Химия без прикрас

— Исаева, ты бы еще под дверь легла! — голос Марины Викторовны раздается откуда-то сверху, отчего Аня подпрыгивает на месте и тут же встает на ноги, чтобы дать проход к двери класса русского языка, рядом с которой она сидела. — Девочки, что вообще за манера на полу сидеть? Мы втроем неохотно поднимаемся и отходим в сторону, когда руссичка открывает кабинет. Жду, пока остальные ввалятся в класс и, лениво переставляя ноги, плетусь к своему привычному месту за первой партой. Замечаю на себе косые взгляды, и слух даже улавливает редкие перешептывания. Похоже, Королёва зря времени не теряла. Но это все такая ерунда… — Осадков, чего уставился? — Фаня, облокотившись об учительский стол, гневно сверкнула глазами в сторону Егора. — Ты учебник доставал? Вот и доставай! — Блин, этой кукле волосы выдрать мало, — заявляет Аня, сидя сзади меня. — Да, Димон? — Надо тоже слух пустить, — зло шипит Хвостова. — Думаешь, ее это хоть как-то заденет? — фыркает в ответ Исаева. — Да она только счастлива будет привлечь к себе лишний раз внимание! Да и потом, какой слух ты хочешь пустить про нее? Половина из тех, что мы можем придумать, окажется правдой! Да, Димон? — Димон! — кричит Фаня. Я, словно очнувшись от глубокого анабиоза, поднимаю на подругу глаза, стараясь вспомнить, о чем шел разговор. — Марин, ты вообще здесь? О чем ты думаешь? Убейте меня. Убейте меня. Убейте меня… — Ты из-за этой овцы сама не своя! — Аня потянулась к моей руке, но увидев в дверях Королеву, тут же забыла о своем дружеском успокаивающем жесте. — Вспомнишь лучик, вот и солнце! — Там по-другому немного было, — громко отвечает Фаня. — Не про солнце, про говно! — Хвостова! — Марина Викторовна тут же делает замечание. — Простите, Марина Викторовна, но из песни слов не выкинешь, как говорится, — Фаня, сложив руки на груди, отправляется к своему месту, по дороге толкнув плечом Осадкова. Егор открыл было рот, чтобы поставить Хвостову на место, но, встретившись с ней взглядом, видимо, передумал. В этот момент дверь кабинета распахивается, и в класс широким шагом заходит Дмитрий Николаевич. Расстегнутый белый халат зловеще развевается за спиной, словно плащ какого-то героя-антагониста, а взгляд прикован к листам, которые он перебирал в руках. — Доброе утро, — он вежливо здоровается с Мариной Викторовной. Ученики испуганно замерли, потому как привыкли, что от этого преподавателя можно ждать чего угодно. Вдруг он сейчас устроит срез по химии, прямо на уроке русского языка? А я, несмотря на то, что стараюсь слиться с огромным учебником по органической химии для поступающих в вуз, все же не без удовольствия замечаю, что Марина Викторовна одна из тех редких преподавателей-женщин, кто не теряет самообладания при виде рокового красавчика-химика. Она сохраняет свое спокойствие и даже способна вести адекватный диалог! По крайней мере, со стороны кажется именно так. — Здравствуйте, Дмитрий Николаевич! — пропела сзади меня Исаева, и я, мысленно проклиная за это подругу, прячу глаза за книгой, изображая крайнюю занятость. Слышу, как химик несколько раз произносит мою фамилию, а Марина Викторовна одобрительно соглашается. Интересно, о чем они договариваются? Может, прямо сейчас эти двое строят заговор против медалистки, чтобы окончательно свести ее с ума? — Дмитриева, не забудьте, у вас сегодня дополнительные со мной и Лидией Владимировной, — опускаю толстенный учебник, встретившись с холодным бесстрастным взглядом ледяных глаз. И сознание тут же подкинуло воспоминания вкуса коньяка на его губах и его теплого дыхания, паром поднимавшегося к небу… Убейте меня. — Конечно, Дмитрий Николаевич, — на выдохе произношу и снова прячусь за своим «фолиантом». Выдыхай. Вот и славно. Вот и поговорили. На