Химия без прикрас

— Сто девятая, вызов получили? — слышится искаженный голос диспетчера из кабины водителя. — Да, едем, — коротко ответил Пятачок. Ответа не последовало. Все пребывали в отвратительном расположении духа после предыдущего вызова: очередной пьяница, решивший свести счеты с жизнью, мотался по оживленному перекрестку, то и дело норовя угодить под машину. Показательная попытка суицида — полбеды. Свидетелей этого действа было море, и каждый второй посчитал своим долгом вызвать бригаду скорой помощи. Естественно, варианты развития событий у свидетелей были разные, от сумасшедшей бабы, бросающейся под колеса, до не дышащего молодого человека, лежащего у обочины. У диспетчеров голова шла кругом! А так как это был еще и перекресток, то и адрес называли разный! Так что когда мы мчались к «не дышащему молодому человеку», на месте уже стояли две кареты скорой помощи. Благо, с других станций, так что мне было позволено выйти из машины. Что меня больше всего удивило, так это то, каким же чудом обошлось без аварий! Восемь полос шоссе пересекали четыре полосы широкой улицы, и машины двигались по этому перекрестку на высокой скорости, матеря из окошка пьяного идиота, который, играя со смертью, ловко лавировал между ними. Со стороны казалось, что он уже давно передумал умирать и теперь просто забавляется. Четвертыми приехали «дураки». Они-то и сумели изловить этого красавца. Здоровенные дядьки, под стать нашему Пятачку, тащили за меховой воротник пьянчужку, который почти сразу же безвольно обмяк в их руках, покорившись судьбе-злодейке. Я же наблюдала за всей этой картиной рядом со своей бригадой, которая флегматично дымила, облокотившись о машину, пока Серега не решил осмотреть на всякий случай пациента. Убедившись, что молодой человек здоров, как бык, и действительно мертвецки пьян, все три бригады сдали свои разнообразные вызовы, касающиеся одного и того же человека, психиатрической бригаде и, ругая на чем свет стоит и этого пьяного урода, и зевак-прохожих, разъехались по станциям. — Ладно, главное, что машины не побились, — Серега, как всегда постарался смотреть на это все с позитивом, правда, выражение его лица было все таким же расстроенным. — Не грусти, Сережа, все же хорошо? — попыталась я поддержать врача, но тот только вспылил. — Да ничего хорошего! — вскрикнул он, а я, пожалев, что раскрыла рот, невольно отпрянула. Лебедев, сидящий спереди, на пару секунд обернулся к нам. Стеглов, поняв, что напугал меня, немного смягчился: — Прости. Просто, понимаешь… Сколько мы на этого придурка потратили? — Два с половиной часа, — посмотрев на свои часы и подсчитав в уме, ответила я. — Два с половиной, — кивнул Серега. — Два с половиной часа одна реанимационная бригада была занята абсолютно бестолковым делом! Смекаешь? — Мы могли быть кому-то нужны, — осенило меня. А потом тоже пробрала злость. А что, если мы сейчас приедем на место, но для кого-то будет уже поздно? — Всякое бывает, — задумчиво проговорил Дмитрий Николаевич, глядя на дорогу. Какое-то время мы ехали молча, каждый погрузившись в свои размышления. Краем глаза я заметила, как Стеглов попросту задремал, откинувшись на спинку кресла. И когда он подтвердил мою догадку, негромко захрапев, я увидела, как Лебедев, обернувшись, слегка улыбнулся, глядя на спящего друга. — Советую к нему присоединиться, — тихо предложил он. — Было бы неплохо, но боюсь, я не засну сейчас, — ответила я, снова возвращаясь к мысли о бестолково проведенном времени на вызове этого пьяницы. — Смотри, — проговорил химик. — Завтра нам в школу идти, — он подмигнул, а я залилась краской, потому что Пятачок, сидящий рядом с Лебедевым, усмехнулся и пробасил: — Вы бы слышали себя со стороны! — Пятачок, — я неожиданно вспомнила один вопрос, который мучил меня с момента нашего с водителем знакомства и сейчас, похоже, самое время озвучить его. — А почему именно Пятачок? Если честно, я перебрала в своей голове массу вариантов ответов, но ни один не удовлетворял моего любопытства и, на мой взгляд, попросту не подходил. Правда сейчас, когда я спросила, мне в голову неожиданно пришла мысль, что, возможно, это что-то очень личное, и, наверное, не стоило вот так вот в лоб… Хотя, со стороны это было бы нелепо: «Меня прозвали Пятачок. И это очень личное»… — Почему Пятачок? — слышу, как он снова улыбнулся.  — Потому что у него есть дома ружье! — ответил химик, и они оба громко рассмеялись. А я, не сумев скрыть своего удивления, тоже невольно присоединилась к ним, разбудив своим смехом Серегу. — Что за веселье? Что я пропустил? — потирая глаза, сонно спросил он. — Дмитриевой только что открылась великая тайна мироздания! — довольным голосом ответил Дмитрий Николаевич, хитро взглянув на меня. Я тут же отвела взгляд. — Эк тебя на пафос-то пробило! — усмехнулся Стеглов. — Что за тайна? — Тайна имени нашего Пятачка! — сказал химик, а наш водитель снова рассмеялся, теперь уже вместе с Серегой. — Кстати! — внезапно осенило меня. — Пятачок, а как тебя зовут?! После этого вопроса, все трое мужчин так рассмеялись, что я даже перестала слышать нашу мигалку. — Боюсь, лапонька, если он скажет тебе свое имя, ему придется тебя убить! — тоном бывалого знатока заверил меня Стеглов. — Ладно, мужики, что-то мы развеселились. На следующем вызове мне было велено оставаться в машине. И уговаривать Дмитрия Николаевича об обратном, пожалуй, бесполезно, взгляд Лебедева был вполне красноречивым. Если я попробую выйти из машины вслед за ними, то, скорее всего, меня поймают, скрутят, повалят на мокрый асфальт и, связав, засунут обратно в реанимобиль. Пока Дмитрия Николаевича и Сереги не было, Пятачок рассказал мне, что, оказывается, сюда они приезжают уже не в первый раз. И даже не во второй, и не в третий… Та квартира, куда они направились, является практически притоном. Скорую вызвали к мужчине, сорока лет, повод — потеря сознания. Наш водитель был практически уверен, что виноваты в этом обмороке, скорее всего, наркотики. И, как оказалось в итоге, он был прав. По какой-то причине в доме по всему стояку отключили электричество, так что очень скоро «больного» привели к машине, предварительно порекомендовав мне отойти подальше. Кстати, больной был вовсе не в обмороке, но старательно изображал на своем лице нечеловеческие страдания, еле волоча ноги. Пациент во врачебной помощи не нуждался. В помощи наркологов — да, и еще как! Но не в реанимационной бригаде. Вообще, услышав дальнейший диалог, я была, мягко говоря, удивлена. — Промедол дайте мне, — в наглую попросил он. — Больше тебе ничего не дать? — не церемонясь, ответил химик. — Морфина дай! Братан! Ну пожалей! Ну плохо мне! — глаза наркомана бегали, а свои слова он подкреплял активной и неестественной жестикуляцией. — Я тебе не братан, — зло бросил химик, закатывая ему рукав, чтобы измерить давление. — Дружище! — наркоман решил попытаться уговорить Стеглова. — Ну дайте морфин! — Нормальный ты такой! — усмехнулся Серега. — И куда я препарат этот спишу? — он закончил осмотр и кивнул Лебедеву. — Ментов давай. Еще какое-то время мы ждали полицию, которой этот вызов и передали. Разглядев мой силуэт, наш пациент попытался и у меня выклянчить что-нибудь из наркотических веществ, но я отошла подальше, чтобы скрыться около кабины водителя от его глаз. Признаться, он меня немного пугал, и я едва ли понимала, как себя следует вести с такими экземплярами, как он. Но потом мы просто благополучно поехали на станцию, ни разу больше не вспомнив этого наглого обдолбанного наркомана. Доехать до «дома», к сожалению, нам в этот раз было не суждено. Нас развернули на очередной вызов: девушка, четырнадцать лет, судороги, потеря сознания. Увидев, куда мы прибыли, я сразу поняла, что знаю это место. Один из новомодных клубов, недавно открывшихся в городе, куда меня как-то пытались затащить мои одноклассники во время их очередной пьянки по поводу дня рождения Егорки Захарцева, нашего заядлого тусовщика. Он всех уверял, что даже несмотря на наш возраст, все смогут беспрепятственно пройти в клуб, типа у него там все «на мази». Мы с Аней не любители подобных тусовок, так что благополучно отправились домой, спать, в ту ночь. Сейчас около входа было намного больше народу, чем тогда. Похоже, что из клуба вывалились все, кому не лень, чтобы запечатлеть