Престранные Помыслы Прекрасного Повелителя Пробирок

Самый позорный день моей жизни показал свою уродливую мордень четыре жалких дня спустя. Прямым результатом произошедшего стало то, что я забаррикадировался в чулане для мётел и решил не выползать оттуда, пока не откину копыта юридически и духовно. Я мог бы стать чуланным отшельником. Легендой Хогвартса. Лет через пятьдесят первокурсники нервно проносились бы мимо двери, зная, что внутри кто-то есть. Семикурсники подстрекали бы друг друга открыть дверь или подглядеть своими моргалками в замочную скважину, но никому, даже самому недоструганному гриффиндорцу с дуплом в голове, не хватило бы дерзости. Филч сразу бы скопытился от невозможности вновь увидеть свои смердючие веники. А я… Я бы медленно хирел внутри этого мрачного, унылого, вонючего и неудобного чулана, пока из памяти не стёрлись ужасы злополучного вторника, восьмого сентября. Предаваясь воспоминаниям, могу сказать, что трагизм вступления был, пожалуй, чрезмерным. Собственно, вот что произошло: я работал над планами уроков на следующую неделю для моих пуффендуйских шестикурсников, решая, заставить ли их выпить собственное зелье или зелье соседа, когда мелкая непотребная девчонка с третьего курса Когтеврана подошла к моему столу. — Да? — резко осведомился я, стараясь быть максимально дерзким. Это меня всегда успокаивало. — Профессор, можно выйти? — спросила она, явно нервничая. Я нутром чуял, что она что-то задумала. Эти малолетки всегда что-то задумывают. — Нет, — ответил я. — Подождите до конца урока. — Пожалуйста, профессор! — снова попросила она и, наклонившись ближе, добавила отчаянным шёпотом: — Менестрели приехали. Что ж, должен признаться, с минуту я выглядел как прекрасное воплощение обалдемона. — Внимание, класс, — громко привлёк я внимание десятка пустых голов. — Мисс Прайс только что задала животрепещущий вопрос. Она спросила, можно ли ей покинуть урок, потому что к ней приехали менестрели. — В этот момент все выглядели положительно шокировано, хотя я понятия не имел почему. Я вновь повернулся к студентке: — Не знаю, с какой стати вы позвали менестрелей в Хогвартс, мисс Прайс, но, полагаю, вы можете поделиться с классом, зачем они вам понадобились? Распевать похабные стишки с ними по тёмным углам? Кто-то из студентов начал ржать конём — над моим остроумием, как я думал в тот момент. Как вы можете представить, Прайс выглядела напуганной до смерти, и меня немного смутило, что она внезапно выбежала из класса, размазывая сопли по лицу и рыдая, как будто делать ей больше было нечего. Студенты, особенно эти невыносимые близнецы Уизли, продолжили надрывать кишки со смеху, словно ничего смешнее они в своей никчёмной жизни не слышали, пока я отметил мисс Прайс как отсутствующую. Некоторое время я сохранял на лице довольную полуулыбку, не желая, чтобы они вдруг решили, будто бы я превратился в добренького учителя, сыплющего шуточками на уроках. Я не добренький. Вспомнив об этом, я гаркнул: — Довольно! Это было не настолько смешно! Каким-то непостижимым образом это заставило их рассмеяться ещё громче. В тот момент меня начали терзать смутные подозрения. Однако я всецело уразумел свою ошибку только тогда, когда Макгонагалл вторглась в мои владения часом позже. Как я уже говорил, она постоянно заявлялась без предупреждения, так что этот раз не стал особенным, за исключением того, что я почувствовал себя несколько неловко, ибо в тот самый момент увлечённо подпевал какому-то американскому парню, который голосил «Оборотней Лондона»*. Когда старушка распахнула дверь, я как раз выводил особо прочувствованное «Ау-у-у-у», запрокинув голову и раскинув руки. Кажется, я даже пританцовывал (ирландские танцы, разумеется), но сейчас предпочитаю об этом не думать. Макгонагалл, будучи обычной невыносимой особой, потратила несколько драгоценных минут, чтобы справиться с приступом смеха при виде меня (очень непрофессиональное поведение), и даже побилась головой о стену, прежде чем смогла перейти к цели своего визита. — Северус, — сказала она, как будто кто-то разрешал ей называть меня по имени, — я здесь, чтобы открыть тебе правду жизни. С этих слов всё стремительно полетело в тартарары. Выяснилось, что с моего урока эта простофиля Фанни Прайс пришарашила прямиком к Макгонагалл. И с какой стати, интересно, она не пошла к собственному декану?.. Хотя, если подумать, я бы тоже вряд ли доверил свои девчачьи проблемы Флитвику… Вот как, скажите на милость, должен был я понять женские метафоры? Откуда мне знать, что, когда приезжают менестрели, они не распевают песни, а фонтанируют из чьих-то интимных мест. Фу! Последний раз я говорю об этом. Опасаясь, что Макгонагалл начнёт объяснять мне тонкости полового созревания, я оперативненько запустил в неё петрификусом и попытался оттащить обездвиженное тело в её кабинет. К несчастью, внешняя хрупкость старушки плохо соотносилась с её весом. Я бы сказал триста два кило — недалёкое от истины предположение. Проходя по коридорам, я ловил на себе удивлённые взгляды студентов, как будто они не могли придумать ничего лучше, кроме как стоять и пялиться на невинных профессоров, тащащих на горбу своих коллег. И никто из этих лоботрясов даже не подумал помочь. — Что? — кричал я (довольно вяло, ибо одышка). — Не на что тут смотреть! Ничего интереснее не видели? Кыш! Но они продолжали пялиться (я всегда говорил, что мы набираем не самых понятливых студентов), так что я просто поручил старую ведьму заботам двух лбов и попыхтел назад в подземелья. Только спустившись, я осознал, что напрочь забыл изменить старушке память. Весь оставшийся день я отсиживался у себя в кабинете, оплакивая жестокую судьбу, и к ужину вышел очень поздно в надежде, что к тому времени все уже разойдутся (особенно та половина студентов, которая успела разнюхать, что произошло на уроке). Прискорбно, но, когда я вошёл в Большой зал, практически вся школа была там, и больше половины студентов и все коллеги мгновенно уставили на меня свои лупетки. Почти все они ухмылялись. Дамблдор беспрестанно подмигивал. Я круто развернулся, и кто-то из учеников начал подхихикивать, так что я притворился, будто бы оставил что-то архиважное в комнате. — О, нет, — сказал я. — Я забыл свой… — Почему-то в голову настойчиво лезло слово «авокадо». Я быстро напряг извилины и закончил гениальным: — …свой апельсин. Ах, боже мой. Надо срочно его найти. Я не люблю делать вид, будто обладаю великолепными актёрскими способностями, но должен сказать, что ловко вышел из затруднительной ситуации. В общем, я покинул зал (в поисках потерянного апельсина, разумеется), после чего и забаррикадировался в чулане с единственной целью — никогда оттуда не вылезать. В довершение всего, какой-то суицидник вскоре начал стучать в дверь и шаркать снаружи. — Профессор Снейпчик, — нараспев сказал этот кто-то блевотно сладким голосом. — Пора выходить! У меня есть для вас сырок. Эх, жизнь моя жестянка.