***
Когда Леша и Маша ушли, я решила прилечь ненадолго, но в итоге отключилась мертвецким сном. После всех этих переживаний сны меня, мягко говоря, не порадовали. Мне приснилось, что я стою в центре причудливой арены и со всех сторон выслушиваю порицания, которые лились на меня рекой с трибун, окружавших арену. Под общий шум и громкое улюлюканье, поток самой отборной словесной грязи сыпался на мою несчастную голову, а я даже не знала, за что ухватиться глазами. Меня обвиняли и в малодушии, и во лжи своим близким и друзьям, и в том, что я подвергаю опасности других людей, в том, что я вру своим родным, заставляю их волноваться… Я зажмурилась, всем сердцем желая проснуться поскорей, ведь я отчетливо понимала, что все это просто сон. Но я уже и забыла, насколько реалистичными они могут быть… — …Со своим преподавателем! — послышалось откуда-то сбоку, и мне в спину что-то больно ударило. Обернувшись и посмотрев под ноги, я шокировано вскинула брови — камень! Смертоносный град камней посыпался на меня с трибун, а моя жалкая фигурка успела только сгруппироваться, спрятав голову, и, как только волна боли накрыла мою спину, я резко раскрыла глаза и проснулась от собственного крика. — Дмитриева! — заспанный и испуганный химик появился в дверях и кинулся ко мне, усаживая на матрасе. Его холодные руки аккуратно прикоснулись к моему лицу. — Просто сон плохой, — вяло отмахиваюсь я и откидываюсь на подушки, которые Лебедев чуть приподнял. Химика эта отговорка не убедила. Он бесцеремонно откинул одеяло и, задрав на мне футболку, аккуратно прощупал под повязкой шов. А потом вышел из комнаты, появившись только через пару минут с таблеткой в одной руке и стаканом воды в другой. — Это что? — спрашиваю я. — Парацетамол, — отвечает химик и усаживается рядом. — Пей. Температуру собьем, и поспишь по-человечески. Я бы сейчас не отказалась от того седативного, что он мне когда-то давал, но спорить не стала. Проглотив таблетку и запив ее водой, я, поблагодарив химика, устало повернулась на здоровый бок и прикрыла глаза. Но Лебедев не ушел. Он поставил пустой стакан рядом с матрасом, а потом, подняв одеяло, лег рядом со мной, крепко прижав меня к себе. — Если вы думаете, что мне так будет проще заснуть, то спешу вас разочаровать… — Мне еще никогда не «выкали» в постели, — чувствую, как он усмехнулся, и сама не смогла сдержать нервный смешок. — Таблетка жаропонижающего и холодная грелка во весь рост. Не благодари, Дмитриева. Я сжалась в его руках, стараясь не обращать внимания, что его ладони скользнули мне под футболку, обняв мою спину. Теперь, даже если мне приснится еще один такой кошмар, я буду не одна… — Весь мир будет против нас, — еле слышно шепчу я. — Да ну и пусть, — тихо отвечает химик, и я, закрыв глаза, погружаюсь в глубокий сон.***
Заживает, как на собаке. Никогда не думала, что эта фраза будет применима ко мне, но в последнее время я все чаще и чаще ее вспоминала. Я провела в одиночестве сутки. Рано с утра Стеглов сделал мне перевязку и, выслушав мои обещания Лебедеву, что я буду все время лежать, поехал вместе с другом на сутки. А я же могла только расстроенно вздохнуть, что больше никогда не отправлюсь с ними на дежурство. Вечером приехали Маша и Леша. Оказывается, Дмитрий Николаевич оставил Маше второй комплект ключей, чтобы они смогли меня проведать и остаться на ночь. Но меня практически не тревожили. Машка только заботливо осмотрела меня, поинтересовалась о моем самочувствии и, пожелав доброй ночи, вышла, прикрыв за собой дверь. А я заснула целебным сном. На утро перевязку мне делали Маша и ужасно уставший Дмитрий Николаевич. Когда он зашел в комнату, внутри меня все потеплело. Так хотелось прикоснуться к нему, обнять его, прижаться к нему, но Леша, внимательно наблюдавший за процессом, не давал нам возможности даже многозначительно переглянуться. И смех, и грех… После перевязки меня увезли домой. Мне не удалось даже попрощаться с Лебедевым и поблагодарить его, так спешно Леша потащил меня на улицу. И только дома, когда я переменила место дислокации, я обнаружила на своем телефоне сообщение: «Давай скорее там выздоравливай». Прочитав его, я не смогла сдержать улыбки, но решила ответить вечером. Скорее всего, Дмитрий Николаевич будет