Однажды в монастыре

– Если честно, долго думала, что ты дочь Темного. – Если честно, всегда считала, что у фей вместо крови – пыльца. Волшебная палочка прорывает бумажную перегородку исповедальни, впиваясь в живот монахини. Низкий и гортанный крик вбирает тьма, приглушая, точно кляп убийцы. Регина Миллс все еще коленопреклоненная, но торжествующая, сдирает дымчатую сетку с окошка, соприкасаясь с ней взглядом. – А если и вправду я – дочь Румпельштильцхена? Кровное родство с Темным пугает Регину не меньше, чем встреча с Белым рыцарем. – Румпельштильцхен никогда бы не поступил так со своим ребенком. – Даже ради другого? – Голос Регины звенит, точно медные доспехи. – К чему говорить о том, чего нет? Тебе досталась не самая любящая фея-крестная, но, кажется, я уже за это поплатилась. Мать-настоятельница кусает нижнюю губу, зажав рану рукой. Стоит Регине выдернуть волшебную палочку, и кровь уже не остановить, никакая пыльца не поможет, да ее и нет. «Вот плоть моя и кровь», – слышит Голубая фея незнакомый доселе голос. Когда мэр Миллс впервые на ее памяти переступает порог монастыря, Рул Горм знает – настал их судный час. Регина черной пантерой крадется меж приходских скамей к алтарю, за которым распятый на своей боли Спаситель, совсем не тот, о чьем пришествии возвещала мать-настоятельница, смотрит на гостью исподлобья, и единственный не дрожит от поступи ее каблуков. – Как насчет аудиенции? Монахиня кивает и провожает в небольшую кабинку, скрывая от посторонних глаз. За время службы она поняла: в церковь приходят мучимые вопросами, грехами и справедливостью; но Рул Горм и представить себе не могла, как дорогие чулки мадам мэр цепляются о шершавую скамейку, ее затылок, прикрытый лишь копной смоляных волос, как сгущаются тени, и сквозняк сбивает пламя молельной свечи. Маги ничего не забывают. Память – дар и проклятие для живущих на пределе бессмертия. Румпельштильцхен признался, что способствовал приезду в город Эммы Свон. Хвастовство старого антиквара натолкнуло Регину на мысль, что не только он помнит свою прежнюю до сторибруковскую ипостась и, приложит все усилия, чтобы вернуть утраченное. – Думаешь, я поверю? – Шепот битым стеклом проникает через ушную раковину. Рул Горм кривит губы: – Мы не на проповеди. В Зачарованном лесу каждая благородная девица имела свою фею-крестную, но мало кто ведал, что из-за своей малочисленности и бессмертия, их покровительство простиралось на всех женщин рода. Рул Горм не одно поколение опекала членов королевской семьи, в дальнем родстве с которыми находилась Регина. И каждую ночь девочка ждала появления крестной, надеялась, что та смягчит гнев матери, выведет на бал среди гарцующих пар в Зимнем дворце, а не оставит проводить досуг в конюшне, среди племенных жеребцов отца. Но та не приходила, и Регина вслед за матерью винила себя в собственной ущербности, еще не зная, что ее фея-крестная окажется слишком щепетильной в делах наследственности. – Это не так, – говорит Голубая, – не совсем так. Я пыталась помочь. Все это время. Регина даже не смеется, скребет ногтями лавку. – Даниэль… – Только не говори, что привела его в поместье, – бровь Злой Королевы взлетает вверх. Мать-настоятельница отражает ее мимический жест: – Не скажу. Этот недолюбленный мальчик с ребяческими ямочками на щеках и пальцами, знающими толк в ласках, он сокрушил бы тебя. – Не правда! – Против судьбы не пойдешь, а бежать с ним было ошибкой. Через пару лет ты бы прокляла эту жизнь и собственное дитя. На окраине королевства, прячась от гончих матери, живя в нищете и наблюдая, как муж прислуживает богатым господам, ухаживает за лошадьми и скрашивая досуг их детей. Совсем как у вас с ним? Единственный способ спасти тебя – порвать с этой зависимостью, поэтому я и посоветовала Белоснежке раскрыть ваш союз. – Ты не… – Не вырвала ли я сердце Даниэля, обрядившись в безвкусный наряд твоей матери и развеяв пепел по ветру? Нет, дорогая. Не думала, что до этого дойдет. – Фея замолкает, и слышно, как за стеной копошатся крысы. – Снежка поторопилась. Не дотерпела до свадьбы, когда Даниэль уже за тридевять земель охмурял бы молоденьких девиц в поместье престарелого маркиза, а король Леопольд, растроганный признанием дочери, отменил свадьбу и оставил бы тебя при дворе фрейлиной Белоснежки. – Но этого не случилось. сходить к доктору Хопперу? Говорят, помогает. – Моя с– Нет. – Фея жадно хватает ртом воздух, спертый, простуженный, он превращает легкие в песчаник. – Но я и не могла позволить, чтобы этот брак был скреплен не только на бумаге, если ты понимаешь, о чем я? Регине мотает головой. Это не ее фея-крестная, а незнакомца из таверны, помеченного пыльцой и носящего татуировку в виде льва. Первые годы в замке дались ей тяжко. Король не желал, чтобы Белоснежка делила престол с другими