Химия без прикрас

Погода за окном как раз соответствовала моему настроению. Монотонный дождь, смывающий остатки грязного снега, сопровождался сильными порывами ветра, выворачивающими прохожим зонтики наизнанку. Вот бы тоже сейчас взять да и вывернуть всю эту жизнь прямо наизнанку! Признаться, такого от своей дорогой мамаши я не ожидала. И зря. Если подумать, то подсунуть мне под нос кавалера, полностью подходящего под мамины мерки порядочности, вполне предсказуемо. А злилась я больше на себя, потому что мой мозг, похоже, совсем атрофировался и не хотел воспринимать действительность, полностью уступив сердцу место «у руля». А сердце что? А сердце — орган, как известно, милый, но довольно-таки безмозглый. Отталкиваясь от подоконника одной ногой, я откатывалась назад, сидя в кресле, но тут же возвращалась обратно, уцепившись пальцами второй ноги за тот же подоконник. Так и ездила, туда-сюда, возмущенная до мозга костей и немного даже обиженная на маму. Хотя, на что обижаться-то? Обижаться как раз не на что. А вот мне стоит быть более собранной. В конце концов, ничего плохого, а уж тем более, катастрофического пока не случилось! Вспоминая внешность семейного юриста, глупо было бы отрицать, что он достаточно привлекателен. Тонкие черты лица, притягательная улыбка, внимательные, даже, пожалуй, слишком внимательные темные глаза… Такие темные, что даже кажутся черными. И под их взглядом становится откровенно не по себе. Ну нет! Это я уже сама себе придумывать начинаю! Мне не по себе, потому что он прекрасно знает все обо мне и химике. Хотя, с другой стороны, что такого? Мне ведь уже есть восемнадцать. Черт, но Лебедев — мой преподаватель. Голова кругом идет! И что теперь делать с этим расчудесным Евгением? Интересно, мама на этом остановит свои попытки нас свести? Кстати, еще интересно, насколько Евгений в курсе маминых планов насчет него? Хотя, если он, по ее словам, пришел знакомиться со мной… И еще один вопрос, который теперь кажется неразрешимым: стоит ли говорить Дмитрию Николаевичу о нем? Как отреагирует наш вспыльчивый химик? В очередной раз откатившись назад, колесико кресла на что-то наехало, и внизу раздался жалобный треск. Как оказалось, треснувший карандаш, которому не повезло быть безжалостно раздавленным мною, прервал все мои размышления и заставил вернуться обратно в реальность. И, твердо решив пока ничего не говорить химику, я поняла, что мне нужно мнение третьего лица, сумевшего бы трезво оценить ситуацию. Логично было бы обратиться к Ане, потому что в ее рассудительности не смеет сомневаться абсолютно никто. Но, похоже, что теперь это невозможно. Я понимала, что рано или поздно она узнает о нас с химиком, но приближать этот момент мне как-то не хотелось. Да и непонятно, что за секреты у нее, касающиеся Лебедева. Она тоже темнит. И я не уверена, что могу ей доверять. С Хвостовой обсуждать подобные вопросы просто не хотелось. Мне так приелась ее вселенская мудрость по любому поводу, что в последнее время расхотелось делиться с ней чем бы то ни было вообще. Так что, поняв, что вариант, пришедший мне в голову, достаточно безумный, но при этом и интересный, я спустилась вниз, демонстративно взяла трубку домашнего телефона и, дождавшись, пока на другом конце ответят, попросила позвать Пашу. Глядя, как мама удивленно вскидывает брови, я, не особо стараясь скрыть торжество внутри себя, предложила Паше встретиться в сквере около наших домов и прогуляться. Паша, к слову, был не то что удивлен… Нет, он был в полнейшем шоке и даже поинтересовался, все ли в порядке и не заболела ли я. Через десять минут я уже самозабвенно ковыряла мокрую грязь под ногами, расхаживая под черным зонтиком-тростью. Паша, спешащий ко мне, выглядел достаточно взволнованным и нахмуренным. Он шел, естественно, без зонта, укрывшись от злющего дождя всего лишь капюшоном куртки и, подойдя ближе, сначала с беспокойством посмотрел в мое лицо пару секунд и только потом поздоровался. — Что стряслось? — он перехватил из моих рук зонтик и услужливо предложил мне свой локоть. Посчитав, что глупо мокнуть одному из нас под дождем, я прильнула к нему, взяла под локоть и задумчиво опустила глаза, глядя на пузыри в лужах, совершенно не представляя, с чего начать. — Паш… Скажи честно, ты считаешь, что