судороги девушки на камеры своих смартфонов. Честно говоря, все это зрелище выглядело немного жутко: девушки, облаченные в свои лучшие наряды, высокие парни в дорогих рубашках, вытянув вперед одну руку, снимали, как здоровенный охранник пытается оказать первую помощь трясущейся в судорогах девушке. — Разошлись, не мешаем работать! — рявкнул во все горло Пятачок, и молодежь частично разбрелась, кто обратно, в клуб, а кто — ловить такси, чтобы убраться отсюда. Конечно же, некоторые неравнодушные зрители остались, все еще продолжая снимать. Лебедев тут же раскрыл чемодан, достал шприц, сломал край большой ампулы и стал набирать лекарство. — Как долго приступ? — услышала я голос Сереги. — Долго, я не засекал, один, потом еще… — ответил охранник, сидя рядом на корточках. — Смотри, это же Дмитрий Николаевич! — раздался сбоку знакомый голос, и я тут же спряталась за спиной Пятачка. Благо, наш водитель был счастливым обладателем широченной спины и смекалистого ума в придачу: он, развернувшись, помог мне незаметно добраться до машины. Сидя в реанимобиле, я пыталась отбросить волнение, успокоиться и убедить себя, что меня никто не заметил. Не думаю, что за Пятачком кто-то смог бы меня увидеть. Я ведь все время находилась чуть позади него. Ну, а то, что кто-то узнал Дмитрия Николаевича… Что ж, это издержки его специфических работ. Пострадавшую вскоре донесли до машины, закутали в мягкое одеяло и повезли в больницу. В себя она так и не пришла. — Эпилептик, — коротко сказал Лебедев, сев к нам с Серегой назад, около пациентки. — Вот, гляди, Дмитриева. Отдыхает молодежь. А потом это все в интернете появится. Лицо девочки выглядело совсем юным. Явно младше меня; пытаясь скрыть ярким агрессивным макияжем свой истинный возраст, она была застигнута эпилептическим приступом в таком неудачном месте! Ее стало ужасно жаль. Не думаю, что она сильно обрадуется, узнав, что произошло, когда придет в себя. А родители-то что скажут! Мои бы меня убили. Точно! — Вот, нашел, «мама» написано, — сказал Стеглов, найдя нужный номер в мобильном телефоне потерпевшей. — Здравствуйте. Скорая беспокоит… Я слушала, как Серега хладнокровно сообщает родителям девочки о происшедшем и почти видела перед глазами, как исказилось бы гневом лицо моей мамы, будь я на месте этой девочки. Потому что, как это ни грустно, но, думаю, мою маму в первую очередь повергло бы в шок то, что дочь нашли возле входа в ночной клуб, а уже потом тот факт, что дочери вообще стало плохо. И девочку эту жалко. Как-то по-братски жалко, что ли… Зачем она вообще пришла сюда? Ведь точно же в клуб отправилась, раз так нарядилась и накрасилась. — Ладно, не куксись, родители вроде адекватные у нее, — дружелюбно толкнул меня в плечо Серега, поговорив по телефону. — Она подлечится, ей «вставят по первое число» и, надеюсь, что она будет умнее. — Надеюсь, — грустно ответила я. — Все мы кидаемся на рожон, потому что нам чего-то не хватает, — вдруг сказал Стеглов. — Вот ей — внимания. Кому-то, может, поддержки. Тишины вокруг себя, там… Или же нормальной семьи… Вот тебе, лапонька, чего не хватает? — Мне? — переспросила я. — Тебе, — кивнул Серега, а я задумалась. Чего мне не хватает? Почему я иду на все эти опасные авантюры? Ведь дело не только в Лебедеве. Здесь, на смене, мы абсолютно бесстрастные люди, практически не проявляющие друг другу каких-либо знаков внимания, как это делают любовники… И это, на мой взгляд, правильно. Было бы, мягко говоря, глупо, если бы мы радостно держались за ручки, с нежностью глядя друг другу в глаза, сидя рядом с эпилептичной больной. Наша негласная собранность — это то, что помогает ему выполнять свою работу, а мне — по возможности помогать. Ну или хотя бы не мешать. Но почему же я тогда так нуждаюсь в этих сменах? Адреналин? Интерес? Жажда увидеть все то, от чего меня так берегут в моем «инкубаторе»? Желание увидеть жизнь со всех ее сторон? А может, все вместе? — Свободы, — помолчав несколько секунд, я, наконец, нашла слово, характеризующее все то, чего мне так не хватает. — Тогда наслаждайся, солнышко, — улыбнулся Стеглов и, скрестив пальцы за головой, откинулся на спинку сиденья.