наследниками, а потому заключил сделку: он не тревожит ложе молодой жены, а фея позаботится о бастардах, сделав ту бесплодной. Своим подданным Регина запомнилась, как красивая праздная женщина вечно отсутствующего супруга, словно Леопольд боялся нарушить слово, данное Рул Горм, а придворные, подмечая такое равнодушие, относились к молодой королеве не иначе, как к роскошной вещице, обладать которой, что держать скипетр и державу. – Вот тогда я и послала Тинкербелл присматривать за тобой. – Вовремя. Зеленая фея спасла ей жизнь, предотвратив падение с балкона, и превратила праздность в праздник. Сплетники рассказывали, что это был шаг отчаянья, но бездна не приняла свое порождение. Тинкербелл сблизилась со своей подопечной, слишком тесно, по мнению Голубой феи, подарив той надежду в краденом мешочке с пыльцой, а ведь нет ничего хуже неоправданной надежды. – Случай на балконе – случайность, – говорит Регина, зная, что ей никогда не поверят. – Возможно, ты еще была не готова встретить свою судьбу. – Я испугалась… – И испортила жизнь себе и ему. Монашеское одеяние хорошо скрывает кровь, только горьковатый запах выдает открытую рану, словно женщина гниет изнутри. – И как бы мы встретились? – Вы еще встретитесь, – заверяет ее Голубая фея, – от судьбы не уйдешь. Регине уже хочется блевать от судьбы и всяческих пророчеств. Она хватает Рул Горм за монашеское одеяние и встряхнула. Медовая каша волос искрится в приглушенном свете, точно языки пламени на иссохших свечах. В горле что-то булькает и пол между ними окропляют сгустки крови. Мадам мэр брезгливо отдергивает руки и опускается на свое место. – Он должен был напасть на кортеж, когда ты ехала по королевскому тракту. – Разбойник? – угадывает Регина. – Благородный человек, вынужденный сражаться за свои идеалы, – монахиня стирает тыльной стороной ладони заалевшие губы. – И чем же эта жизнь в беде и нищете лучше той, что мы могли бы разделить с Даниэлем? – Мне сказали… – Кто? – Мать-настоятельница, – признается Рул Горм, – я не всегда являлась ею. Тишина закупоривает уши, только и слышно, как воск из рожков люстры капает на монастырский пол. Регина хмурит брови: у судьбы, как и Голубой феи слишком скудная фантазия для первых свиданий, взять хотя бы знакомство Прекрасного с Белоснежкой. – Я старалась оградить тебя от чар Румпельштильцхен, даже свела с Джином, и как ты использовала свое желание? – А как должна была? – парирует Регина. – Ах, да, разбойник. Все подчинено этой идеи фикс. Не пыталась овесть чиста. Я не боюсь встретиться взглядом со сверчком Джимини. Единственное, о чем жалею, что оставила тебя во тьме, смирилась, все это время, помогая Белоснежке, чтобы на твоих руках не оказалось и ее кровь. Голубая фея разжигала пожар войны, кидая в него все новые жертвы, сталкивала в бессмысленном противостоянии двух крестниц и отгораживала живым щитом, стараясь уберечь друг от друга. Теперь ладонь Рул Горм в собственной крови, и в этом кроется некая жертвенность. Человек с распятия на стене смотрит на них неодобрительно. – Ах, да, Белоснежка, – вспоминает Злая Королева цель своего визита, – если ты крестная нашего рода то, как могла допустить, что ее дочь… мисс Свон выросла сиротой в чужом мире? – Это было необходимо, чтобы вернуть тебя на путь истинный, показать, что Проклятие и ненависть, его питающая, несет лишь пустоту. Спаситель придет и разрушит твое мироздание. Убьешь меня – никогда не получишь прощение. В мире без магии – это самое страшное преступление. – Спасибо, но я это переживу. И загоняет волшебную палочку под самые ребра Голубой феи. Ведь что может быть слаще, чем лишить фею бессмертной жизни? И впервые за тридцать лет медленного тления в мире без магии Королева чувствует себя удовлетворенной. По иронии в палочке нет ни капли волшебства, в Сторибруке она всего лишь холодный металлический прут, заточенный на конце. – Думаешь, то, что ты сделала для нас обеих, крестная, не стоит нескольких минут боли? Хлопает дверца, лишь тонкий аромат «Парадиз», как напоминание о Злой Королеве, обещает рай и щекочет ноздри. Только в церкви можно обрести ответы, узреть справедливость и замолить грехи. И Регина Миллс получила свое сполна. Никто не спешит ей на помощь. В монастыре «Пресвятой Девы Марии Лоретанской» не нарушают таинств, будь то таинство исповеди или последнего причастия. Накренившись, мать-настоятельница вываливается из исповедальной. Она пытается ползти, оставляя на полу кровавую полосу, разрывая плоть еще сильнее. Пасмурное утро стучится в окно лучами, ломится сквозь мозаичные окна, и шкерится под лавками. Так выглядит ее боль. Монахиня смотрит на распятого Спасителя, которому служила почти тридцать лет, не веря, и понимает, что уже не успеет. Свет ложится в обращенную к Богу ладонь и вытягивает из нее душу.