я совершаю ошибку? — сама не понимаю, почему я задала именно этот вопрос. Обсуждать с ним свои отношения с учителем я не планировала вообще. Но слова сами собой вырвались из уст. Паша недоверчиво взглянул на меня, а потом и вовсе развеселился, что меня немного обидело. Я что, сказала что-то забавное? — Димон, прости, но… Ты решила спросить об этом именно меня?! После этих слов я и сама не удержалась от улыбки. И правда, глупо как! Паша сам признавался мне в своих чувствах, но я предпочла ему своего преподавателя. И он, зная об этом, молчит, видимо, из уважения ко мне. А потом я ненадолго задумалась. Почему я задала ему все-таки этот вопрос? Да потому что мне действительно было важно знать его мнение. Потому что Паша, хоть и по уши в меня влюблен, скажет мне правду. Поэтому я решила повторить его. — Паш, правда, скажи мне, — я даже остановилась, глядя в Пашины теплые карие глаза. — Скажи правду, я совершаю ошибку? — Димон, меня пугает твоя серьезность. Что-то случилось? Он обидел тебя? — спросив это, Наумов немного нахмурился. — Да нет, не обидел… Просто… Просто, я правда пытаюсь понять, почему меня почти все так упорно отговаривают от этих отношений? Только из-за разницы в возрасте? Почему, Паша? — Ну… — Наумов тяжело вздохнул, даже остановился, опустив глаза на наше отражение в луже, подернутое редкими каплями дождя, а потом ответил мне со всей честностью. — По-моему, очевидно, почему я отговариваю, разве нет? Марин, разве я могу судить о нем непредвзято? Что именно ты хочешь услышать? Если ты действительно хочешь услышать правду, то боюсь, она прозвучит только в ущерб мне. Паша замолчал и посмотрел в мое лицо. Серьезно так посмотрел. Мне даже стало как-то неловко, и я пожалела, что завела весь этот разговор. Почему я решила, что лучшим советчиком станет для меня именно Паша? — Он хороший мужик, — грустно сказал Наумов. — И я действительно думаю, что он сможет о тебе позаботиться. Злобный правда немного, но ведь с тобой он, наверное, ведет себя совсем не так? Пауза затянулась, и я почувствовала, как щеки залились краской. Думаю, надо срочно что-то ответить, а то Пашка посчитает, что я фанат самобичевания и обожаю выслушивать злобно-унизительные речи от мужчин в свой адрес. — Да, совсем не так, — подтвердила я его слова. — Я так и думал, — вздохнул Паша и опустил глаза. Я только раскрыла рот, чтобы извиниться перед ним, как Наумов меня перебил: — Знаешь, мне будет приятно думать, что ты будешь в безопасности, и твои чувства будут взаимны. Но если он только посмеет… — Паш, скоро выстроится целая очередь тех, кто хочет набить Лебедеву лицо, — усмехнулась я и с огромным облегчением заметила, как Паша тоже улыбнулся. — Странно, правда? Мужик хороший, а все вокруг на него наезжают… — Так потому и наезжают. Потому что бесятся, что он хороший. — Наверное, — задумчиво протянула я, а потом вспомнила реальную причину, по которой я пригласила Пашку на прогулку. То, насчет чего мне действительно надо было получить ценный совет. И, резко сменив тему, я рассказала Наумову о нашем семейном юристе. Паша новость воспринял не с особой радостью, мягко говоря. Но, услышав, что ко мне, можно сказать, пришли свататься, даже немного усмехнулся. Потом, когда мы оба поняли, что зонтик спасает только наши многострадальные головы и вся наша одежда промокла, мы решили немного погреться в небольшой кафешке. И, только сев напротив меня, Паша укоризненно покачал головой и проговорил: — Да, Дмитриева, ну ты и влипла! А чего ты психуешь-то так? Еще же ничего не случилось! — Да не знаю, Паш, прямо бесит меня вся эта ситуация! И этот Евгений дурацкий… Что мне делать? — Ничего, — пожал плечами Наумов. — В смысле «ничего»? — признаться, я ожидала, что он снабдит меня, как минимум, точной инструкцией с расписанными вперед дальнейшими действиями. Ну, или, просто возьмет и легким взмахом руки решит все мои проблемы… — В прямом. Ничего не делать. Лебедеву, думаю, стоит рассказать, а так — ничего не делай. Марин, ты же не будешь вечно учиться у Дмитрия Николаевича. Через два месяца ты больше не будешь его ученицей. Я вообще не понимаю, в чем проблема. Не сможете еще пару месяцев поскрывать свои отношения? — Ты прав, Пашка… — вздохнув, согласилась я и, сумев немного расслабиться, принялась, как