уроке биологии Лидия Владимировна кажется какой-то странной. Причем разительные перемены в характере учительницы заметила не только я. Ученики не понимают, как из вечно дерганной и переживающей из-за каждой мелочи молоденькой тихони, она превратилась в растерянную серую тень. Кажется, что кто-то нажал на кнопку «учить», и она, словно повинуясь этой команде, абсолютно безэмоционально начинает читать свои конспекты, не обращая внимания на удивленные лица учеников и их тихие перешептывания. Ее откровенные и вместе с этим нелепые наряды, которыми она старалась привлечь внимание Дмитрия Николаевича, сменились привычными строгими костюмами в серых тонах. Из прошлой попытки сменить стиль остались только туфли на высоком каблуке, которые, будем честны, теперь ее только красили. — Ну, хоть на человека стала опять похожа, — протянула сзади Исаева. — Ты смеешься? — возразила рядом Фаня. — Она теперь похожа на овощ. Раньше хоть психовала, а теперь смотри — ноль эмоций! Ее даже не колышет, что Наумов плеер слушает на ее уроке. — Уши ему ободрать, — тут же вспылила Исаева, услышав Пашину фамилию. — Тоже, нагадил, а теперь ходит тише воды, ниже травы. Я нервно сглотнула, подумав, что именно такое сказал ему химик в нашу последнюю общую встречу? Огромный соблазн просто подойти и спросить у Наумова, но меня словно током било, при мысли оказаться с ним рядом в радиусе меньше трех метров. После биологии двумя парами шла химия, так что, забрав из раздевалки халат, я, чтобы лишний раз не видеть Лебедева, шла к кабинету так медленно, как это только было возможно. Со стороны, наверное, можно было бы предположить, что я — психически больна, но мне было наплевать. Пусть все думают, что Дмитриева слетела с катушек. Смотрите, юные ученики химико-биологического лицея, что бывает с зубрилками-медалистками! Я хотела только одного — чтобы голос разума прекратил говорить голосом Дмитрия Николаевича. Особенно фразу «думаешь, мне бы хватило одних поцелуев», которая никак не хочет покидать мою измученную голову. — Димон, ты заходить собираешься? — Фаня показала свой нос из-за двери, а я так и сидела в халате на полу, запустив пальцы в волосы. — Марин, ты чего? Убейте меня. — Марин, что с тобой случилось? — Хвостова присела рядом, оттолкнув от себя пробегающего мимо девятиклассника, который случайно ее задел. — Глаза разуй, недомерок! — Ничего, все нормально, — отвечаю я. — Нет, не нормально, — кажется, что все вокруг видят меня насквозь. — Это ты из-за этих сплетен дурацких? Из-за Наумова? Поворачиваюсь к ней, закусив губу, словно не позволяя себе произнести такое соблазнительное «нет». Как же мне хочется тебе все рассказать! Выложить все, как на духу! Избавиться от этого тягостного молчания. Раньше было все так просто: рассказала все самое сокровенное подружке, и тебя больше не распирает от зудящего желания поделиться секретом со всем миром вокруг! А подружка молчит, ведь подруги не предают… И не врут друг другу. Но если я все расскажу, то я подставлю тех, кто мне доверяет. Детство заканчивается, когда тебе приходится приспосабливаться. Когда ты начинаешь делить мир не на добро и зло, а на большее зло и меньшее зло. И тебе приходится выбирать из этих двух зол. Ведь в какой-то момент ты понимаешь, что все добро, которое когда-то тебя окружало осталось где-то там, позади. Наверное, в детстве. А теперь ты по уши погрязла в чужих сплетнях и чьих-то бездумных играх… — Да, — вру я, стараясь дышать чуть глубже, чтобы не выдать свою нервозность. — Просто я расклеилась. Выдохлась. Подкосили меня и Наумов, и Королёва… — Маринка, — Фаня обнимает меня одной рукой и кладет голову мне на плечо, и мы просто молчим несколько минут, каждая думая о своем, пока Хвостова, наконец, не