сейчас отсыпаться после суток. Не стоит его будить. Шов затягивался быстро. Может это от того, что я здоровый молодой растущий организм, а может мне просто до безумия хотелось увидеть его. При мысли, что я скоро смогу начать ходить в школу, становилось так радостно, будто там я смогу получить хоть какое-то внимание от химика. Ведь понимала же, что лицей — самое опасное место для нас. Если честно, я вообще не понимала, что нам теперь делать. Ведь все мои мысли и желания теперь сводились только к одному — я хочу, чтобы он был рядом! Не знаю, честно говоря, что чувствовал все это время Лебедев, но в течение недели я получала сообщения, в которых он интересовался, жива ли я и не разошелся ли шов. Пару раз поинтересовался, справляется ли Маша с перевязками. И только один раз он спросил, не мучают ли меня больше кошмары. Я, долго раздумывая, стоит ли писать что-то настолько личное, все же ответила, что нет, но в его объятиях спится гораздо лучше. «Значит, старею», — не без самоиронии ответил он.***
— И справкой особо не сверкай, — настоятельно порекомендовал Леша, глядя, как я надеваю на себя пальто. — Давай, помогу, — он заботливо придержал его мне. — Она хоть и с печатью, но все же липовая. Машка головой отвечать будет. — Все будет хорошо, Лидочка ее заберет и все, — заверила я братишку. — Уж постарайся, чтобы все было хорошо! — Не волнуйся, мамочка! — издевательски подмигнула я брату. — Да пошла ты! — брат вальяжно облокотился о стенку в коридоре, а потом устало почесал затылок. — Твое счастье, что они на месяц свалили. — Я вообще везучая! Пока! На ночь не жди! — Только попробуй не прийти к десяти — найду и убью! — Мамочка, это будет детоубийство! — театрально округлив глаза, смеюсь, наблюдая за раздражением братишки. — Вали уже, давай, — не знаю, откуда в нем столько терпения, потому что в другом случае он бы с удовольствием наградил меня пинком. Последний раз такое воодушевление по дороге в школу я испытывала, наверное, на первое сентября, когда пошла в первый класс. Серьезно, город, просыпающийся от долгой и холодной зимы радовал глаз, на душе снова запел хор полоумных ангелов, сердце трепыхалось, словно крылья бабочки, а шов на боку адски чесался. Два дня назад были вытащены все девять стежков, и под мое честное слово, что я буду в школе паинькой, мне разрешили с новой недели отправиться на уроки. Мне хотелось обнять каждого встречного, так переполняло меня счастье. Я была рада увидеть даже хмурую рожу Лазарко, нашего завуча. А встретив около раздевалки нашего трудовика, я настолько радостно поздоровалась, что он, по-моему, немного испугался. — Димо-о-о-о-он! — Аня и Фаня набросились на меня около кабинета физики и обняли, зажав с двух сторон. А я радостно смеялась, хоть и все эти манипуляции отзывались неприятным эхом в боку. — Эй, эй, полегче, — к своему удивлению, я услышала Пашу, который растащил от меня девчонок и, тоже с удовольствием, заключил в объятия, аккуратно обхватив за талию. А потом, наклонившись, поцеловал в щеку и тихо пробормотал: — С возвращением. — Так, закончили обмен микробами, — вездесущая Маргарита Михайловна, появившаяся рядом с нами, закатила глаза, а позади нее показался химик, буквально буравящий меня и Наумова взглядом. Паша, заметив это, поспешно опустил руки и отошел в сторону, слегка прокашлявшись. Рукава черной рубашки Лебедева были закатаны по локоть, выставив на показ всем его татуированную правую руку, сжимающую… Шуруповерт? — Одиннадцатый «А», либо проходим в кабинет, либо выметайтесь прогуливать на улицу, нечего стоять на проходе! — Маргоша была явно не в духе. — Дмитрий Николаевич, вот тут посмотрите, не пойму, что за ерунда с этой проклятой штуковиной! Завхоз говорит к директору идти, деньги на новую просить, а от Владислава Анатольевича толку — ноль! Трудовик, тоже мне! Лебедев скрылся в дверях лаборантской следом за физичкой, а я вошла в кабинет, занимая свое любимое место за первой партой. Присев на стул, я достала учебник с тетрадкой и, копаясь в сумке в поиске ручки, вдруг задумалась: тот, кого я хотела увидеть больше всех вместе взятых, сейчас за стенкой. В лаборантской. Всего несколько шагов, несколько пар глаз и все морали приличия нас разделяют. Даже не знаю, романтично это или