и Паша, за изучение меню. *** Тот факт, что училась я теперь абсолютно без выходных, никак не смущал меня. Казалось, на меня навалилось столько проблем иного характера, что учеба воспринималась настоящим отдыхом. К дополнительным по химии, на которой мы теперь стали разбирать такой интересный материал, что каждое занятие для меня проходило просто взахлеб, прибавились дополнительные по биологии, но уже с репетитором, и по английскому, которым, по мнению родителей, всегда надо усиленно заниматься. В принципе, у меня никогда особо не было свободного времени, так что тремя часами больше… Ощутимо, но пережить можно. Тем более, я прекрасно понимала, для чего это все надо. Но вот что действительно раздражало, так это полное отсутствие какой-либо свободы действий. Понятное дело, что и раньше, еще до знакомства с Лебедевым, поминутно расписанный график не давал мне свободно вздохнуть, но теперь постоянные попытки мамы вывести меня на дружеский разговор, Евгений, который стал почти частым гостем у нас дома… Все это просто сводило с ума, и у меня регулярно возникала навязчивая мысль, что мне приходится проживать чью-то чужую жизнь, полную благодатей, которые для меня являются просто невыносимыми. А еще больше расстраивал тот факт, что те люди, с которыми мне хотелось хоть как-то пооткровенничать, поговорить по душам, да и чего уж греха таить, просто обнять и помолчать о чем-то сокровенном, настолько погрязли в бесконечной рабочей рутине, что я стала чувствовать себя совершенно одинокой. В те редкие моменты, когда я видела Дмитрия Николаевича, рядом постоянно находился кто-то еще. На дополнительных присутствовала Аня. Это понятно, ведь у Лебедева действительно очень мало свободного времени, но, если говорить на чистоту, меня это начало откровенно напрягать. До такой степени, что в какой-то момент мне просто захотелось ввалиться в лаборантскую к Дмитрию Николаевичу в конце учебного дня, чтобы получить ответ на этот каверзный вопрос и заодно дозу человеческого тепла, в котором я так нуждалась. Но, дойдя до третьего этажа, я, хоть и с огромным трудом, но все же остановила себя, понимая, на какой риск иду ради этих сокровенных минут рядом с ним, с которыми у меня теперь будет всегда ассоциироваться помещение лаборантской кабинета химии. Обидно еще и то, что Леша стал чаще обычного сбрасывать мои звонки. Когда мне удалось, наконец, урвать немного его внимания, он с такой радостью рассказывал о том, что дела в его вет. клинике идут в гору, о Машке, которая мне привет передает… В общем, я просто не стала грузить его проблемами, и, искренне порадовавшись за брата, так ему ничего и не рассказала, ни о Евгении, ни о маминых кознях, ни о своем паршивом внутреннем состоянии. Фаню, такое чувство, теперь интересовали только мои отношения с химиком. Так что я стала ее откровенно избегать. Что удавалось, кстати, с большим трудом. В итоге, они с Аней стали держаться от меня немного «особняком». Но я очень надеялась, что мои секреты все еще не дошли до Ани. Хотя, с другой стороны, если бы дошли, думаю, я об этом бы узнала. Иногда очень хотелось рассказать им обеим о том, что выкинула моя мамочка с этим супер-юристом, но как только я набиралась храбрости начать разговор, желание тут же куда-то улетучивалось. Нет. Не могу, хоть убейте. Не хочу. Так мне все надоело… Если я раньше думала, что я по-настоящему одинока, то сейчас я поняла, что это были просто цветочки. Самое страшное — это когда судьба-злодейка дает тебе то, в чем ты так отчаянно нуждаешься, а потом забирает это у тебя. И тебе остается только тупо сжимать руками пустоту, ощущая где-то в районе груди огромную дырень. А потом горькая и такая тоскливая мысль, что лучше бы тебе и не знать всей этой свободы вовсе. Подаренный на мое восемнадцатилетие телефон стал для меня настоящей отдушиной. Редко, невероятно редко, мы могли переписываться с Дмитрием Николаевичем. А еще реже — созваниваться, ведь я скрывала наличие телефона, боясь потерять и его, а Дмитрий Николаевич просто пропадал то на уроках, то на сменах. Но я так дорожила этими минутами, этими сообщениями, которые я теперь стирала поздно ночью, укрывшись с головой под одеялом, напоследок, перечитывая их, словно желая запомнить наизусть. А потом, чувствуя себя такой же