплывает сегодня Игла патефона соскальзывает с пластинки: в комнате наступает тишина, и голландец снова возвращается в реальность, которая нравится ему сильнее любого прошлого. Отблески солнца причудливо ложатся на лицо Де Варда, Матиас смотрит на него, как в первый раз, проводя пальцем по шраму над правым глазом. — Безнадежный романтик, — Тим усмехается и перехватывает руку Колера, касающуюся его шрама, и целует тыльную сторону ладони. Наверное, со стороны это выглядит как дешевая клише-сцена из второсортного любовного фильма. Датчанин самодовольно улыбается — ему ни капли не лестен данный жест Де Варда, и он не спешит убирать руку. — Кто бы говорил, min kæreste. Тим совсем не понимает датского языка, только отдельные слова, среди которых есть это самое «min», означающее «мой», а какой смысл имеет таинственное слово «kæreste», голландец не знает. Он только знает, что останется сегодня на ночь в этой тесной и пыльной амстердамской квартире.