***

После сдачи вызова, мы смогли добраться до станции, и мне даже удалось выпить сладкого чая, в прикуску со здоровенными бутербродами, которыми Серегу снабдила на смену его жена. В комнате отдыха мы были не одни: вытянув ноги, на раскладном кресле развалился Миша. Тот самый фельдшер, с которым когда-то работал Дмитрий Николаевич и с которым я имела удовольствие познакомиться. Он, как и тогда, на дне рождения химика, был немногословен и почти все время клевал носом, пока властный голос диспетчера не вызвал его. Вскоре на вызов отправили и нас. Поев, вся бригада заметно приободрилась и, вспомнив мой недавний вопрос, касающийся имени Пятачка, мужчины пустились фантазировать, по какой причине никто не называет водителя по имени. Кстати, одну из моих догадок они все-таки озвучили: с самого начала я решила, что Пятачок — не кто иной, как беглый зэк. Ведь это же идеальное прикрытие — работать водителем скорой! Хотя, идеальным оно кажется только для какого-нибудь дешевого боевика. Да и эту догадку я еще давно отмела, стоило мне просто пообщаться с водителем. На вызов мы приехали быстро, и смех почти сразу же прекратился. — Все. Уже не до веселья сейчас будет, — со всей серьезностью проговорил Лебедев. Не заметить причину смены его настроения было сложно. Почти одновременно с нами подъехала еще одна бригада скорой помощи и служба спасения. Пожарные только выходили из своей машины, а двое полицейских куда-то спешили. Осколки, мелкой россыпью разбросанные вокруг погнутой автобусной остановки, переливались красным и синим от мигающих проблесковых маячков, а недалеко валялся разбитый мотоцикл и два безжизненных тела, над одним из которых склонился полицейский. — Господи… — невольно выдохнула я. — Может, оставить ее лучше? — тихо предложил Пятачок. — Нет, — твердо ответил Лебедев. — С нами пойдет. Пусть смотрит. Может, поможет чем… Мне всегда казалось, что такие вещи не могут происходить на самом деле. В кино, в книгах, в чьем-то безумном воображении, где угодно, но только не наяву! Сейчас мы подойдем ближе, кто-то скажет «снято», и эти двое встанут, улыбнувшись, и будут слушать наставления режиссера, или что там делают обычно актеры? А я потом буду лениво переключать каналы на телевизоре и, задержавшись на одном из них, увижу, как мотоциклист влетает в остановку, как вдребезги разбивается стекло, разлетаясь вокруг них, как камера замедляет съемку, чтобы показать нам спецэффекты и работу каскадеров, на которую потратился продюсер… И я продолжу дальше щелкать каналы, скорее всего даже не вспомнив больше этой сцены… Но только это — не кино. Двое лежащих — вовсе не актеры. И тела их лежали так неестественно и неподвижно, что внутри меня все просто выворачивалось наизнанку. — Они мертвы? — глухо спросила я, спеша за Лебедевым. Сказала это и сама удивилась, как легко слетели слова с моих губ. — Не знаю, — коротко ответил он. — Надеюсь, что нет. Подойдя ближе, я заметила, что асфальт вокруг того тела, что выглядело крупнее, был измазан кровью. К нему уже спешила другая бригада и вскоре, склонившись над ним, врачи приступили к работе. Я остановилась рядом со своей бригадой и растерянно обернулась. Меня всю словно парализовало, потому что в голове крутилась жуткая, леденящая кровь мысль — эти двое мертвы. — Снимай, — скомандовал Серега, и Лебедев стал аккуратно снимать шлем. Когда он убедился, что шея не повреждена, он потянул за шлем чуть уверенней. Вскоре показалось бледное лицо молодой девушки с алой струйкой крови, вытекающей из носа. — Марина, того парня видишь? — Серега говорил, одновременно разрезая рукав куртки девушки, чтобы оголить вену. — Около ментов стоит. Идешь к нему и спрашиваешь, как все было, — четко сказал он и ввел внутривенно инъекцию. После этого вместе с Лебедевым начал реанимационное мероприятие. — Поехали. Я задержалась на пару секунд, глядя, как Лебедев делает непрямой массаж сердца потерпевшей и, отвернувшись, бегом