пустой, как и память этого телефона, я засыпала с мыслью, что ничто не сможет заменить мне настоящих прикосновений, живого тепла этого человека, так прочно пустившего во мне корни. Единственный, кто меня хоть немного поддерживал — это Пашка Наумов. Он не навязывал мне свое внимание, не лез в разговоры и не пытался сам их завести. Он был в стороне, но всегда был рядом. И в тот самый день, когда я еле отговорила себя от такой соблазнительной возможности снова почувствовать тепло рук химика, обнимающих меня, я прошла мимо лаборантской кабинета химии, дойдя до холла на третьем этаже и, прижавшись лбом к окну, закрыла глаза, чувствуя, как по щекам скатились маленькие слезинки. — Не надо плакать, Димон, — я вздрогнула, услышав за своей спиной голос Паши, считая, что стою здесь одна. Держа руки в карманах, он медленно подошел ко мне и встал рядом. — Хочешь, я угощу тебя текилой? Я не смогла сдержать улыбки и немного истеричного ироничного смеха, а повернувшись, встретилась взглядом со смеющимися Пашиными глазами. — Ты просто мастер подката, — усмехнулась я, а потом ладонями стерла слезы с щек и, шмыгнув носом, добавила: — С текилой я пас, а вот на столовский чай со сладкой булочкой согласна. — Два чая! Смешать, но не взбалтывать! — Паша решил убедить меня в серьезности своих намерений. — Тогда уж две булочки! — не шутя, но с улыбкой ответила я и, увидев, как Наумов раскрыл в сторону руки, чтобы обнять меня, не думая, сократила расстояние между нами и уткнулась носом в его плечо, чувствуя, как его руки сомкнулись на моей спине. Кто бы знал, как я была безгранично благодарна ему. За понимание, за молчание и просто за то, что он рядом. Если это могло бы перерасти со временем в настоящую дружбу, то я была бы безмерно счастлива! Но боюсь, что бывает только наоборот. Любовь из дружбы — легко. А вот дружба из былой любви — нечто из разряда фантастики. По крайней мере, мне так кажется… — Прости меня, Паш, — пробормотала я ему в шею, не спеша отстраняться. — Должна будешь, — спокойно и шутливо проговорил он, от чего я снова улыбнулась, прикрыв на несколько секунд глаза. — Скажи, как это, когда ты живешь нормальной жизнью, а? Когда тебя понимают? Как это, Паш? — Круто, наверное, — задумчиво ответил Пашка, не сумев скрыть нотки грусти в голосе. — Я, если честно, не знаю. У меня вообще близкая подруга в учителя своего влюбилась! — Пашка печально усмехнулся и еще крепче сомкнул на моей спине руки. — Дура, да? — тихо проговорила я. — Это точно… *** Этот день ничем не отличался от любого другого дня на предыдущей неделе. На первый взгляд. Только не понятно, почему, но сегодня на одну крошечную, просто малюсенькую долю секунды мне показалось, что риск погрязнуть в своей депрессии не так уж и велик. Неужели этот разговор с Наумовым и двадцатиминутное распивание сладкого чая в столовой со сдобной выпечкой были способны показать мне выход из этого отвратительного уныния? Наспех позавтракав, захватив с собой бутерброд, я поняла, что меня никак не хотело покидать ощущение, что сегодня должно произойти что-то. Такое навязчивое чувство тревоги, но в то же время и предвкушение грядущих перемен… Хоть и по плану, сегодня такой же будний день, убийственно похожий на все другие. «Помнишь мотоциклиста, который переломался в аварии весь? Который еще в машине песни распевал?» Сообщение меня настигло в школьном коридоре, когда я взяла в руку верхнюю одежду, чтобы повесить в раздевалку, так что, с непривычки услышав трель своего допотопного телефона, я выронила вещи из рук, тихо ругнувшись в сердцах. Но прочитав это сообщение, на моем лице вдруг появилась улыбка. Правда потом тут же сменилась испугом. «Помню такого. Что-то случилось? Что с ним?» Отослав сообщение, я все-таки пошла в раздевалку, чтобы повесить вещи, которые наспех сгребла рукой, а выйдя из нее, оглянулась по сторонам и увидела Дмитрия Николаевича, уткнувшегося в телефон и… улыбающегося?! «Отличный мужик, вчера пивко с ним пили. Уехал на такси, я проконтролировал. Он тебе привет передавал. Назвал тебя ангелом в синей форме!» Мысленно порадовавшись, что тот парень поправился, я невольно хмыкнула, вспомнив, как он горланил песни в реанимобиле по дороге в больницу. А потом, еще раз взглянув на Лебедева, написала ответ. «Дмитрий