глупо. Хотя, как по мне — разница не велика. В тот момент, когда я завороженно глядела на проход в смежное помещение, оттуда послышался жужжание шуруповерта, который несколько раз прерывался, пока, наконец, не был заглушен назойливым звонком на урок. Класс зашумел, словно улей. Черт возьми, как же я по этому соскучилась! Особенно по тому, что будет дальше… — Та-а-а-ак! — гаркнула Маргарита Михайловна, выйдя из лаборантской. — А ну закрыли рты, бестолочи! Звонок на урок был, так что открываем домашнее задание и молимся, чтобы я вас не спросила! Дмитриева, чего улыбаешься, как слабоумная?! Я поспешно опустила глаза в учебник, стараясь стереть с лица улыбку. Не думала, что буду рада даже тем редким моментам, когда Маргоша меняет свой пофигизм на гнев вселенского масштаба. — Маргарита Михайловна, пусть поможет кто-нибудь, мне руки вторые нужны, — раздался голос Дмитрия Николаевича. — Наумов! — рявкнула Маргоша. — Марш в лаборантскую! Дмитрий Николаевич, получится починить? — Получится, — ответил Лебедев. Маргоша пропустила за свою спину Наумова и, периодически отвлекаясь на то, что там происходит, испепеляющим взглядом оглядывала класс. Вскоре, после непродолжительной «арии шуруповерта», из лаборантской вышли Наумов и Дмитрий Николаевич. Первый сел за свое место, вытирая по дороге ладони о край клетчатой рубашки, а Лебедев, держа в руке шуруповерт, кивнул: — Готово. — Господи, спасибо вам огромное! А то никто ничего делать не хочет! — теперь настала очередь Маргоши пропасть в дверях лаборантской, откуда стали доноситься восторженные возгласы, а я, подняв глаза от выцветших страниц учебника, встретилась взглядом с Дмитрием Николаевичем и еле сдержалась, чтобы не улыбнуться ему. Лебедев же, тяжело вздохнув, поставил шуруповерт на кафедру и стал закатывать обратно рукава рубашки, поспешно скрывая татуировку на правой руке. — Дмитрий Николаевич, вы прямо настоящий мужчина! — раздался комментарий Исаевой позади меня. — Может, вы еще и готовить умеете? Умеет. — А вы, Исаева? — приподняв бровь, спросил химик, а класс засмеялся. О нулевых кулинарных способностях моей подруги по школе ходят легенды. Не удивлюсь, если и преподаватели о них тоже наслышаны. — Так, что за балаган?! — послышался голос Маргариты Михайловны. Внезапно дверь кабинета раскрылась, и в проходе появилась Марина Викторовна, прижимающая к себе два журнала. Она удивленно посмотрела на химика, а затем оглядела класс, остановив в самом конце свой взгляд на мне. Внутри меня все перевернулось. О предстоящем разговоре я старалась даже не думать все эти дни. — В классе несколько учителей, а вы разговариваете! Одиннадцатый «А», ведете себя, как первоклашки! — недовольно нахмурилась Марина Викторовна. А затем обратилась к Лебедеву. — Вы на замене? — Нет, Маргарита Михайловна в лаборантской. — А я и говорю! Детский сад! — тут же появилась физичка. — Степанов, может, вам уединиться?! Усмирите свои гормоны, молодой человек! — У них любовь, Маргарита Михайловна, — издевательски проговорила Фаня. — Высокие духовные чувства. Класс снова развеселился, глядя, как друг от друга отсаживаются Степанов и Королёва. Причем та торопливо одергивала задравшуюся юбку под партой. — Какие чувства в вашем возрасте? — презрительно фыркнула Маргоша, подходя к химику и руссичке. — Игра гормонов! Чистая химия! Вон, у Дмитрия Николаевича спросите, он вам расскажет. При этих словах я постаралась практически слиться с учебником, потому что почувствовала, как начала густо краснеть. Да, у Маргоши язык подвешен, ничего не скажешь! Смеяться насчет всего, что касается химика, класс не станет — слишком его боится. Но и он не растерялся. — Боюсь, то, что их интересует, проходят на уроке биологии, классе так в восьмом, — холодно ответил он, не показав ни единой эмоции на лице, как и всегда. — Точно! — прошипела физичка. — Марина Викторовна, вы что-то хотели? — наконец, она отвлеклась от нас. — Да, мне Дмитриева нужна, могу я взять ее ненадолго? — ответила руссичка. Я подняла испуганный взгляд и снова ощутила холод, тянущий руки к моему горлу. Откуда она знает, что я в школе? Может, в коридоре видела?! Хотя, девчонки так громко орали мое имя, увидев меня… Бок предательски закололо, а сердце бешено заколотилось. Перед