поспешила к испуганному свидетелю, который как раз отчитывался перед полицией. Народ вокруг толпился, но близко не подходил. Оно и понятно, их пугали тела и размазанная по асфальту кровь. От второго пострадавшего к свидетелю тоже отправился фельдшер. Свидетель аварии, молодой паренек, по виду чуть старше меня, задыхался от волнения и старался не смотреть в сторону потерпевших, внимательно вглядываясь в лица тех, кто с ним говорил. Сказал, что эти двое на что-то наехали и, потеряв управление, на полной скорости вылетели на тротуар и врезались в остановку, чудом не зацепив никого из прохожих. — Я не знал, что делать, — парень был страшно растерян. — Я не врач, я не умею даже искусственного дыхания делать! Я боялся, что сделаю только хуже! — Скорую вы вызвали? — спросил фельдшер рядом со мной. — Да, я, — ответил мужчина и боязливо повернул голову в сторону лежащих на асфальте. — Господи… — Вы все правильно сделали, — успокоил его фельдшер и украдкой взглянул на меня. Мужчина, вздохнув, кивнул и дрожащими руками достал из кармана пачку сигарет, но тут же уронил ее. — Давай, друг, не переживай, ты — молодчина! — полицейский поднял его сигареты и, вытащив одну, протянул свидетелю, дав прикурить. — У нас множественные переломы, травма головы и сильное алкогольное опьянение, — когда мы отошли от полиции, сказал мне фельдшер. — Мужик в сознании, спрашивал о своей девушке. — Откачиваем, — ответила я и, крепко сжав кулаки, побежала к Сереге, чтобы сообщить все, что узнала. Когда у девушки появился слабый пульс, ее стали грузить в машину. Я услышала, как из соседнего автомобиля доносится нечленораздельный вой другого потерпевшего, который, судя по всему, выкрикивал имя своей подруги. В голове не укладывается… Он пьяным сел за руль, подвергнув опасности не только свою жизнь, но и жизнь своей девушки. Я сделала пару неуверенных шагов к другой машине скорой помощи, глядя на размазанную по асфальту кровь. Помню, как мне брат рассказывал, что в таких случаях пожарные смывают ее потом с тротуара… Я сама не заметила, как подошла к раскрытой двери второй кареты и встала напротив, глядя на лежащего на каталке мужчину. Через пару мгновений он повернул голову и мутными глазами уставился на меня. Интересно, что он сейчас чувствует? Он понимает, что его девушку сейчас увезут в реанимацию из-за него? — Оля, — испуганно воскликнул мужчина и попытался слезть с каталки, не отрывая взгляда от моего лица. — Оля! Я сжала губы, понимая, что, скорее всего, испугала своим видом парня, но с какой-то стороны мне даже хотелось, чтобы он был напуган. Хотелось, чтобы… — Стой, стой, девочка! — схватил меня в охапку Лебедев, когда я сделала к машине еще один шаг. — Вот урод! Урод! — тихо шипела я в руках химика, уткнувшись носом в его плечо. — Успокойся! Успокойся! — стиснув меня еще крепче, проговорил химик почти мне на ухо. Внутри меня просто клокочет злость и страх, и какое-то жуткое, отвратительное чувство отчаяния. — В чем дело? — поинтересовался седоватый врач, сложив очки в нагрудный карман формы и потянувшийся к двери, чтобы закрыть ее. — Ни в чем, — ответил Лебедев. — Пошли, — химик оттащил меня к машине и не стал отпускать моей руки, пока я не залезла в реанимобиль вслед за ним. — В шестьдесят седьмую везем, — сказал Стеглов и больше не произносил ни слова, пока мы не добрались до больницы. Я молча наблюдала за тем, как выгружают каталку с едва дышащей девушкой и села поглубже, чтобы ненароком не попасться на глаза кому-нибудь из работников реанимации. Все-таки в этой больнице меня могут узнать, будет очень некстати, если по прибытию родителей домой они доложат о девушке-фельдшере, как две капли воды похожей на их дочь. Близился рассвет. Сразу после сдачи этого вызова нас ждал еще один. Женщина тридцати лет, беременная, без сознания. По прибытию на место нам открыл дверь перепуганный до ужаса мужчина неопределенного возраста, то и дело нервно