нарушает наше молчание: — Я не знаю, почему ты мне не хочешь говорить правду. Но я не настаиваю. Я уважаю твое решение. Молчи, если тебе так легче. Только не молчи, если тебе будет нужна помощь. От этих слов становится так тоскливо… Как же гадко, оказывается, себя чувствуешь, когда понимаешь, насколько ты нечестна с теми, кто откровенен с тобой. И они не лезут к тебе в душу, пусть ты их об этом напрямую и не просила, но они будто чувствуют, понимают, что некоторые раны лучше не трогать. Звонок возвращает нас в суровую реальность. Мы срываемся с места и несемся в класс, едва не сбив Дмитрия Николаевича с ног, когда он уже собрался закрывать дверь кабинета. Меньше всего мне хотелось привлекать внимание к своей персоне со стороны химика, но он, на удивление, довольно спокойно отнесся к нашему шумному появлению в аудитории и даже не стал это как-то едко комментировать. Урок проходил без каких-либо сюрпризов, исключая тот факт, что в мою сторону он даже не поворачивал головы. Если честно, то я была невероятно рада такому положению дел. Так как я провалялась после того вечера дома с температурой до конца новогодних праздников, мне очень быстро удалось убедить себя в том, что это была абсолютная случайность. Наверно, он просто дернулся в мою сторону, а я совершенно случайно прикоснулась к его губам. Такое бывает, ведь правда? И я уверена, он по этому поводу не заморачивается. Вообще об этом не думает! Даже не исключаю такого варианта, что вернувшись, он продолжил банкет и мог даже не вспомнить об этом! С легкостью убедив себя в абсолютной «случайности» того поцелуя, я жила в относительной гармонии с собой еще шесть дней. Ровно до сегодняшнего утра, когда встретилась с Дмитрием Николаевичем в коридоре на первом этаже. Тогда, взглянув в его нахмуренное, вечно чем-то недовольное лицо, я будто снова вернулась в этот морозный вечер, когда его теплые губы прикоснулись к моим в легком поцелуе… И на пару мгновений встретившись с ним взглядом, я поняла: он все прекрасно помнит. И никакая это не случайность. Убейте меня. Вот так вот, впускаешь его в свой карточный домик, а он сдувает твои хлипкие лживые стены. Хорошо это или плохо — я не могу понять. Обезоруживает — факт. — Дмитриева? — Что? — на автомате отвечаю я, переписывая из учебника условия задачи. До меня не сразу дошло, что ко мне обращается не кто иной, как химик, собственной персоной. — Простите. — Вы готовы отвечать? — в его глазах отражается абсолютное спокойствие. Отсутствие чего-либо вообще. Как у него это получается? Вот бы и мне научиться такому бессердечию. У меня-то на лице, наверное, выражен весь спектр человеческих чувств! — Разве к этому можно быть готовой? — совсем не тихо бормочет Аня позади меня. — Дмитриева, как пионер у нас, на все готова! — смеется сзади Королёва, и ее издевательский смех подхватывает дружный «хор гиен». Становится противно до омерзения. Но это все такая ерунда… — То, как вы коверкаете эту фразу, оскорбляет не только вашу одноклассницу, но и само понятие пионерии, а также тех, кто ими когда-то являлся, — холодно замечает химик, откинувшись на спинку кресла. — Примите один совет, Королёва, который, возможно, поможет вам в будущем: молчите почаще. За умную, конечно, вряд ли сойдете, но хоть позор не будет таким унизительным и очевидным. Не могу сдержать улыбки, когда класс довольно загоготал, а Ника, сдерживая слезы, пулей вылетела из класса. Вижу, как Лебедев надевает свои очки в тонкой черной оправе и берет в руки журнал. — Так что, Дмитриева, вы готовы отвечать? — химик смотрит на меня поверх очков и я, поднимаясь со своего места, пытаюсь надеть на свое лицо маску безразличия. Это, оказывается, не так трудно, скрывать эмоции. — Конечно, Дмитрий Николаевич.

