***
Эллен постоянно в движении, постоянно на волне эмоций и постоянно везде первая. Денег ей это, правда, не прибавляет, но девушка надеется на лучшее. После просиживания времени в мелкой компании — разнос всякой макулатуры, дальше — работа на почте, а к концу дня — игра на скрипке в переходе. Последнее приносит больше дохода, чем все остальное вместе взятое, и Эллен иногда думает уволиться, сразу же об этом забывая: денег в таком случае едва хватило бы на оплату их съемной квартиры. Эллен приходит домой совершенно никакая, часу так в первом ночи. Шепотом орет на Роад, застрявшую, как обычно, в интернете за своим стареньким-стареньким компом, отошедшим ей после того, как они всей семейкой наскребли Тики на новый: тот глючил жутко и зачастую вырубался на самом ответственном этапе редактирования текста или еще чем. Запинается в темноте о Тима, постоянно лезущего под ноги кота, жаждущего ласки и внимания. Сгоняет с кухни или любого другого места уснувшего на горизонтальной поверхности Тики и чуть ли не за руку доводит его до кровати, куда, спустя некоторое время, падает сама, не забывая завести будильник. Эллен улыбается немного вымученно, через силу, но искренне, отдавая всю себя близким, будто желая показать: все хорошо, мы справляемся, ничего плохого или ужасного не случилось, а скоро будет ещё лучше. Эллен непроходимый оптимист, каких поискать надо, и не передать, насколько сильно Тики обожает эту черту своей девушки. Иногда он думает, что их жизнь — его, мелкой Роад и Скина, Адама — крутится лишь потому что Эллен кое-как пытается её вращать. В такие моменты Тики ощущает себя настолько беспомощным, что хочется удавиться.***
Тики кое-как учится в институте на геолога, приходя туда только для сдачи зачета, сидит за кучей ничего не значащих переводов с родного португальского, испанского, французского и немецкого, смотрит за дядюшкой, которого по каким-то непонятным — только для него, а не для врачей, судя по всему — причинам не принимают в общественную клинику (на частную, понятное дело, надеяться даже не стоит), периодически выпинывает Скина на поиски работы, на которой тот все одно долго не продержится, пишет за Роад её домашку по алгебре и геометрии, выкуривает по паре сигарет в день и мечтает спокойно сдохнуть где-нибудь в подворотне и тихо, не причинив никому беспокойства. Он благодарит если не Бога — ибо не был крещен, да и сам не верил в подобное, — то кого-то высшего за более-менее спокойно проведённый день. За то, что не звонил начальник, подкидывающий ему тексты, с воплями о просрочке. За то, что не пришлось идти в школу к Роад, где Тики бывал так часто, что уже выучил ее примерный план помещений и почти всех преподавателей. За то, что Скина выгнали без проблем и штрафов, за то, что Адам половиной мозга понимал, о чем его просят, что надо делать, и что он, к счастью, ещё не вышел в окно восьмого этажа. На Тики страшно смотреть: круги под глазами, которые не скрывают даже отвратительные очки-лупы, купленные по дешевке и только из-за нудного ворчания Роад о его дерьмовом зрении, вечно растрепанные грязные волосы, что давно уже нужно постричь, мятая одежда из разряда «цвет все еще определим под слоем грязи», и взгляд живущего исключительно насущной бытовухой человека. Тики искренне не понимает, что Эллен все ещё делает в их психушке. Почему терпит все эти неудобства, его странную Семью и вечную нужду в деньгах. Почему она не съедет отсюда, бросит его в этом безумном круговороте повторений и банальностей, заживет спокойно, без мысли, что посреди ночи может выбраться из закрытой комнаты Адам — как происходило не так редко — или нашествия старых компаний Скина, разных по своему составу, взглядам, убеждениям — от религиозных фанатиков до байкеров, от любителей сладкого до любителей мордобоя. Тики благодарит если не Бога, то одну девушку с волосами цвета осени за то, что он ещё не совсем сошёл с ума и как-то остаётся на плаву. Он вполне понимает: поменяйся они местами — струсил бы, не удержался, сломался. Тики всегда обнимает Эллен сильно-сильно, точно ребёнок пугаясь, что она сбежит или испарится подобно видению. Та в ответ только смеётся, прося перестать, и выскальзывает пробовать приготовленный Микком обед: в доме поваров не отыскалось, да и Эллен больше отсутствовала, чем присутствовала в их норе, так что пришлось