Николаевич, ты УЛЫБАЕШЬСЯ на людях! Сейчас же прекрати, а то люди заподозрят неладное!» — ответила я и, на всякий случай отключив и звук, и вибросигнал на телефоне, сунула его в карман, еще раз оглянувшись, чувствуя себя настоящим шпионом. — Доброе утро, Дмитрий Николаевич, — учтиво поздоровалась я с ним, подходя к лестнице. — Доброе утро, Дмитриева, — Лебедев изобразил на своем лице напускную серьезность, а я не удержалась и тихо прыснула от смеха. Затем он достал телефон и снова начал что-то печатать, пройдя мимо меня. И, сгорая от нетерпения, я, поднявшись на второй этаж, забежала в женский туалет, дрожащими руками достала из кармана черных брюк телефон и открыла по очереди два непрочитанных сообщения. «Забылся. Сейчас исправлюсь». «Дмитриева, ты вообще способна держать себя в руках?» Подумав, я начала набирать ответ, который, на мой взгляд, являлся по-настоящему честным. «С каждым днем все меньше и меньше. А ты?» И, к моему удивлению, ответ пришел практически молниеносно. «Я всегда считал, что у меня ангельское терпение, но ведь это же ты у нас теперь „ангел в синей форме“! Все лавры новичкам! Ну что за несправедливость! Он, кстати, номер твоего телефона просил! Естественно, я не дал!» И, не удержавшись, я засмеялась в голос, потому что практически слышала в своей голове, каким издевательски-насмешливым тоном мог произнести эти слова Дмитрий Николаевич. *** Размеренный, скупой на происшествия или хоть на что-нибудь интересное день в школе подходил к концу. Пересказывая длиннющий топик на дополнительном уроке английского языка, я откровенно пялилась на часы, сожалея, что не обладаю супер-способностями и не могу ускорить ход минутной стрелки. Если мне и не нравился какой-то предмет — так это были физкультура и английский язык. Терпеть не могу. Но и отставать по ним непозволительная роскошь. Так что пришлось заставить себя оторваться от часов и сосредоточиться на пересказываемом тексте. — Достаточно, — Елена Владимировна зевнула в кулак и положила на стол ручку, которую до этого крутила в пальцах. Видно, что она и сама устала, но занятия есть занятия. Оплачено, как говорится. Надо работать. — Тяжело запоминаются? — Конкретно этот? Или вообще топики? — уточнила я, а Елена Владимировна устало закрыла учебник. — Если честно, то нелегко. — Тогда следующее задание будет таким: фильм, на оригинальном языке. Желательно на английском, — резко уточнила она, потому что я уже радостно раскрыла рот, чтобы сострить. — Смотришь его целиком. Останавливаешь на незнакомых словах, записываешь. Потом будешь мне пересказывать содержание. — И без топиков? — недоверчиво спросила я. — Без, — подтвердила Елена Владимировна. — Задание для расслабления мозгов. Нам всем это сейчас необходимо. И можешь не мучить себя «Свинкой Пеппой». Посмотри что-нибудь интересное, чтобы и мне потом было интересно. Не поверив в такую неожиданную «халяву», свалившуюся мне на голову, я стала торопливо складывать вещи в сумку и, бросив нечленораздельное «до свидания», умчалась к раздевалке, чтобы англичанка, не дай Бог, не передумала! И, чувствуя себя сегодня практически баловнем судьбы, я надела легкое пальто, переодела сменную обувь и, попрощавшись с охранником, раскрыла дверь этого чистилища, по ошибке именуемое периодически «храмом науки». Но тут же на полном ходу радостно врезалась в чье-то тело. Отлетев назад и больно ударившись о дверь, я подняла взгляд и все мое хорошее настроение рассеялось, словно туман по утру. — Вы? — Можно на «ты», — Евгений протянул мне руку, но я упрямо поднялась сама. — И чего ты здесь забыл? — я постаралась произнести свое новое обращение к нему как можно брезгливее. Надеюсь, мне это действительно удалось. — Тебя забыл, Марина. Поехали, Анна Сергеевна ждет нас к ужину, — Евгений… Нет. Женя, раз уж на «ты»… Женя развернулся ко мне спиной и открыл следующую лицейскую дверь, отойдя в сторону, чтобы меня пропустить вперед. А я прошла вперед и пыталась понять, почему, когда этот человек появляется в поле видимости, я совершенно сбиваюсь с толку? Я даже не знаю, как себя с ним вести. Лицемерить, наверное, так же, как и он, как и моя мама. Ведь напрямую просто поговорить о том, что творится вокруг, ни у кого смелости не хватало… — Знаешь что? — глуповато прозвучало, моя смелость