смертью не надышишься. Лучше сразу отделаться от всего этого разговора и все… Если Маргоша отпустит, разумеется. — П-ф… Забирайте, хоть на весь урок! — Идем, Марина, — спокойно позвала Марина Викторовна и вышла из класса, а я, торопливо скинув все вещи в сумку, поспешила за ней и за химиком, который тоже успел покинуть кабинет. Естественно, как и всегда бывает в таких случаях, в спину мне посыпались возмущенные возгласы, что меня вечно для чего-то снимают с уроков, что медалистка вообще не учится и прочее, прочее… Ничего не меняется. В коридоре мне стало немного неловко, когда я увидела, как химик и руссичка о чем-то тихо переговаривались и резко замолчали, стоило мне только закрыть дверь кабинета. Я тут же залилась краской, вспомнив, чем я провинилась, будто застигнута врасплох была я одна. Но я постаралась собраться и, по-моему, даже приподняла подбородок. Будь, что будет. — Спасибо, — кивнул химик, обратившись к Марине Викторовне и, окинув меня напоследок взглядом, пошел к лестничному пролету. До кабинета русского языка мы добирались в полном молчании. Мне даже казалось, что я слышу свое собственное дыхание. И стук сердца. Который оказался отличным сопровождением стуку каблуков преподавательницы. Хотя, по сути-то ничего ведь ТАКОГО не было! Вон, Королёва за чем только не была застигнута преподавателями! А я-то что? Ничего ведь не было. Просто преподаватель химии целовал свою ученицу, стоящую перед ним в расстегнутой блузке посреди окровавленных кусков марли… Ничего страшного ведь… Боже, Боже, Боже… Мне не жить. Ну скажите хоть что-нибудь! — Дмитриева, выдохни, а то бледная, как смерть! — примирительно сказала Марина Викторовна, зайдя в кабинет и обернувшись ко мне. Я последовала ее совету и опустила голову вниз, не в силах смотреть ей в лицо. Взгляд тут же упал на побелевшие костяшки моих пальцев, сжимающих сумку. — Садись. — Марина Викторовна, я… Мне… — начала я, но руссичка выставила указательный палец, призывая меня к тишине. Я тут же заткнулась. — Сейчас говорю я. Потом, когда я все скажу, будешь говорить ты. — Поняла, — покорно кивнула я. — То, что я увидела в лаборантской кабинета химии, меня, мягко говоря… Удивило. Из всех учеников ты всегда выделялась ярче других, но не из-за модных тряпок или вызывающего развязного поведения, как некоторые, — презрительно фыркнула Марина Викторовна. — А из-за своего пытливого ума, который развивался вместе с интересом к окружающему миру с каждым годом и никогда не переставал радовать нас, учителей. Ты доказала всем, что получаешь свои отметки и первые места на конкурсах и олимпиадах не потому, что выросла в семье влиятельных людей в своем кругу, а потому что ты упорно занимаешься. Понимаешь, Марин, ты заслужила мое уважение за все эти годы, что я тебя знаю. И, думаю, что под моими словами подпишется любой преподаватель. И я прекрасно понимала, что тотальный контроль со стороны родителей, а так же самоконтроль, в конце концов, до добра не доведет. Башню сорвет, говоря вашим языком, — резко сказала она. — Хотя, ты всегда казалась мне здравомыслящим человеком, который сначала думает, а потом действует. Я слушала, уперев свой взгляд в глупый старый календарик на столе учительницы и сгорала со стыда. Самое обидное для меня — разочарование в ком-то. И теперь я отчетливо себе представляю, каково это, когда разочаровываются в тебе… — Тебя можно понять, Дмитрий Николаевич — чертовски привлекательный, будем откровенны. Полшколы девчонок и весь женский преподавательский состав слюни пускает, когда он идет по коридору. Видимо, из-за этого он старается лишний раз из кабинета не выходить. Повторюсь, тебя можно понять. Постоянные ограничения, зацикленный круг вечной учебы… Кто угодно сорвется. Я только не понимаю, чем думал Дмитрий Николаевич?! Пострадает и твоя репутация, и его! Да его больше ни в одно учебное заведение не примут, если узнают, что он… — слова так и остались невысказанными, но я поняла, что руссичка тоже успела напридумать себе Бог знает что. — И я всегда уважала его, как адекватного, умного мужчину. Но, признаться, сейчас я даже не знаю, что думать! Со стороны это все могло бы выглядеть так, будто достаточно молодой преподаватель решил совратить свою ученицу. Воспользоваться