ему брать в руки кулинарную книгу, поварешку и приступать к освоению новой профессии. Тики давно хотел предложить ей выйти за него замуж — не смог. Здраво оценивая себя и обстоятельства, принять её соглашение со спокойной совестью и сердцем было бы омерзительно. Это даже не подаяние нищему или ошметки обеда собаке; это что-то гораздо худшее. Но, что самое главное, таким решением Эллен испортит жизнь себе. Ощущение, что Микк только смешает Эллен с грязью, вечно стоит неким барьером между ними. Только, в отличие от Тики, Эллен его не видит и даже не понимает, что он существует. Эллен пытается жить. Тики успокаивает себя тем, что даёт ей шанс сбежать отсюда. Не сказать, чтобы иллюзорный, но хотя бы какой-то. Это не слишком-то помогает, но начинать список, почему «нет», он больше не может. Поэтому он просто старается взять себя в руки, перестать курить, найти работу получше и выучить ещё один параграф по минералогии. Тики признаёт, что иногда он слишком мечтателен по отношению к жизни, и винить в этом стоит лишь его несостоявшуюся невесту, но только улыбается на подобное заявление. Если так пойдет дальше, если удастся раздобыть денег на квартиру — да он даже на ипотеку готов, все одно, лишь бы не отказали — то через лет так пять или семь, может быть, все решится и все будет, наконец, действительно хорошо. Нужно только прожить эти лет пять-семь. Не сломаться, не плюнуть на все, не умереть. Тики живет этими мыслями который год и пытается продолжать жить так и дальше. Пока у него даже получается.***
Тики совершенно не удивлен, когда вещей Эллен не оказывается на привычных местах. Он никак не реагирует на аккуратную записку — Прости и прощайте. Курица в духовке, деньги в банке из-под майонеза на верхней полке. Не забудь сказать Роад, что нужно подклеить учебники: их сдавать в библиотеку через четыре дня. Лекарства купила, ты знаешь где. Ключи на тумбочке. Целую, Эллен. — и мнет ее, совершенно не понимая, что делать дальше. Не понимает до того момента, пока старенькие часы на кухне не стрекочат-трещат пять по Гринвичу. Пора ставить уколы Адаму, скоро вернется из школы Роад, учительница которой звонила утром после первого урока, нужно выдергивать из кровати Скина, потому что начинается его смена: брат все же устроился охранником в бар неподалеку. Ладно. Хорошо. Ушла — и ладно, не фатально, переживут. Да и не на это ли он надеялся? Не место нормальной девушке с хорошими шансами на карьерный рост и лучшую жизнь проводить время в их клоповнике. Тики кривит губы в усмешке: да, все именно так, но как же хотелось тешить себя иллюзорной надеждой, как же хотелось бы думать: а я ничем не хуже других, пускай такая ситуация, такая вот семья… И вместе с тем он ждал, когда это случится. Хотя бы кто-то из них вырвется в люди, заживет нормально. Это не так плохо, на самом деле. Тики, понятное дело, больно, но боль не поможет раздобыть денег, еды, одежды или просто нужных товаров. Он устал, черт, как бы кто знал, насколько он устал… Однако скоро платить за квартиру, скоро опять будут собирать деньги на родительском собрании, а еще Скин получил штраф за вождение на высоких скоростях, и совершенно непонятно, как из двадцатилетнего байка можно выжать под двести километров, и опять повышают цены на нужные таблетки, что чуть ли не на аминазин придется переходить. Тики Микк, может, и рад бы пострадать по свалившей, наконец-то, недолюбви, но ему нужно отредактировать текст, прежде чем отправлять его издателю и получить свои гроши, ему нужно напечатать парочку рецензий и просмотреть какие-то очерки, а еще хотелось бы узнать заранее темы для сессии. В двери скрипит замок. Поступь у Роад тихая, осторожная: боится взбучки за побитого одноклассника с параллели. Она по обувке прикидывает, кто сейчас дома, а потом смотрит на дядю с некой обреченностью: — А Эллс еще нет? У нее выходной сегодня, если я правильно помню, — Тики пожимает плечами, опирается на стену — полуоборванные обои в веселенький цветочек неестественно громко шуршат. Камелот девочка умная, проницательная, она стоит, не шелохнувшись, ожидая объяснений. — Не знаю, что там у нее с выходным, но в нашей квартире ее теперь уже никогда не будет. Роад ошарашенно смотрит вслед дяде, с аптечкой в руке направляющегося в комнату Адама. — Если хочешь есть, курица в духовке. Роад кивает заторможенно и по привычке вешает куртку на крючок, еще не понимая, что ее маленький мир, собранный после позапрошлогодней аварии, в которой умерла почти вся Семья, по кусочкам, разбился сегодня вторично.***