даже на мгновение дала трещину, но я постаралась взять себя в руки. — Это смешно, Евгений! — Можно Женя, — он улыбнулся, что начало меня раздражать еще больше. Я чувствовала, как начала просто закипать! — Прекрасно! Женя! Знаешь, Женя, это просто смешно! Ты же дал мне понять, что тебе все обо мне известно! — Не совсем все, но многое, — уклончиво согласился юрист. — Думаю, если ты хочешь это обсудить, то подъезд твоего лицея — не самое лучшее место для этого. — Ну и что, что ты там думаешь, ты… — злобно выпалила я, осознавая, насколько же это все глупо и по-детски звучит с моей стороны. — Женя, — снова повторила я, стараясь чуть успокоить себя. А этот мужчина все так же стоял напротив и улыбался своей милой улыбкой, смотря на меня с такой снисходительностью, будто на малое дитя. — Ты хочешь поговорить? Вторая дверь лицея с грохотом хлопнула и я, подскочив на месте, обернулась. Сердце в груди екнуло с ужасом, потому что прямо напротив нас стоял Дмитрий Николаевич, с непониманием глядя на Евгения. Молчание наше повисло в воздухе и, казалось, заполнило собой пространство. Хочу ли я поговорить? Вот сейчас, я думаю, самое время! Только мамочки моей еще не хватает. Чтобы был полный, так сказать, комплект. — Что здесь происходит? — Дмитрий Николаевич нарушил тишину первым. Немного угрожающе прозвучало, но, на мой взгляд, то, что нужно. — Добрый вечер, меня зовут Евгений Викторович, я друг Марининой семьи и юрист ее родителей. — Рад за вас, — с привычным цинизмом ответил Лебедев. — И что вы здесь забыли? — Надо же, вы даже выражаетесь одинаково, — негромко восхитился Женя, а потом, опустив руку, которую Дмитрий Николаевич так и не пожал, засунул ее в карман брюк. — Я за Мариной, отвезу ее домой, к ужину. Анна Сергеевна ждет. После заветных слов, коими являются имя и отчество моей родительницы, Дмитрий Николаевич выпрямил спину и уже с откровенной злостью взглянул в лицо юристу, который все еще улыбался, правда, уже не так уверенно. А я до сих пор находилась в откровенном ужасе. Я же так и не рассказала Лебедеву о Евгении. Наверное, все-таки стоило поделиться, как и рекомендовал Паша. Но, черт возьми, почему я этого не сделала, я и сама не знаю. — Дмитриева, вы знаете этого человека? — холодно спросил химик, взглянув на меня. Я угрюмо кивнула, стыдясь даже поднять взгляд. — Я, как преподаватель, могу быть уверен, что он отвезет вас домой? Потому что я его вижу впервые. — Да, Дмитрий Николаевич, — выдохнула я, а потом все-таки подняла на него глаза. Сложно было понять его чувства, потому что он снова нацепил свою привычную маску безразличия, которую так умело носил. — В таком случае, — в голосе лед. В глазах — тоже. — Раз Анна Сергеевна ждет… Дмитрий Николаевич сдержанно кивнул, прощаясь с Евгением, и ушел, так больше на меня и не взглянув. А я почувствовала противный ком в горле от нарастающей внутри безысходности. — Идем, — почему-то голос Жени прозвучал довольно устало, но тогда я этому особо значения не придала. Мне хотелось развернуться, догнать Дмитрия Николаевича, поговорить с ним, извиниться… Но, ощущая во рту отвратительный привкус собственной беспомощности, я волочила ноги за юристом, к школьным воротам. Когда он остановился около дорогущего джипа и галантно открыл мне дверь, мне ужасно захотелось пнуть машину ногой. А потом и Евгения. И еще разок машину можно. Кто бы сомневался, что денег у этого обворожительного улыбчивого засранца — попой жуй! Но, в который раз заткнув свою гордость за пояс, я села на соседнее с водителем сиденье и, отвернувшись, стала наблюдать за дорогой, мысленно себя проклиная за малодушность и привычку все держать в себе. Прошло уже гораздо больше тех двадцати минут, что занимает дорога до моего дома от школы на машине, но я начала беспокоиться тогда, когда Евгений проехал нужный поворот. — Куда ты меня везешь? — мне не хотелось выдавать своего испуга, но он так отчаянно рвался наружу, что притвориться храброй и гордой сейчас было сложно. — К тебе домой, — просто ответил Женя, но уже без улыбки. Он был сосредоточен на дороге, и лицо его выражало предельную строгость. На минуту я подумала, что, наверное, это и есть его истинное, настоящее лицо. А та улыбка — это все для публики. — Только сначала заедем кое-куда. — Дмитрий Николаевич