почесывающий предплечья. Позади него маячила пышнотелая дама в ситцевом халате в цветочек с таким злобным лицом смотревшая на нас, что почему-то страшно захотелось сказать ей что-нибудь грубое. Хотя бы чтобы сделала лицо попроще, что ли… — Сколько можно ехать?! Пока вы доедете, можно двадцать раз помереть! Почему не акушерская?! Да вы вообще врачи?! — Мама! — попытался урезонить тучную даму нервничающий мужчина, но, как оказалось, тщетно. — Сто лет назад позвонили, вы, небось, чай пили сначала, а потом только… — ее словесный поток прервался всего на миг, а затем, увидев за спиной Лебедева меня, вдохновение вновь ее посетило. — А у этой образование-то хоть есть?! Еще молоко на губах не обсохло! — Женщина, за дверь вышли и не мешаем! — не выдержав, крикнула на нее я, а потом, осознав, что только что сказала, испуганно повернулась к своим «коллегам», глядя исподлобья, словно меня сейчас за это наругают, но вместо брани я увидела в их глазах лишь одобрение. Тетка в халате вытянулась в лице, всем своим видом показывая крайнюю степень возмущения, а Серега командным тоном продолжил: — Вы слышали мою коллегу. Выходим за дверь, — велел он, после чего обратился к испуганному мужчине. Теперь он растерянно потирал кончик носа, боязливо косясь на выходящую из комнаты женщину. Чует мое сердце, она еще припомнит сыну, что тот ничего этой соплячке, то есть мне, не сказал в ответ. — Где больная? — С-сюда, — мужчина указал рукой на дверь и пошел следом за нами. Девушка, на первый взгляд показавшаяся мне достаточно юной для тридцати лет, лежала на спине, на диване, положив ладони на округлившийся живот. Дмитрий Николаевич сразу же начал приводить ее в чувство, поднеся к носу пропитанную нашатырем марлю. Вскоре пострадавшая вздрогнула и, испуганно дернув руками, снова схватилась за живот, будто желая убедиться, что он на месте. — Тихо, тихо, — проговорил Лебедев, удерживая девушку лежа. — Глаза открывай. — Лежим, — сказал Стеглов, поднимая край кофты и, убрав руки девушки, начал прощупывать ее живот. — Срок какой? — Э-э-э… — затянул мужчина, почесывая макушку головы, а Серега кинул на него пренебрежительный взгляд. — Двадцать… три… — тяжело выдохнула девушка, снова попытавшись сомкнуть руки на животе, но на этот раз Дмитрий Николаевич перехватил их и заставил опустить по бокам от себя. — Подожди, доктор посмотрит, — сказал он ей тихо. Неожиданно Серега немного улыбнулся и, поймав мой вопросительный взгляд, кивком указал туда, где только что лежала его ладонь. Прямо на глазах, живот причудливо изогнулся, будто кто-то изнутри решил выставить нам на показ одну из своих конечностей. — Сын? — спросил доктор. — Да, — тихо ответила девушка. — А как вы… — Угадал, — ответил ей Стеглов. — Как вас зовут? — Светлана, — ответил за нее мужчина, уверенно кивнув, видимо, довольный собой, что смог дать ответ на этот чудовищно сложный вопрос! Мы трое повернули к нему головы, и под нашими взглядами мужчина тут же скуксился, а потом и вовсе ретировался. — Светлана, — повторил Стеглов. — Живот болит, Светлана? — Тянет. — Что случилось с тобой, лапонька, помнишь? — ласково спросил Серега. И тут девушка крепко зажмурилась и всхлипнула. — Ну, ну! Перестань! Светлана! Что случилось, расскажи! — Д-довели-и-и, — заплакала девушка, а Дмитрий Николаевич со Стегловым переглянулись. — Свекровь твоя? — предположил Серега, имея в виду тучную даму в халатике. Девушка, вздрогнув плечами, кивнула. — И никто не заступился? — участливо спросил Стеглов, погладив девушку по волосам. Она отрицательно помотала головой. — Да кто ей перечить-то будет… — выдохнула она и, сделав усилие, заставила себя успокоиться. — Вот что, Светлана, — сказал Стеглов, поднимаясь с дивана и снимая перчатки. — Хорошо тебя довели. Поедем в роддом, полежишь там, в отделении патологии, от родственников своих отдохнешь! Может, гинипральчика покапают, чтобы тонус снять. Хочешь, сделаем, чтобы к тебе никого не