Забавно вылезти из скорлупы и даже пойти работать по профессии — нефтяником. Бурить скважины, конечно, не самое лучшее дело, зато платят за это стабильно и не так уж мало. К тому же, не стоит исключать переводы текстов и всяких мелких халтур в перерывах между сменами. Правда, ради этого пришлось переехать, о чем Тики ни разу не пожалел. Море близко, новая обстановка, новые впечатления, двухкомнатная квартира, пускай по ипотеке, тоже была не так плоха. Заодно смогли устроить Адама в больницу, спасибо понимающему коллеге и его брату-врачу. Скин нашел себе работу, Роад, наконец, может не так сильно экономить на нарядах и сладостях. Четыре года мытарств окупились достойным финалом. Не все так гладко, но нынешние проблемы нельзя сравнить с прошлыми. Теперь у них есть свой угол и уверенность в завтрашнем дне, в своем будущем. Нет больше шанса, что придется ночевать на вокзале из-за неуплаты долгов по квартплате, что придется питаться объедками и выклянчивать милостыню, как делают это попрошайки в метро и на улицах городка. Это многого стоит.***
У мелкой Камелот направления к врачам — не нашли у нее какой-то из справок и теперь приходится обходить зануд заново — и в больницу за пару десятков километров от дома с племянницей едет Тики. Тики думает, что все хорошо ровно до того момента, как видит знакомую фигуру в конце коридора и срывается с места; он чувствует Роад за своим плечом, не отстающую ни на шаг. Эллен теряется в толпе. Тики скрипит зубами, растревоженный старыми чувствами и желанием выговориться, сказать, что — Что он серьезно не обижен. Он хочет знать ее состояние, что с ней, с Эллен, с вечно радостной и оптимистичной Эллен, спросить о том, как она жила и все ли в порядке, насколько. Роад кладет ладошку ему на плечо. Роад уверена в своих дознавательских способностях и рыжий парень-интерн Лави, с которым она успела переброситься парой слов, не скроется от неё.***
У Эллен туберкулез, седые волосы, холодные руки и напрочь прокуренный голос. — Кто вас сюда пустил?! Четырнадцатая палата, первый корпус. Она кричит им убираться к хренам и не желает их видеть; она плачет и размазывает слезы по изжелта-розовой коже. — Как давно ты здесь? — у Роад голос удивительно уверенный и бесстрастный. Эллен щурится, кривит губы, вскидывает голову — из последних, черт побери, сил, и выглядит жалко. Тики не узнает легкой солнечной Эллен. Все её движения говорят об обратном, и Тики чувствует, как переворачиваются его внутренности. Она знала. Знала еще тогда, как решила уйти. Уйти, потому что у них не было средств на дорогие лекарства, санатории, они и с Адамом-то еле справлялись, что уж говорить о новой обузе? Тики в бешенстве. Эллен бормочет оправдания, не выдерживает, вновь срывается: — Я не обязана отчитываться!.. — Идиотка! Какого черта ты ушла?! Лучше стало тебе?! Лучше?! — Эллен отшатывается, Эллен трясет головой и настороженно смотрит за попытками Тики подойти ближе. — Лучше стало вам. Без меня ты наконец-то перестал полагаться на кого-то другого и выбрался из той задницы, куда завели твою Семью эти чертовы обстоятельства! — Если бы ты только сказала — думаешь, мы не смогли бы?! — Ничего бы не изменилось! Только проблемы и напрасные траты! — Эллен кашляет кровью, прикрывает рот рукой, оседает на пол. Роад ахает и дергается обнять Эллен, коснуться её, мечется между нуждой позвать медсестру или еще кого; медсестра приходит сама, и их попросту выставляют за дверь палаты в инфекционке, где не положено — запрещается — находиться посетителям. — Ей хуже. Еще чуть-чуть и очаговый туберкулез перерастет в открытый. Тогда она подлежит полной изоляции, — пожимает плечами Лави. — Я же говорил, что лучше не соваться. — Хоть что-нибудь еще можно сделать? — Продлить страдания на пару месяцев с помощью дорогих препаратов — с легкостью. Но не более, я думаю. Тики скрипит зубами. Прошедшее время действительно пошло ему на пользу; полагаясь только на себя, он наконец-таки начал думать, анализировать обстоятельства, потому что приходилось залезать в такие передряги — лучше бы умер, — без напряженного шевеления мозгами в которых он вряд ли бы выжил. Тики думает, что никогда не оставит Эллен.***