запомнил тебя в лицо! — предостерегающе проговорила я. — Не очкуй, в лес не повезу, просто поговорим, — усмехнувшись, ответил он, а я приподняла брови, услышав совсем другие слова, абсолютно не вязавшиеся с тем Евгением, который так мило улыбался в доме моих родителей. Словно ощетинившись, я, испуганная, старалась внимательно запоминать дорогу. Да, этот человек в последнее время постоянно ошивался у нас дома. Да, я знаю, с какой целью… И, да, родители ему полностью доверяют. Но ведь у взрослых принято играть в игры? Так вот, мне кажется, что Евгений — превосходный игрок. Остановившись у темного переулка, Женя заглушил двигатель и, обойдя машину, открыл мне дверь. — Я никуда не пойду, — буркнула я, недоверчиво вглядываясь в темноту переулка. — Около кафе машины ставить нельзя, а у этого переулка — можно. — Мы в кафе? — Только если у тебя нет других предложений, — развел руками Женя, и я медленно вышла из машины, тут же поплотнее запахивая плащ. Кафешкой оказалась маленькое уютное помещение с приглушенным светом и атмосферой, настраивающей либо на нереальную романтику, либо на душевные разговоры. Мне бы очень здесь понравилось, будь я в компании с кем-нибудь другим. — Только не говори мне, что ты собрался мне здесь предложение делать, — без стеснения выпалила я, забирая из рук удивленного официанта меню. Женя, ничуть не удивившись моему предположению, лишь криво усмехнулся, но не так доброжелательно, как обычно, а нагло и смело. Меня до сих пор не покидало чувство, что я нахожусь рядом с совершенно другим Евгением. — Я не идиот, Марин, я прекрасно все вижу, — серьезным тоном ответил он, пододвинул ближе к себе пепельницу и, достав из пиджака пачку сигарет, предложил одну мне: — Будешь? — Благодарю, травись в одиночку, — грубо ответила я, а потом наблюдала, как он прикуривает и делает несколько тяжелых затяжек подряд. Жадно, будто не курил очень-очень давно. — Угомонись, я тебе зла не желаю. — Откуда мне знать? Я о тебе вообще ничего не знаю! Может, тебя вообще не Евгением зовут! Мама в курсе, что ты куришь? Потому что я сомневаюсь, что она одобрит курящего жениха! Лицо Евгения скривилось в улыбке, а глаза нахмурились, видимо от услышанного только что слова. Он самозабвенно выкурил почти пол сигареты, и только потом ответил. — Тогда тебе не стоит говорить, что твой драгоценный учитель курит, — с усмешкой сказал он, а я, моргнув, резко встала, намереваясь сейчас же уйти. Я сыта по горло. Почему я сразу не ушла за Лебедевым? Почему поперлась за этим упырем?! Но властный голос Евгения меня остановил. — В твоих интересах лучше остаться, — он сказал это и, раскрыв меню, начал его изучать. — Здесь очень вкусный глинтвейн, рекомендую. — Евгений, как вас там по батюшке?! Прекратите паясничать. Что ты от меня хочешь?! — Я думал, ты в курсе. — Да, мама сообщила мне, в тот обед, что ты приехал свататься! — Ну-у-у, — протянул Женя и, быстро заказав два глинтвейна у подошедшего официанта, докурил сигарету и затушил ее. — Не самое подходящее слово… Скажем так, твоя дорогая мама предложила мне познакомиться с тобой, двусмысленно намекая, что дитятко ее же совсем на выданье и творит такие страсти, прямо жуть! Про химика твоего рассказала, сокрушалась, говорит, боюсь, совратил он девочку мою! Я замерла, слушая его и не понимая, на чьей стороне этот горе-юрист. Если бы мама сейчас его услышала, думаю, она бы его просто посадила бы на кол! Не знаю, как, но таких женщин, как моя мать, злить опасно. — А потом опять начала петь, что девочке ее нужен кто-то, кто и позаботиться бы смог, и приласкать… — продолжал тем временем Женя, а потом снова достал из пачки сигарету. — Извини, весь день не курил. Надо же поддерживать свое амплуа, — горько усмехнулся Женя и прикурил вторую сигарету. — Признаться, я был наслышан о тебе еще до этого разговора. Такая, мол, лапочка-дочка, отличница, умница, будущий главврач растет! И был мало удивлен, что у такой лапочки-дочки такие извращенные предпочтения. В тихом омуте, как известно… — Мои предпочтения можно было бы назвать извращенными, если бы я предложила бы тебе сейчас отправиться к Лебедеву и не уезжать, — после повисшей паузы, едко процедила я сквозь зубы. — Разница в возрасте — это не извращение. — Мне нравится ход твоих мыслей, — Женя