пускали? — Только ее, — по-детски жалобно проговорила девушка. — Договорились, — улыбнулся Стеглов. — Сто девятая, — химик в это время связался с диспетчерской. — Угроза выкидыша… Когда муж пациентки закончил копошиться с сумками, Дмитрий Николаевич забрал их из его рук и, весьма резко порекомендовав пересмотреть свои приоритеты, вышел из квартиры вместе со Светланой, а я, направившись за ними, услышала тихий, но очень серьезный голос Стеглова: — Мы забираем вашу жену с угрозой выкидыша из-за нервного срыва. Это вам так, пища для размышления. Это был последний вызов. Усталые и выжатые, как лимон, мы приехали на станцию в пятнадцать минут восьмого, и Лебедев, положив в мою руку ключи от своей машины, велел ждать его внутри. А сам отправился на станцию, сказав, что надо привести все в порядок перед приходом начальства. Я чувствовала себя подавленной, морально выпотрошенной. Мне бы сейчас отключиться, поспать хотя бы какое-то время, ведь впереди еще семь уроков, но из моей уставшей головы никак не выходила та девушка, разбившаяся со своим парнем на мотоцикле. Я не могла понять, она знала, что ее спутник сел за руль пьяным? И, если да, то почему поехала вместе с ним? Размышляя об этом, я сама не заметила, как задремала. Проснулась я от пронзительного звонка мобильного телефона Дмитрия Николаевича. Оказывается, мы уже были в пути и совсем недалеко от лицея. — Прости, забыл звук отключить, — ответил Лебедев, переключив передачу и вынув из кармана пальто телефон, протянул его мне. — Кто, посмотри? — Маша Манохина, — прочитала я с экрана телефона. — Это наша Маша? — Да, включи громкую связь, — попросил химик и, когда услышал голос Маши на другом конце, ответил: — Да, Маш. — Дим, привет, не отвлекаю? — ее голос казался немного уставшим и расстроенным. — Я за рулем, что-то срочное? — Да не знаю даже… — проговорила Маша. — Ты попросил сказать, если что-то будет известно про ту девушку, которую вы ночью привезли в реанимацию, помнишь? — Да, как она? — спросил Лебедев, перестраиваясь правее. — Скончалась час назад. На несколько секунд повисла тишина. Я почувствовала щемящую боль внутри, где-то глубоко в сердце. Ком слез сдавил горло. Я смогла только тяжело выдохнуть, стараясь не расплакаться, глядя, как Дмитрий Николаевич сильнее сжал руль. — Ты знал ее? — осторожно спросила Маша. — Да нет, Маш, не знал, просто жалко ее стало, хотел узнать, когда она очнется. — Дим, мне… — Да все нормально. Не впервой, — коротко ответил Дмитрий Николаевич и покосился на меня. — Я позвоню вечерком. Или сама позвони, когда собачника рядом не будет, ладно? — Что же вы его все так… — чуть оживилась Маша. — Позвоню, Димочка! Пока! Не грусти! Марине в школе привет от меня передай! — Обязательно, — ответил он и, доехав до переулка, вплотную прилегающего к улице, где располагался наш лицей, остановил машину и устало положил голову на руль. Не знаю, что сейчас надо сделать: просто помолчать или попытаться как-то утешить его? Только вот, кажется, что если я открою рот, то просто разрыдаюсь. Поэтому я сжимала челюсть так сильно, что, похоже, ее вот-вот свело бы. С трудом делая очередной вздох, я только протянула к химику руку и положила ее ему на затылок. Я слышала, что иногда врачи интересуются дальнейшей судьбой их пациентов, когда передают их другим специалистам. Да и он сказал, что не впервой ему… Я и не сомневаюсь. Я на мгновение вспомнила лицо этой девушки. Бледное, с размазанной кровью под носом из-за проведенной реанимации. И глаза. Закрытые глаза. По моей щеке скатилась слеза… — Хочешь, я отвезу тебя домой? — глухо спросил он, подняв голову и обеспокоенно посмотрев в мои глаза. На какое-то мгновение мне показалось, что сейчас он просто искренне волнуется за мое душевное состояние. Но я, заткнув рвущуюся изнутри истерику, шмыгнула носом, медленно выдохнула ртом и, собрав остатки самообладания в кулак, твердо ответила: — Нет, Дмитрий Николаевич, надо в школу.