ее слабостью, ведь он, в первую очередь, мужчина! А ты, хоть и не выглядишь, как размалеванная Королёва со своей свитой, но не менее привлекательна, чем она! Но я не понимаю одного: когда он пришел в тот день ко мне в кабинет, он сказал, что готов уволиться, лишь бы я никому ничего не говорила о тебе. А сейчас он попросил, чтобы я на тебя не давила, потому что ты себя все еще нехорошо чувствуешь… Еще тогда во мне закрались сомнения в этих словах, а сегодня все стало ясно, как день: он заботится о тебе! Не как об ученице, а как если бы ты была действительно ему важна! Сказав это, она замолчала, а я оторвала взгляд от проклятого календарика. Эти слова прозвучали словно гром среди ясного неба и долгожданной спасительной прохладой посыпались на мою кипящую голову. Это правда? Марина Викторовна какое-то время просто смотрела мне в глаза и, словно ощутив то тепло, которое растеклось внутри меня, тяжело вздохнула: — Ты — несовершеннолетняя. Он — твой учитель. Я, как твой преподаватель, должна сообщить об этом инциденте твоим родителям и руководству школы, чтобы Дмитрия Николаевича немедленно уволили. Из легких словно весь воздух выбило. Она же обещала ему… Она же сказала, что будет молчать! — И я это сделаю, — твердо продолжила она. — В том случае, если еще раз увижу вас. — Черт… — выдохнула я. Вот уж потрепали мне сегодня нервы! — Марина, это я тебе говорю, как преподаватель, — Марина Викторовна подошла поближе, а затем уселась за соседнюю парту, развернувшись ко мне, и заглянула в мои глаза. — А сейчас я хочу к тебе обратиться, как женщина. Я не знаю, что движет Дмитрием Николаевичем. Умные люди зачастую бывают невероятно хитры. Не уверена, что это касается и его, но… Пожалуйста, будь разумной девочкой. Мне будет очень больно и неприятно, если тебя обидят. Потому что то, что я видела в лаборантской… — Марина Викторовна замялась. — Наверное, даже хорошо, что я вас прервала… Ты поняла меня? — Поняла, — с жаром ответила я. — Марина Викторовна, прошу вас, мне невероятно стыдно! Я… Я… — я так разнервничалась, что начала задыхаться и, опустив глаза, снова увидела этот идиотский календарик. — И, Марина, пожалуйста, — руссичка призвала меня обратить на нее внимание. Я подняла голову, всматриваясь в ее обеспокоенные серые глаза. — Я зашла в кабинет и спросила у учеников, где Дмитрий Николаевич. Они сказали, что он зашел в лаборантскую. Я даже постучала, прежде чем открыть дверь! Ты понимаешь?! На моем месте мог оказаться кто угодно! Вам обоим невероятно повезло! А если бы зашел кто-то из учеников?! Детей же вообще не заткнуть! А если бы зашла Лидия Владимировна?! В лаборантской бы нашли два трупа! Я подавила в себе смешок, потому что то, о чем она говорила, было очень даже не смешно. Нельзя вот так вот терять голову. Это слишком опасно. — Я не одобряю ваш поступок, но… Честное слово, неужели нельзя быть аккуратнее?! Она всплеснула руками и, встав из-за парты, подошла к своему столу. Честно, говоря, я испытывала настоящее облегчение. Я-то думала, что сейчас будет море криков, слезы, угрозы, сопли, кровь, кишки… — Дмитриева! — А? — похоже, я задумалась. — Ты свободна, вернись лучше на урок, а то тебя одноклассники проклянут, — сказала Марина Викторовна, взяв с подоконника электрический чайник. — И не вздумай сейчас подниматься в кабинет химии! — Нет, конечно, нет, — улыбнулась я и поспешила покинуть класс, пока учительница не передумала. Выйдя из помещения, я шумно выдохнула. Ну, кажется, все прошло не так-то плохо? Теперь одним переживанием меньше. Зайдя в туалет, я решила умыть лицо холодной водой и, уперев ладони в края раковины, несколько минут рассматривала себя в зеркале. Темноволосая девочка в отражении была очень взволнованна, но темно-карие глаза блестели от радости. Я еще раз провела мокрыми ладонями по щекам и, выключив воду, пошла к лестнице, по пути доставая телефон. «Живее всех живых» — написала я быстро и отправила сообщение химику. Ответ застал меня у самого кабинета физики, когда я схватилась за ручку двери. «Тогда заходи после уроков сегодня, я тебе электрошокер подарю». Я замерла, глупо моргнув. Электрошокер? Это значит, что… Во след первому, пришло второе сообщение, и я чуть не закричала от радости. «Завтра ночная смена».