Тики сидит под окнами инфекционки и курит. Эллен показывает ему кулак и жестом призывает убираться отсюда. Знает же, что он не уйдет. Может, это и глупо, но из-за его глупости Эллен хотя бы иногда смеется. Переговоры жестами у них не то чтобы информативные, но понять друг друга они вполне могут. Пока Тики нет внутри ее комнаты, Эллен относительно спокойна и ведет себя почти как раньше. Она слишком обеспокоена риском заразить еще и его — хотя, вообще-то, и в инфекционке были комнаты для посетителей, но, по рассказу Лави, не в её случае — или Роад. Эллен жестами выпросила новый номер телефона Тики и строчит от нечего делать ему смски. Так выяснилось, что кое-кто из знакомых девушки, приходивших к ней, уже слег и находится в соседней палате. Кажется, девушку звали Тэвак — по примерным описаниям не определить точно, да и не всех знакомых Эллен Микк знал по имени. Эллен фыркает иногда, что, когда Тики разыгрывает Хатико под окнами больницы, у неё даже температура, подскакивающая до тридцати восьми, спадает.***
Тики кашляет и не обращает внимания на кашель, продолжая работать, пока со щеки не сдирает, как ему кажется, грязь — засохшую кровь. Тики смеется. Допрыгался со своей чертовой любовью-зависимостью. На вопрос Эллен — Какого черта ты явился сюда?! он молча отдает ей заключение о болезни. Эллен неверяще вчитывается в пляшущие строчки и откладывает бумажку на тумбочку, заваленную листами бумаги и смятыми нотами. Эллен обнимает его крепко-крепко и не позволяет себе плакать — из последних сил. — Какой же ты идиот, Тики, — Эллен говорит это так мягко, как только может, несмотря на охрипший свой голос, и Тики готов на что угодно, лишь бы слушать его еще и еще.***
— Я никак не могу понять: как ты сумел выселить Эмилию и вписаться в палату сам? На это же какие-то разрешения нужны? — Тики валяется с закрытыми глазами на кровати, одной рукой обняв Эллен и прижимая её к себе. Болезнетворных процессов в себе он не ощущает. Кашель дерет горло не более обыкновенного, всего-то и разницы, что кровь вытирать приходится. Его не шатает, как Эллен, из стороны в сторону, и ноги не подкашиваются в самое неподходящее время. Зато каждый раз, когда хрупкое тело решает в очередной раз её подвести, он рядом. Это, наверное, все окупает. Тики не романтик и сложно назвать его идеалистом; мечтатель, может быть, но не после прожитых лет. Тики живет сейчас и здесь, потому что завтра уже может не быть, и не видит в ситуации — дерьмовой, до смерти вполне может оказаться два шага — особых причин для расстройства, кроме как дрянной еды и сварливого персонала. Тики верит, что скоро они вместе уйдут отсюда, и не позволяет Эллен думать иначе, отвлекая её поцелуями. — Я всего лишь попросил. Относись к жизни проще — не ставь проблемы там, где её нет, — девушка укоризненно качает головой, чувствуя ложь, но не понимая, в чем она заключается. У Тики был интерн Лави в знакомых, пара интересных вещиц, какое-то количество денег на крайний случай и старенький, но вполне рабочий «Браунинг», оставшийся еще с разборок с местной шушерой и, к счастью, не нашедший себе применения. Это, наверное, глупо, но он всего лишь хотел добиться своей цели и не исключал различных неблагоприятных обстоятельств. Тики повезло наткнуться на человеческое понимание и сочувствие. Так что, в каком-то смысле, он действительно всего лишь попросил.***
— Мы нашли Вайзли, представляешь, Тики?! Мы нашли братика Вайзли! — Тики курит, плюя на крики медсестер о его здоровье. Завтра его выписывают. Эллен похоронили позавчера. Жизнь крутится дальше. Тики же застрял в четырех годах назад. Четыре года назад — их двухкомнатная квартира полна звуков, давит своей теснотой на мозг и осточертела до бешенства; четыре года Эллен так забавно привстает на носочки, чтобы поцеловать его; четыре года назад Эллен улыбается так ярко и безмятежно, что сомнения рассеиваются, остается только покой. Тики прикрывает глаза. Все это было четыре года назад. Четыре года назад Эллен так сильно стремилась оборвать связывающие их нити, что по глупой случайности обрезала вместо них свою жизнь. Тики курит и размышляет, какое на ощупь сердце того мужчины или совсем молодой девчонки лет одиннадцати напротив. Они же ведь должны отличаться, верно? И какие эмоции будут на их лицах, если сердца, к примеру, проткнуть?