***

Это было самое толковое занятие с Лидией Владимировной! Удивительно, но как только она действительно занялась делом и стала разбирать со мной материал, вместе с химиком, не отвлекаясь на постоянные попытки обратить на себя его внимание, мне даже показалось, что Лебедев тоже увлекся материалом, стараясь как можно доступнее донести его до меня. А мне же удалось хоть на какое-то время абстрагироваться от всех окружающих меня проблем и переживаний и сосредоточиться, наконец, на учебе. — Думаю, на сегодня хватит, — безжизненным голосом сказала Лидочка, когда я в очередной раз успешно справилась с заданием. — Да, достаточно, — отозвался Лебедев, аккуратно вешая халат на спинку кресла. — До свидания, Дмитрий Николаевич, — Лидочка, быстро собрав книги со стола, направилась к выходу, так что я, стараясь поспеть за ней, одной рукой сгребаю все в свою сумку и в припрыжку скачу к двери. — Дмитриева, задержитесь, я вам задание дам, разберете дома, — бросает химик, и я, проклиная все на свете, замираю, глядя, как биологичка поспешно шагает в сторону лестницы. Все-таки будет разговор? Или он действительно сейчас даст мне задание, и все? Боковым зрением замечаю, как Лебедев скрывается в лаборантской, и уже оттуда доносится его голос, внезапно прекративший свое «выканье»: — Иди сюда. Убейте меня. В голове снова проносится его «думаешь, мне хватило бы одних поцелуев»… И я, наивное создание, решила, что мне удалось отвлечься от воспоминаний? А вот хренушки. Заглядываю в лаборантскую, нерешительно показав в дверях сначала только свой пугливый нос, боясь увидеть что-нибудь шокирующее. Но, смотря, как Лебедев копается в бумагах, прохожу внутрь, решив, что у меня просто разыгралось мое насмерть перепуганное и перевозбужденное воображение. Он сейчас просто выдаст мне задание на дом. И все. Когда он протягивает мне листочки, хватаю их и тяну к себе, но химик не выпускает задания из рук, сверля меня тяжелым взглядом. Он молчит, и взгляд этот удается выдержать с трудом. Но я не отворачиваюсь на этот раз. Я пытаюсь понять, о чем он так яростно молчит? Почему он не произносит ни слова? И что, черт подери, происходит? Так и стоим, как идиоты, вцепившись в листочки с двух сторон, пока Дмитрий Николаевич, наконец, не разжимает пальцы. Забираю листы и появляется ощущение, что только что освободила не задания по химии из его мертвой хватки, а собственную руку. — Двадцать пятого пишешь олимпиаду и можешь приходить на дневную смену через неделю от нее, — тихо говорит Лебедев. — Но это аж через три недели! — мысленно подсчитав даты, возмущаюсь, потому что сделка становится нечестной. Смены выходят уж больно редко… — Раньше нельзя, местное телевидение пасется сейчас на новой станции. — Ясно, — зло шиплю я. — То одно, то другое… — продолжаю негодовать, не сумев сдержаться. — Твои условия для меня исполнять немного сложнее, ты не находишь, — химик скрещивает руки на груди и слегка наклоняет голову на бок. Со стороны, кажется, что я сильно разозлила его. — Тебе напомнить, скольких людей мы можем подставить со своей сделкой? Если тебя что-то не устраивает, можем обо всем забыть. А у вас получится, Дмитрий Николаевич? Чуть было не говорю это вслух, но вовремя наступив на горло своей гордости, заставляю себя спуститься с небес на землю. — Никаких «забыть», — твердо отвечаю я. — Второго числа? — Да, с последних четырех уроков Марины Викторовны я тебя отпросил, опоздаешь на смену всего на пару часов. — Это вы сегодня отпрашивали? — от удивления я немного растерялась, получив усталый кивок в ответ. Значит, он был уверен, что я соглашусь. И мало того, он заранее позаботился, чтобы я смогла попасть почти на всю смену. — Как второй урок закончится, звонишь мне. Если не буду занят, отвечу сразу, если нет, то, как разберусь с вызовом, договоримся, где мы тебя подберем. Сориентируемся по ситуации, — Дмитрий Николаевич говорит уже спокойнее и неторопливо расстегивает две верхние пуговицы рубашки. — У нас потом много ночных стоит. Даже сутки есть, что с ночевками у тебя? — Мама с папой скоро уезжают, — отвечаю я взволнованно. — Я остаюсь в квартире с братом и, скорее всего, с Машей из шестьдесят седьмой больницы. Вы, вроде знакомы. С ними проблем не будет. — Хорошо, — одобрительно кивает химик и, по привычке, устало потерев пальцами переносицу добавляет: — Только чтобы это все не сказалось отрицательно на твоей учебе. — Нет, нет! — уверенно заявляю я. — Конечно нет! — Хорошо, тогда… есть еще вопросы? Несколько секунд молча смотрю на него, вспоминая это всепоглощающее ощущение тепла от прикосновений его губ. И, горько усмехнувшись, тихо шепчу: — Море. — Тогда запоминай, потом спросишь, — уголки его губ тронула едва заметная полуулыбка. Я только собралась повернуться к нему спиной, как вновь услышала его усталый голос. — Дмитриева, — позвал химик, и я вопросительно на него смотрю, застыв в дверях лаборантской. — Прекращай уже эти прятки за учебником. Взрослый же человек, брось это ребячество. Внимательно смотрю на него и пытаюсь понять, чего в этих словах больше: раздражения или просьбы? Я прячусь, а вы молчите. Мы оба — как дети. Мы оба играем в игры. И мы оба пока проигрываем. Хитро улыбаюсь и уже в третий раз за день уверенно повторяю: — Конечно, Дмитрий Николаевич…