противно улыбнулся. — То есть, ты даже не воспринимаешь тот факт, что он — твой преподаватель. Сразу про возраст заговорила, — я только хотела ответить еще что-нибудь по этому поводу, как Женя приподнял указательный палец, призывая сохранять тишину. — Сейчас я говорю. Так вот… Не скрою, ты меня заинтересовала. Но есть две причины, по которым меня нельзя назвать твоим женихом де-факто. — И? — нетерпеливо добавила я, потому что этот паршивец снова стал дымить, остановив свой пламенный монолог. — Первая. Твой отец — отличный мужик, с ним хорошо работать. И, кстати, он не в курсе, какие у твоей мамы планы на меня. Но увидеть в лице своей тещи своего начальника, да и еще и твою маму… — Женя выразительно округлил глаза, а я не сдержала нервный смешок. — Убедительно, но не очень. А вторая? — тише и уже спокойнее спросила я. — Я не насильник, а сейчас не средние века, чтобы выдавать по предварительному сговору. Речь даже может идти не о свадьбе. Я прекрасно вижу, что интересую тебя, возможно, чисто внешне, а внутренне — только отталкиваю. — Ты себе льстишь, — тут же вставила я, нехотя понимая, что он, скорее прав, чем нет. — Не думаю, — снова ухмылка. — Ну, а увидев, как ты смотришь на своего учителя, не сложно догадаться, что нет смысла тебя пытаться переубедить. Да и он… Думаю, ему сейчас очень и очень плохо, — сказав это, он так гадко рассмеялся, что когда официант поставил передо мной глинтвейн, мне захотелось выплеснуть напиток Евгению в лицо. — Ты, блин, сам дьявол во плоти… — Ну, нет, Марин, не утрируй, — успокоившись, он отпил немного из своего бокала и облизнул губы. — Отличный, правда, попробуй! Я в выпивке разбираюсь! Послушав его совета, я сделала небольшой глоток глинтвейна и тут же с неудовольствием отметила, что напиток и правда превосходный. Тепло мгновенно приятно растеклось внутри. Но хвалить его выбор я не стала. Обойдется. — Тогда к чему это все? Давай ты просто объяснишь моей маме, что не хочешь, передумал, не твое… — Ну, не-е-ет, — Женя переплел пальцы и задумчиво взглянул в мое лицо. — Знаешь, что тебя так раздражает во мне? — Навязчивость! М-м-м. Нет, лицемерие… О, нет, я знаю, ложь? — нагло ответила я, совершенно не собираясь останавливаться, но Женя меня перебил. — Тебя раздражает во мне то, что мы с тобой похожи, как две капли воды. Мы с тобой в одной лодке. Мы с тобой оба в этой игре слишком малозначимые фигуры, чтобы остальных заботило наше мнение. И нам с тобой постоянно приходится выкручиваться. И, возможно, когда-нибудь, когда мы вырвемся в «дамки» и обретем свою свободу, нам обоим больше не надо будет играть роли, которые нам так отвратительны. Я замерла, и, кажется, похолодела. Этот человек, был настолько прав! Во всем, начиная с этого чертового божественного глинтвейна и заканчивая этим странным, но таким точным описанием моего каждодневного времяпрепровождения. — Играть в любовь я не смогу, — твердо ответила я, совершенно не представляя, как можно было бы разделиться «на два фронта». — Я и не предлагаю, — спокойно ответил Женя и, откинувшись на спинку кресла, оценивающе взглянул на меня. — Я хорошо зарабатываю и, признаться, пока не готов расстаться с той работой, которую имею. Ну, а тебе надо ослабить петлю на шее, которую твоя мамочка затянула крепче некуда. Я не предлагаю никаких сделок, не предлагаю никаких условий. Просто я хочу, чтобы мы с тобой научились как-то сотрудничать и уживаться. Возможно, где-то сыграть. Не любовь, нет, но, хотя бы, симпатию. И, чтобы она выглядела искренней, я и решил быть с тобой честным и прислушаться к твоему мнению. Ведь таким, как мы, этого очень не хватает, правда? Меня словно оглушили. Хотелось, конечно же, как всегда спокойно все обдумать, не рубить с плеча, разобраться… Но мне казалось, что плюсов здесь гораздо больше, чем минусов. А потом, я взглянула в темные, почти черные глаза Жени и медленно кивнула. — Думаю, ты прав. — Рад, что мы нашли общий язык, — он растянул губы в улыбке, а потом достал из кармана вибрирующий мобильный телефон. — Легка на помине. Да, Анна Сергеевна, прошу прощения, мне следовало предупредить… Мы с Маришкой решили немного прогуляться и заболтались… Скоро будем у вас, не беспокойтесь! Нажав кнопку сброса, он лукаво взглянул на меня, а потом тихо добавил: — Вот так!